Зоопарк на тринадцатом этаже

– Ой, Кешуленька! Я и тебя люблю, моя хорошая заинька…

«Панга, Панга, милый Панга!.. Ты мой хороший, ты мой хороший…»

На мышаток можно смотреть, не отрываясь, хоть целый день. «Медитируете?» – говорит папа. «Медитируем…»

Умиляет, как они едят, держа в миниатюрных ручках рисовое, или пшеничное зёрнышко. Ручки, как у человека. Цепкие, ловкие пальчики. На ладошках – крошечные пупырышки – там, где у человека бугорки. Интересно, можно ли по мышкиной ладошке прочесть судьбу?..

Учатся пить из шариковой поилки. Пока у Пинги и Панги та же проблема, что была в начале у Кеши. Не хватает сил надавить микро-язычком на шарик, чтобы вытекла капелька влаги. Но они стараются. Особенно настойчива и упорна в добывании желанной капельки Пинга. Женщины вообще терпеливее. А Панга быстро теряет терпение. Начинает отчаянно лизать поилку снаружи, видит, что внутри – вода, хочет проникнуть к ней. «Ты же не там лижешь, Панга! Учись, милый, учись, мой хороший!» – волнуется за него Ксюша.

Но зато какой же Панга хозяйственный! Всё началось с капустных листочков. Мы положили их в вольер мокрыми, чтобы Пинга и Панга слизывали с них капельки. Они поняли и слизали. А потом Панга потащил листики внутрь соломенного гнёздышка. И стал старательно устилать гнёздышко изнутри.

Потом Панга прогрыз в гнёздышке несколько дополнительных окошек. Теперь они носятся с Пингой туда-сюда, не уследишь за ними… Юрк, юрк…

Набегавшись, спят валетиком в гнёздышке. Гнёздышко маленькое, но оно для них – просторный дом. Только хвостики торчат из одного окошка и из другого. Домик с двумя хвостиками.

Да, Панга очень любит обустраиваться. Всё немедленно тащит в гнездо: травинку, берёзовый листочек… Особенно ему нравятся берёзовые листочки. Очень хозяйственный. На сделанном не успокаивается. То перекатит гнёздышко в другой угол вольера. То выкинет из него всё и начнёт работу сначала… «Панга, ведь всё было замечательно!» Нет, он опять собой не доволен, – он стремится к совершенству.

Вольер с Пингой и Пангой стоит на табурете рядом с Ксюшиным диваном. Проснувшись, она тут же погружается в созерцание их жизни…

Вот они носятся друг за другом с отчаянным визгом и мы не можем понять, то ли это выяснение отношений, то ли игра у них такая…

Вот они бегают по гнёздышку, как по лабиринту, высовываясь одновременно во все окна и двери. Особенно забавно, когда из окна выглядывает мордочка Панги и, одновременно, торчит хвостик Пинги. Или наоборот…

Вот они спят валетиком в своём уютном домике, на пахучей соломке…

Вот они завтракают. Панга, схватив большую тыквенную семечку, грызёт её, повернувшись спиной к Пинге. Это же невежливо, Панга! Или он быстро убегает со своим зёрнышком куда-нибудь в уголок, или даже за домик и завтракает в полном одиночестве. Ах, Панга, тебе незачем бояться Пинги! Разве ты ещё не понял, какую тихую и смиренную мышку даровала тебе судьба? Разве ты ещё не понял?..

Вот они умываются. О, умывание – это настоящий ритуал! Никто на свете не умеет так умываться, как мышка. Личико, носик, ушки, головку, и крошечные ручки, каждый пальчик в отдельности – всё вылизывается тщательнейшим образом, а потом ещё надо вылизать шёлковый животик, и ножки, и спинку, спинку обязательно, изогнувшись самым фантастическим образом. Ну, и хвостик конечно же! До самого кончика. Очень трогательно это всё. Но есть и смешной момент: это когда они чешут у себя за ухом. За ухом они чешут ножкой, то есть – задней лапкой. Да так быстро, на какой-то космической скорости, что это даже громко! Как будто рокочет маленький пропеллер. Вдруг из вольера раздаётся: «Тр-р-р-р-р-р-р!..» – и мы уже знаем: это Пинга или Панга чешут у себя за ухом.

Обожают тыквенные семечки. Удивительно, как они с ними управляются, ведь тыквенное семечко для них – это как для нас книжный шкаф, например. Когда мышка сидит на задних лапках, семечко выше её ростом! Но при этом она ловко держит своими цепкими пальчиками эту гигантскую вкусность и быстро-быстро: хрум-хрум-хрум!

Как же много они едят, однако. Даже удивительно: когда они успевают? Только насыплешь им зёрен или семечек, глядь – уже ничего нет. А в книжке написано, что мышка за сутки съедает 2 грамма. Ничего себе 2 грамма! Пинга, Панга, вам плохо не будет?

Но всё выяснилось, когда Ксюша стала менять в вольере опилки. Под слоем опилок обнаружился слой зёрен и семечек. Так вот оно что… Запасливые вы наши!

И всё же Панга покушать любит, это факт. Он уже явно превосходит Пингу в размерах. В длину-то они одинаковые, хотя заметно подросли: уже не пять сантиметров, а все семь! Но в ширину Панга шире в два раза. Пинга по-прежнему тонкая ленточка, а Панга на глазах превратился в шарик! Толстые щёки как у хомячка, а глаза стали маленькие, еле видные из-за щёк. А ещё Панга из доверчивого стал трусливым. Стоит поднести руку к вольеру – как он мгновенно, как вихрь, улетает в гнездо. Но стоит насыпать зерна на кормушку – он тут как тут, да ещё и у Пинги норовит вырвать прямо изо рта рисинку, или сухарик.

А Пинга – сама мягкость, никогда не вступит в драку, никогда не выразит ни малейшего протеста или хотя бы недовольства. О, мудрейшая из женщин! – думала я иногда.

А Панга набьёт брюшко – и на бочок, в мягкое гнёздышко. Поспать он тоже очень любит. Мы даже заволновались: что это Панга так много стал спать? В то время, как Пинга одиноко прогуливается по вольеру, задумчиво жмуря свои глазки… Я даже думала иногда, глядя на прекрасную белоснежку Пингу: «Неужели она сможет полюбить такого, вечно сонного и вечно жующего мышонка? Да к тому же и трусишку. Ах, бедняжка, как ей не повезло! Мы не того ей выбрали. Мы польстились на красивую шубку. Прости, Пинга…»

Сама же Пинга никогда не убегала и не пряталась, когда рука приближалась к вольеру. Она лишь вжималась слегка в опилки, замирала, запрокинув голову, и смотрела на нас долгим взглядом своих немного грустных, точно заплаканных глаз… Пинга, Пинга, как ты прекрасна!

«И всё-таки лучше Панги нет мышонка на свете! – приговаривает Ксюша. – Ты мой милый трусишка, ты мой милый обжорка, ты мой милый соня… Красавец Панга! Панга мой хороший, Панга любимый…»

Да, а потом пришла пора ухаживания, пора любви, и мы поняли, что под прекрасной шубкой Панги кроется такое же прекрасное сердце. Поняла это и Пинга.

Их отношения были столь нежны, что, глядя на эту милую парочку, просто захватывало дух и почему-то хотелось плакать…

Всё у них было взаимно и удивительно гармонично. Кроме тех моментов, когда он отбирал у неё рисовое зёрнышко. Но она ничуть не обижалась на него, она слишком его любила. Да и зернышек было много, она брала другое.

Но были споры из-за благоустройства гнезда. Нет, прошу прощения, не споры, и не ссоры. У Пинги такой удивительный характер, в ней столько нежности и женской мудрости, что до споров и ссор дело никогда не доходило. Она предоставляла Панге, как мужчине, принимать решения. Особенно, когда дело касалось благоустройства гнезда. Хотя ей, конечно, тоже хотелось поучаствовать. Затащит, бывало, в гнёздышко берёзовый листик, уложит его там на свой вкус, но тут же влетит в дом маленьким вихрем Панга, схватит пингин листик – и давай его выпихивать назад в окно! Не так ты его положила, не женское это вообще дело! До смешного доходило. Так порой рассердится, что и свои листики тоже повыбрасывает. И – начнёт всё сначала…

Но Пинга не вытерпит и опять внесёт тихонько свою лепту, свой листик. Панга – тут как тут! Мужской гонор не даёт покоя. Хотя в душе понимает, что ничего плохого Пинга не сделала, а только хорошее. Как-то вечером подсмотрела такую милую семейную сцену. Выбросил Панга гневно пингин листочек в окно, а потом… Потом оббежал дом, нашёл этот листочек и уже САМ его внёс в дом!

Одним словом, не допускал любимую женщину до тяжёлой работы. Не хотел её обременять хозяйственными хлопотами. Её дело – умываться, чистить белоснежную шубку и любить мужа. Быть ему покорной. И у Пинги это получалось, как ни у кого.

Пинга очень любила Пангу, а Панга очень любил Пингу. Их отношения напоминали наши, человеческие отношения, и вообще Пинга и Панга удивительно похожи на людей, только очень крошечных. Когда я смотрю на них, я кажусь себе Гулливером. Но отношения у них даже лучше, чем у людей.

Они – ясные, прозрачные, простодушные. Панга – воплощение любви и заботы, Пинга – воплощение нежности и мудрости. У них есть чему поучиться. Нам, людям.

А потом… А потом кругленький шарик Панга стал стремительно уменьшаться в размерах. «Ой, Панга как похудел, – заволновались мы. – Что это с ним?..»

А ЭТО было не с ним, а с ней. С Пингой! Это она стала увеличиваться в размерах. «Однако… с чего бы это?» Неужели крошка Пинга собирается стать мамой? Вот как стремительна у мышек жизнь. Скоро им три месяца от роду, по нашим, человеческим, меркам – лет двадцать…

Вскоре фигурка Пинги стала напоминать конус. Пинга была уже не так проворна, как прежде, ей стало трудно вылизывать свою белоснежную спинку. Она всё больше лежала под поилкой и часто пила. В глазках её поселилась тревога. Ещё бы! ведь ей предстояли первые роды.

Мы не знали, когда это произойдёт, и очень волновались за Пингу. Дни наполнились ожиданием… Может, сегодня? Но проходило сегодня, а ничего не происходило. Панга то и дело заглядывал под хвостик Пинге: ну, когда, когда, когда же ты их родишь?.. И всё устилал и устилал гнёздышко свежими берёзовыми листочками, точно пелёнками, – готовился…

И вот… утром 1 июня, в День защиты детей, папа разбудил нас с Ксюшей взволнованным шёпотом: «Просыпайтесь, у нас произошло удивительное событие…»

«Неужели?!» – мгновенно поняли мы, что произошло. И – бегом к вольеру!

Худенькая, тоненькая-тоненькая Пинга сидела в уголке и тщательно, с наслаждением вылизывалась. Теперь уже необъятный животик ей не мешал сделать это важдое дело. А в другом уголке, на подстилке из берёзовых листочков, копошились розовые, размером с фасолинку, мышатки… Сколько же их?.. Один, два, три, четыре… Нет, сбились. Один, два, три, четыре, пять… Папа утверждал, что мышат шесть, Ксюша, что их десять, не меньше. На самом деле их оказалось восемь – тоже не мало.

Они были слепые, но под нежными тонкими веками просвечивали большие тёмные глаза… И ушки у них ещё не оттопырились, крупные головки (если определение «крупные» вообще уместно, когда речь идёт о таких миниатюрных созданиях, но головки действительно казались большими по сравнению с тельцем), эти головки были совершенно гладкими, с выпуклыми умными лбами. Новорождённый мышонок оказался удивительно похожим на человеческого эмбриона.

Мышатки были совершенно беспомощные. Единственное, что они умели – это дрыгать ножками. И… шевелить усиками! Усики были еле видны, это Ксюша их разглядела. Но они были, и они уже вибрировали! Такие микроскопические антеннки. А на мышаткиных ладошках можно было рассмотреть микро-микро-микро-пупырышки!

По вольеру, туда-сюда, бегал в сильном волнении Панга. Он совершенно ошалел от счастья…

Ну, надо же! крошки Пинга и Панга стали мамой и папой. Поздравляем вас!

«Всё! – сказала Ксюша, устроившись удобно в старом кресле перед вольером. – Всё! Никуда отсюда не уйду. Буду наблюдать».

И тут произошло следующее. Панга, подбежав к детям, схватил одного и потащил в гнездо. Быстро вернулся обратно, схватил второго и понёс туда же. Мышатки при этом тоненько попискивали – казалось, кто-то играет на крошечной-крошечной скрипочке…

Пинга с изумлением смотрела на Пангу, который устремился уже за третьим мышонком… Тут она кинулась в гнездо и понесла в зубах розовую фасолинку-скрипочку обратно! Я – мать, и я лучше знаю, где должны лежать новорожденные дети! А я – отец, и я убеждён, что мои дети должны находится в гнезде! Такой диалог без труда прочитывался в действиях Пинги и Панги.

Так они и носились без остановки: он тащил детей в гнездо, а она – обратно, на подстилку в уголочек… Спор новоиспечённых родителей длился почти час! И никто никому не хотел уступить. Мышата пищали всё громче, явно от голода, а Пинга не имела возможности их покормить. И тогда мы с Ксюшей решили отсадить Пангу в другой вольер. Конечно, на время. Чтобы успокоился. И понял, кто здесь теперь главный.

Так мы и сделали. Панга сначала попрыгал там возмущённо, но быстро присмирел, затих и – загрустил… Разлучённый с семьёй, он смотрел такими тоскующими глазами! Как человек. Нам даже не по себе было, видя этот взгляд. «Милый Панга, прости, это не навсегда. Но ведь нужно дать Пинге возможность покормить ваших деток!»

А Пинга тем временем заботливо вылизала розовые, дрыгающиеся, отчаянно поскрипывающие фасолинки, и они дружно уткнулись в её белоснежный животик. Это была удивительная минута, полная нежности и даже, я бы сказала, благости…

Весь первый день лета мы с Ксюшей почти не отходили от вольера, наблюдая череду вылизываний и кормлений… А ночью Пинга сама перенесла детей в гнёздышко.

Наутро мы вернули грустного Пангу в родной вольер. Он был притихший и больше не командовал.