Зоопарк на тринадцатом этаже

Рядом с соломенным гнёздышком, откуда то и дело доносилось нежное поскрипывание, и где теперь происходило, скрытое ото всех посторонних глаз, пестование мышат, Панга сплёл из травинок ещё одно гнёздышко – для себя. И поселился в нём. Стоит Пинге отлучиться из Главного гнезда к поилке или за сухариком, Панга тут же вскакивает на верх гнезда – охраняет детей. Стоит мне или Ксюше открыть вольер, чтобы насыпать корм, – Панга норовит куснуть, и пребольно. Он защищает детей! Заботливый, бесстрашный Панга.

Да, до рождения детей Панга был обжора, соня и трусишка. Но что сделало с Пангой отцовство! Он перестал есть и спать, он исхудал, он всё время на страже своего семейства, каждую минуту начеку. А на исхудавшем лице – полные любви и тревоги, огромные чёрные глаза! Самое главное теперь у Панги – это глаза. Наш Панга – прекрасен!

Но что это он так безвылазно сидит сегодня в своём соломенном гнёздышке? Панга, ты не заболел? Ты совсем перестал есть, Панга, так нельзя, сгрызи хотя бы рисовое зёрнышко, попей водички. Согласился на уговоры, побежал к поилке, а в его травяном гнёздышке какое-то шевеление… Батюшки! да ведь там мышонок! Ксюша, Ксюша, Панга опять мышонка похитил! Берём деревянную ложку, подхватываем ею мышонка и аккуратно запихиваем его в окошко Главного гнезда – ко всей компании. Ну, Панга!..

А на следующий день повторилась та же история. Панга опять «насиживал» в своём гнёздышке мышонка! Мы страшно встревожились, особенно обнаружив на спине у мышонка тёмное пятно. Это синяк, решили мы, Панга мышонка «отсидел» до посинения. Что же ты делаешь, Панга, а? Зачем похищаешь у матери детей? Они же не могут без её молочка! Ты это понимаешь?

Не может быть, чтобы не понимал, слишком уж по-человечески смотрел на нас. Но любовь к детям у чадолюбивого Панги была сильнее рационального понимания. И на третий день Панга опять насиживал мышонка! А Пинга иногда юркала в травяное гнёздышко, и оттуда неслось скрипичное попискивание… И мы опять приходили Пинге на помощь и запихивали деревянной ложкой похищенного младенца в соломенное гнездо. Этот тоже был посиневший. Наверное, от голода, решили мы. Ну и дела… Значит, спор за детей так и продолжается?

В очередной раз разлучённый с мышонком, Панга загрустил и уснул в своём травяном домике в одиночестве…

Я работала всю ночь на компьютере, дописывала повесть, а мышарики спали в вольере рядом, на столе. Там было тихо и спокойно. И вот утром…

Я уже выключила компьютер, чтобы идти спать. Солнышко вставало, заливая кухню густым оранжевым светом, точно абрикосовым соком… Смотрю в вольер к мышкам, и что же я вижу? Из соломенного гнёздышка появляется Пинга, она тащит за шкирку поскрипывающего мышонка. И куда же она его тащит? Она его тащит… к травяному гнёздышку Панги! А из гнёздышка выскакивает радостный Панга, бежит навстречу Пинге, и они вдвоём, помогая друг другу, потому что отъевшийся мышонок уже не такой лёгкий, как в первые дни, вдвоём они доносят свою драгоценную ношу к травяному гнёздышку Панги. Так вот оно что! Оказывается, Пинга САМА выдаёт Панге каждый день по мышонку! Чтобы любящий папочка не скучал. Чтобы не чувствовал себя отвергнутым. Чтобы тоже был при деле. Пинга, Пинга, маленькая мышка, откуда в тебе столько мудрости?

А в утреннем ярком свете я рассмотрела, что на спинке мышонка пробивается тёмная шёрстка… Так вот оно что! А мы-то думали, Панга, что ты его отсидел! Прости, Панга, наше невежество.

Так они и жили. Каждый день Пинга выдавала Панге по мышонку. Панга был горд и счастлив. Он просто сиял! Деревянная ложка больше не разрушала его блаженства. Днём Пинга, покормив детей в соломенном гнезде, прибегала в травяное гнёздышко к Панге – покормить малыша, который сегодня гостит у папы. А на ночь забирала его в большое гнездо…

Когда Панга ел, и ел ли он вообще, оставалось неизвестным. По крайней мере, никто из нас не видел его за этим занятием. Ему было решительно не до этого! Он то вылизывал мышонка в травяном гнёздышке, то сидел на вершине соломенного гнезда, охраняя его, когда Пинга уходила к поилке, или отсыпалась где-нибудь в уголке. Да, он давал ей отдохнуть. Она, бывало, спит, а он сидит на вершине соломенного гнезда, и чуть только услышит какой-то писк – тут же юрк внутрь и давай их всех ласкать, вылизывать – только чтобы не пищали, чтобы дали Пинге отдохнуть. Такой удивительно заботливый мышонок. Такой удивительно любящий муж. Вылижет, успокоит детишек – и опять сидит на вершине гнезда. На страже семейства. Огромные тёмные глаза горят любовью.

Дни шли за днями, и вот уже толстенькие мордашки ещё слепых мышариков стали появляться в многочисленных окошках соломенного гнезда. И настал день, когда первый серенький мышарик на некрепких ещё ножках, покачиваясь, вышел из родного гнезда и, шажок за шажком, потопал, потопал по бескрайнему простору маленького, но такого огромного для него вольера… «Началось!..»

А вот уже и остальные посыпались из гнезда, как фасолинки из стручка. Впрочем, они уже были покрупнее фасолинок, скорее как крупные бобы, серенькие и чёрненькие. Ни одного беленького, как Пинга. И ни одного в пятнышках, как Панга. Только у нескольких на тёмном лбу – белая чёрточка. Очень красиво.

С каждым днём мышарики становились всё активнее. И настало время, когда Пинге уже не было возможности уйти в уголок и там отоспаться. Детки находили её повсюду! Ещё незрячие, они бегали за ней по всему вольеру. И только настигнут её – тут же присасываются. Бывало, она идёт, а они гроздью висят у неё на животике, дрыгают отчаянно ногами и жадно сосут, сосут, растут, растут…

Смешная и трогательная картинка того времени: сидит Пинга посреди вольера, грызёт сухарик, а по вольеру в поисках вожделенной мамочки топает мышонок. Ещё незрячий. Дотопал до кончика её хвоста. Нащупал, потыкался мордочкой, усиками, удостоверился, что это именно мамин хвост – и… пошёл по нему, как по канату. Вслепую, наощупь – как заправский цирковой артист! Дотопал до Пинги и – брык на спину, ножками дрыг-дрыг – и въехал к ней под мягкий животик, туда, где вкусно. И – присосался. А она продолжает себе грызть свой сухарик…

А как они учились умываться и вылизываться, ещё незрячие!

А потом и глазки открылись, тёмные и блестящие, как у Панги. Когда мышарикам исполнилось две недели. О, это было великое событие!

А как они дружно грызли овсяные хлопья, сидя кружком! Хрум-хрум-хрум… А на закуску – подайте нам мамочку! Где она? Хватай, лови, держи, догоняй! После неуверенного топанья настал период прыганья. Бегать мышарики ещё не умели, зато прыгали как кузнечики! Глазастые кузнечики с хвостиками. Прыг-скок! прыг-скок! Высоко, стремительно – не ухватишь. Мамочку свою настигали в три прыжка. Когда все восемь одновременно припрыгают за молочком, то это было зрелище! Все брык на спинки – и, отталкивая один другого, отчаянно дрыгая тридцатью двумя лапками, стараются въехать под материнский живот. Кормить их лёжа она уже не могла, такие они были бутузики. Поэтому она стояла. А через неделю она и стоять уже не могла – она парила над ними! Мышарики держали её на весу. Вот такая удивительная картина, где ещё что-либо подобное увидишь?

Да, Пинге приходилось теперь нелегко, детки её здорово высасывали. Так что на общение с ними у неё почти не оставалось сил: только бы успеть перекусить между кормёжками и чуть-чуть вздремнуть…

Но зато Панга наслаждался общением с детьми в полной мере! Уж как он их вылизывал, своих обожаемых деток! Это надо было видеть. Мышарики к нему в очередь выстраивались – на вылизывание. И даже дрались порой, кому первому вкусить этой радости. А уж Панга старался! Каждого, от носика до хвостика, с величайшей нежностью.

И мышарики учились отвечать лаской на ласку. Скоро и они уже, то один, то другой, подбегут к Панге и давай его вылизывать. А то и несколько сразу. Тут уж папочка Панга в полном блаженстве! Особенной нежностью отличались девочки, две чёрненькие и одна серенькая. И так же, как они гонялись за мамой Пингой, чтобы её пососать, так же они стали гоняться за папой Пангой, чтобы его обласкать. И каждый из родителей получал свою долю радости.

Да, три мышарика оказались девочками, а пять – мальчишками. Мальчишки старались вовсю подражать отцу. Особенно этим отличался самый крупный мышонок. Видимо, самый старший. Ксюша его назвала Федей.

Федя первым вскарабкался вслед за Пангой на вершину соломенного гнезда и стал вместе с отцом охранять дом. Федя первым научился вылизывать других мышат, братьев и сестёр, и стал настоящим помощником родителям. Федя, к тому же, никогда не затевал драк, был спокойным и добродушным. Как Пинга и Панга. Ксюша так его и называла – «подражатель».

Федя на равных с Пангой пестовал малышей. Особенно к нему льнул самый маленький, серенький мышонок. Однажды мы наблюдали такую картину: Федя вылизывал, вылизывал Малыша, тот так и уснул в объятиях старшего брата. А Федя боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Малыша, который сладко спал, положив ушастую головку на Федину лапку…

Вот так они и жили, наши удивительные мышарики. Росли не по дням, а по часам, уже вовсю умывались, чистились, учились пить из шариковой поилки, таскали туда-сюда берёзовые листочки, прорывали в опилках туннели…

Мы положили в вольер свежие берёзовые ветки, мышатки тут же обгрызли листочки и утащили их в гнездо. Почки объели с аппетитом. А по голым веткам стали бегать, как по спортивному комплексу. Маленькие акробаты, канатоходцы. Вот это было веселье!.. Вот что им было нужно для полного счастья. И только мышарики сгрызли свой первый спортивный комплекс, мы им тут же принесли новый. Резвитесь на здоровье!

Итак, три девочки и пять мальчиков. «Надеюсь, вы их не оставите всех?» – спрашивал папа. «Ну, только двух чёрненьких девочек, Пюсю и Флунсю, – умоляюще говорила Ксюша. – Смотри, какие они чудесные, какие у них огромные блестящие глаза – как у Панги! Ну, и ещё Федьку. Я не могу с ним расстаться, я его слишком люблю. Я даже не думала, что можно так полюбить простого серенького мышонка…»

«А с остальными что будете делать?» – «Раздаривать. Я уверена, что из наших знакомых многие захотят взять таких чудесных мышат», – уверенно сказала Ксюша. – «Н-да?..» – засомневался папа.

– Ну, в крайнем случае, отвезём на Птичий рынок Михаилу. Он сказал: будет потомство – привозите, всех у вас возьму.

– Ну, тогда ладно, – успокоился папа.

Но до расставания было ещё далеко…

Сладкая парочка

И всё же мы нашли для нашей Кюши приятеля! Восьмилетнего черепашонка. Которому Ксюша уже давно придумала имя – Куш.

Интересно, думаю я, почему Ксюша даёт своим животным имена, настолько близкие к своему? Кеша, Маркуша (предыдущая черепаха, потерянная на даче), Кюша, а теперь вот – Куш…

Может, каждое из наших животных – это в какой-то степени она сама, Ксюша? Может, через них она рассказывает нам о себе? Наша удивительная таинственная девочка… И весёлый кролик, и нежные мышки, и самоуглублённые черепахи – они такие разные, – но каждый из них чем-то похож на Ксюшу. Поэтому ей нельзя подарить животное (она бы страшно расстроилась, если бы произошло такое самоуправство в её жизни), потому что она должна выбрать сама – СВОЁ.

Вот и теперь она безошибочно выбрала СВОЕГО черепашонка. «Это он!» – сказала она.

Когда мы его привезли домой, Куш оказался на удивление похож на Кюшу. Это редко бывает. Вообще, все черепахи – разные. Как люди. На панцире у каждой – как будто послание. Но нет двух одинаковых посланий.

Захочешь специально найти двух похожих черепах – ни за что не найдёшь! А тут – такое поразительное сходство. И форма панциря, и рисунок на нём… Только Куш более загорелый, коричневатый. Когда они рядом – это видно, но когда кто-то один по комнате прогуливается, теряемся в догадках: «Ты – Кюша? Нет, ты, кажется, Куш. Хотя…»

Черепаха Кюша, обретя себе подобного, сразу успокоилась. Больше на стенку не лезет. Зачем лезть на стенку, когда рядом такое родственное существо? И это существо, к тому же, жаждет общения, не отстаёт от тебя ни на шаг…