Не прощаюсь с тобой

Он состроил рожу, чтобы рассмешить меня, и мы оба засмеялись, но – невесело.

– Почему вы смеётесь?

– Так я же клоун…

Ветер убрал волосы с его лба, высокого и чистого, как у ребёнка. А на правой щеке я увидела маленькую родинку… Смотрела на него и думала о том, что самое прекрасное и самое удивительное, что могло случиться в моей жизни, – уже случилось…

Мы прощались у подножья длинной каменной лестницы. Ступени были мокры и засыпаны кипарисовыми иглами…

– Приходи ещё в цирк, – сказал он.

– Мы уезжаем через три дня.

– Жаль… Тогда приходи ко мне в гости! Завтра утром, часов в девять, позже у меня репетиция. Хочу показать тебе, что я пишу. Придёшь?

– Приду… – сказала я не очень уверенно.

– Комната двадцать четвертая, второй этаж. Запомнила? Ну, так я жду тебя.

И он побежал вверх. На последней ступеньке оглянулся.

– Приходи! – крикнул он. – Я буду ждать!

…Идти было не больше пяти минут. Я вышла за полчаса до назначенного часа. Подошла к гостинице. Встала за деревьями и пыталась угадать, которое из окон – его…

У входа – вывеска: «Дом артистов цирка».

Из распахнутых окон слышались голоса, детский плач, негромкая музыка… На лоджии третьего этажа загорелый до черноты атлет, лоснясь на солнце потом, выжимал гири. Изредка хлопала входная дверь.

Медленно тянулись минуты…

Казалось, что стою у черты, переступить которую не хватало духу. Войти и сказать: «А я – ношу сердце в кармане…» Но на меня вдруг нашёл такой страх, такое смятение, почти отчаянье! Стояла, стояла там, за деревьями, не в силах сдвинуться с места…

Я так и не вошла тогда в этот дом.

* * *

Снег, архив, солнце…

Я прихожу сюда рано утром, когда в читальном зале ещё ни души, и сажусь за стол у окна.

Мы тихо беседуем…

Три года я жила тогда в ожидании встречи с тобой. Носилась со своей тоской, своей надеждой…

А что было с тобой?

* * *

…Ночь. Колёса скорого поезда весело выстукивали: «В Москву, в Москву, в Москву!..»

Наконец-то! Долгожданное приглашение работать в Московском цирке. Сколько же лет с его последних гастролей в Москве? Неужели пять?.. Как-то его примут на этот раз? Он везёт новые номера – «Медали», «Тарелки», «Акробата»… Москвичи их ещё не видели.

У него новые партнёры. Тоську-Комика на московский манеж не пустили – из-за пьянства. Теперь с ним работает Даня – полная противоположность Комику: мощный толстяк, немногословный и всегда деловито-спокойный.

Даня выходит партнёром Лёни в «Боксе»; серьёзно и деловито получает каждый вечер в «Тарелках» оплеуху; в «Медалях» подаёт Лёне свою мускулистую руку, чтобы тот мог на неё опереться, взбираясь на пирамиду из пяти металлических катушек, – вот и вся Данина работа в манеже, но делает он её с таким видом, как будто ничего важнее на свете нет. Главное – он в цирке, а чем заниматься – неважно. Его жена Аннушка работает подсадкой – бросает в «Боксе» Лёне цветы, а в остальное время вяжет под дверью гримёрной. У него, сколько себя помнит, аллергия на нытиков, он органически не выносит скулёжа и жалоб, и потому ему так по душе всегда бодрый, мажорный Даня.

Кроме Дани – Завен. Уже третий год они работают вместе, хотя у них вовсе не парная клоунада: Завен лишь подыгрывает Лёне, когда того требует действие репризы, как подыгрывают все шпрехшталмейстеры всем ковёрным, но делает это с таким блеском и изяществом, что Енгибарова на манеже уже невозможно представить без Завена – строгого, холодного резонёра.

«Домой! Домой! Домой!..» – выстукивают колёса. Даже не верится, что полгода будет работать дома, в Москве. Каждый вечер – пешком из Марьиной Рощи на Цветной бульвар…

Всегда, где бы ни жил, он шёл на работу пешком. Ходить пешком – это его хобби. Так он сам отвечает на вопросы журналистов о хобби. «Ничего не собираю, не коллекционирую. Люблю книги. И люблю ходить пешком». Добрую сотню городов исходили за эти одиннадцать лет его ноги…

Пожалуй, надо завести дневник, давно собирался… Кстати, чистый блокнот под рукой. И он записывает на титульном листе крупными угловатыми буквами: «Годы. Города. Спектакли».

Написал. Закрыл глаза – и в памяти на сумасшедшей скорости стало прокручиваться: Ленинград, Варшава, Краков, Одесса, Киев, Новосибирск, Ереван, Прага…

«1964 год. Прага. Международный конкурс клоунов». Ревущий, хохочущий, рукоплещущий зал цирка Нумберто… Парад королей смеха. На котором ему, Леониду Енгибарову, присуждён «Гран-при»! Его приглашали выступить в Париже, предлагали сниматься в Голливуде… А он рвался домой – в Москву. Он хотел завоевать Москву – это было поважнее Парижа и Голливуда.

…Навсегда в памяти тот мрачный ноябрьский день, заваленный хлопьями мокрого, липкого снега, – день его премьеры в Московском цирке. И несмолкающие овации после «Бокса»…

Об этой клоунаде много писали тогда рецензенты и искусствоведы: «Для Леонида Енгибарова любовь, красота – высшие принципы. Он слаб, ни у кого нет сомнения, что мощный здоровяк победит его. Но вот боксёр наступил на цветок, который бросила Енгибарову девушка. Теперь поединок приобретает высший смысл – против хамства и грубости. И Енгибаров побеждает! „Бокс“ – старинная сценка клоунского мордобития – превратился в новеллу о человеческом достоинстве, в современный рыцарский роман».

Ему устроили овацию и несколько раз вызывали на манеж. Мать (она сидела в четвёртом ряду партера) не могла сдержать слёз. Кажется, только в этот день она, наконец, освободилась от неловкости и смущения за то, что сын избрал такую странную профессию – клоун. Только в эти минуты, оглушённая овациями в честь её мальчика, её Лёнечки, она наконец поверила, что сын – настоящий артист, и в её сердце родилась гордость, которая отныне согревала и поддерживала её в долгие одинокие месяцы ожидания встречи с сыном…

Но помнит ли его Москва? Пять лет – срок немалый. Теперь Москву нужно завоёвывать заново…

* * *

Ну, вот и 18 марта. Лучший день моей жизни. И нестерпимо тянет на Цветной…

Я выбегаю из архива, ловлю такси – словно могу опоздать – и мчусь туда, на Цветной, как вот уже двенадцать лет – из года в год, из марта в март…

А с крыш – капель! Капель – как в то счастливое, нестареющее в моей памяти утро…

* * *

…В то утро я отчаянно опаздывала на первую лекцию в институте. Но всё же приостановилась у афишной тумбы взглянуть: что там новенького?..

Нет, это невозможно! Неужели?.. Это, наверно, снится…

Я потрогала рукой свежую, ещё влажную афишу – она пахла клеем, инеем и ещё чем-то – тревожным и мучительно-сладким…

Вот и дождалась! Вот и свершилось!

Я бежала по Цветному, не разбирая дороги, в глаза било солнце – так ярко, так слепяще! С крыш капало, текло на головы прохожим… На тротуарах – синяя весна вперемешку со вчерашней метелью…

Подбегаю к цирку. И даже глаза прикрываю рукой в первый миг. На фасаде – огромный портрет Енгибарова!