Живописный труп

– Какая разница, если вы ее уже взяли? Плохо.

– Вы не пытались ее как-то направить? Заинтересовать?

– Мне было не до того. Я, пока не заболел, здесь не жил. Сначала ноги отнялись, потом почти оглох. Но я все вижу!

– Это важно. У меня минус одиннадцать, я берегу зрение.

– Правильно. Но вы за ее школьные отметки не беспокойтесь, при ее деньгах это не имеет значения. А вообще я не чадолюбив.

– Вы поддерживаете ее выбор профессии?

– Не знаю, что уж за профессию она себе выбрала. Жених у нее – нереализованное ничто. Не то что не служил – его не взяли бы. Даже мать ее, самое бессмысленное существо на свете, против него. Пятнадцать лет фестивалила где-то, а теперь против.

– Жанна ее слушает?

– Мать ее бросила. Хотя… конечно, не представляю, как она могла договориться с моим братом. С ним невозможно было договориться. Не знаю, как их вообще растят, этих девочек. Но, по всей видимости, прав был мой психоаналитик, чем сильнее родитель отвергает ребенка, тем сильнее ребенок обожествляет родителя.

Хорошо, что Смородина сидел. Он никогда ранее не видел боевого генерала, который обращался бы к психоаналитику. Денди в полутемных очках интересовал его все сильнее.

– Но сейчас она взрослая женщина.

– Как у вас у адвокатов все просто, даже завидно. Восемнадцать лет исполнилось – получи здоровый новый мозг взамен съеденного. Я вам скажу, как бывший бонвиван, а сейчас разбитый жизнью неудачник: травматик не понимает здорового человека, не может. Чахоточный больной, глядя через окно со своей кровати на бегуна, никак не разделит его мышечную радость после пробежки. Чувственный аппарат не позволит. Но и здоровый не понимает травматика. Ему не дано, поскольку не чувствует боли. Это очень хорошо, что не понимает, ничего в них нет хорошего, в этих травмах. Отнимают силы и время. Но когда вы говорите «взрослая женщина»… – Дядя покачал головой. – В вашем случае это просто непонимание.

Этот мужчина, выправка которого чувствовалась даже сейчас, когда он сидел в инвалидном кресле, говорил о терапии абсолютно серьезно, в то время как даже модные гуманитарии в два раза моложе его нередко относились к ней иронично, как к какому-то баловству.

Афанасий Аркадьевич выдерживал паузы и был не суетлив. Чувствовалось, что он командир по призванию.

– Брат мой был сложным человеком. А ребенок не может взять собрать вещи в пакетик и уйти. Когда мне рассказывают, что дети бывают такими и сякими, я всегда говорю, что, конечно, да, но все равно у взрослых несоизмеримо больше возможностей распоряжаться своей жизнью. А когда больше возможностей, ответственность больше. Если Жанна смотрела бы на жизнь трезво, она повесилась бы. Она выдумала маму, которая ее любит и обязательно за ней придет. Живя в этом мире грез, она выжила. Только благодаря ему. Изо дня в день. Здесь, потом в Англии. Любит ее отчаянно. Конечно… И что, хороший вы адвокат?

Смородина скромно уточнил, где расположен его офис, и сразу вернул беседу в нужное ему русло.

– То есть мать ее не любит? А она этого не замечает?

– Объясняет себе ее действия иначе. Я глуховат и ходить не могу, но я не идиот. И вы тоже. Она ей интересна, как прошлогодний снег. Ей нужны только средства.

– За вашего брата она вышла замуж из-за денег?

– У него и деньги-то были, потому что он мой брат. Коммерсант из него, прямо скажем, был не очень. Шашлычная была, сейчас там арендаторы кафе открыли. Он здесь соседей кошмарил, а я ходил следом и все его дела улаживал. С тех пор с нами здесь и не общается никто. Перед овцой молодец, а перед молодцем сам овца.

– Вы ссорились?

– Что вы хотите услышать? Как я относился бы к такому человеку, если бы он не был моим братом? Я об этом не думаю вообще. Не ду-ма-ю.

– А с женой он как обращался?

– Он на ней не женился, в том и дело. Она была неприлично молодая, лет девятнадцать. По мозгам все только одиннадцать. Не сказать, чтобы красивая. Обычная. Ее парень заставлял продавать наркотики. Как заставлял? Просто сказал, будешь вот дурь толкать. Защитить ее было некому. И он же ее сдал потом, чтобы самому не сесть. Семь лет светило. Кто-то брату об этом рассказал. Он как увидел ее фотографию, только что в ногах у меня не валялся. Ныл, слезу давил. Люблю, говорит, не могу, пропадет девка, а ты же знаешь, что она не так виновата, как тот, из-за кого она садится. Чувствую, говорит, судьба моя. Ну, я вмешался. Она дала показания и на упыря, и на наркобарона, на которого тот работал. Ее освободили. Теперь ей путь в ее родной город был заказан, ее бы убили прямо на вокзале. И тут брат мой с домом в Подмосковье. Принц, е-мое! Толстоват правда. И придурок. Она каждый вечер приходила к нему с поклоном: швабру надо новую купить и машину заправить. Вот тебе, Эльвира, тыща рублей, машину заправить, а швабру пока старую можно использовать, она хорошая. И так каждый вечер. Волосы разрешал носить только распущенные, стричь запрещал – «я люблю длинные». Только в последний год уборщицу нанял, да и ту прогнал вместе с ней. Миллионер! А когда она начинала выть, он прямо ей говорил, что стряхнет пыль с ее уголовного дела. В тюрьму она не хотела.

Потом она с кем-то спуталась, и он действительно решил пыль стряхнуть. Но я не дал. Она тогда уехала и больше здесь не появлялась. Это, говорю, твоего ребенка мать, а мы люди, не звери. Жанна – это наша кровь, я ее в обиду не дам. Как сейчас помню. Он сидит в зале перед телевизором: «Чаю!» Маленькая Жанна бежит на кухню заваривать чай. Ты, говорил, Жанна, много ешь, смотри, если не будешь старость мою лелеять, тебя бог накажет. Я тогда узнал, с какого возраста можно в хорошей английской школе учиться, и отправил ее туда. А недавно умер мой брат. Теперь я живу здесь, а Жанна то со мной, то в моей квартире в центре города.

– Его смерть не вызвала у вас подозрений?

– Много ел, пил, лежал целыми днями в трусах перед телевизором. Нет. Почему вы спрашиваете?

– Просто уточнил.

Дядя повернулся к Смородине. Взгляд у него был странный, наверное, из-за тонированных стекол. В руках у него возникла тонкая блестящая фляжка. Он ловко отвинтил крышечку, отхлебнул, завинтил, и фляжка тут же исчезла.

– Вы вообще убийц видели?

– Приходилось.

– И что думаете?

– Никогда не скажешь по внешнему виду, на что способен человек.

Дядя одобрительно покачал головой. Этот адвокат ему нравился.

– Я к Жанне никаких чувств не испытываю. Есть и есть. Но она такая, знаете… Живет как без кожи, все принимает близко к сердцу. Они вдвоем были. Девчонка и туша под двести килограммов. Смешно даже думать. А я преступников видел много. На меня как-то наседали, чтобы я мемуары написал. Но я себе не враг. Так, если только про женщин приятно вспомнить.

И он улыбнулся.

– Вы говорите, что не чадолюбивы, но при этом вы очень внимательны к Жанне.

– Я на пенсии, есть время обо всем подумать. Когда со мной случилась беда, я два года пролежал в больнице с повязкой на глазах, но сейчас зрение восстановилось. Мне предложили консультанта, я от полной безысходности согласился. Я его лица так ни разу и не увидел. Он такие подробности из меня доставал. У нас национальная идея – насилие. Причинил другому боль – молодец. Я считал, что должен так себя вести. Хлопал женщин ниже талии, они верещали. Ходили за мной сами. Но мне интересней было получать тех, кто не ходил, конечно, – Афанасий Аркадьевич замялся, как будто хотел что-то сказать, но передумал. – А потом пережил эту пытку беспомощностью и понял, что они терпели меня не потому, что я красавец, а я был статный, плечистый. А за рабочее место, кусок хлеба. А еще они тоже думали, что так и надо. Скотская жизнь. Конечно, я пользовался своим положением, некому было меня остановить… Сколько стоит брачный договор составить?

Смородина назвал обычную стоимость своих услуг по этому вопросу, автоматически прощелкав в голове варианты – сиделка, медсестра, парикмахер. Потому что парикмахер к этому деду явно ходил. Для значительной части невест Афанасий Аркадьевич, уже спустивший две ноги в могилу, был привлекательнее Бреда Питта. Во-первых, тот Питт далеко, и до него еще ехать надо. А во-вторых, ему очень трудно будет объяснить, что тебе совсем не нужны деньги.

В этот момент на залитую летним солнцем кухню вошел взъерошенный атлет с лицом суслика. У него было тело греческого бога. Смородину удивило, что тот как будто не заметил нового человека в доме, даже не кивнул в знак приветствия. А еще обувь у суслика слегка постукивала о пол, как когти Виктории Олеговны. Молодой человек прошел мимо них, не повернувшись, налил себе компот из графина и так же молча ушел. Адвокат заметил, что ногти у него на руках были аккуратно подпилены и покрыты бесцветным лаком.

– Это мой ассистент, Оскар, – дядя откинулся на спинку кресла. – По должностной инструкции он не заговаривает со мной вообще. Я этого не люблю… А если я добавил бы к этому функции консультанта?

– Какого рода?

Теперь Смородина присмотрелся к неспешным жестам дяди. Он мысленно надел на него темный итальянский пиджак, сменил рубашку на белоснежную и, конечно, поменял очки на черные. Дядя вполне мог быть крестным отцом преступной группировки. И кстати, эта мысль не показалась Смородине забавной. Навыки анализа, которые демонстрировал инвалид, могли быть использованы не только во благо.

– Я подумаю. Оставьте номер вашего телефона. Или он есть у Жанны?.. Жанна! Я буду обедать у себя… Не слышит, она на втором этаже.

На кухню вернулся цокающий подошвами ассистент с играющим приятную мелодию телефоном. Дядю как подменили. Он ловко крутанул коляской, развернувшись в сторону гостиной, поехал, выставив ладонь левой руки по направлению к Оскару. Тот положил в его руку телефон. Дядя поехал дальше, на ходу начиная разговор:

– Антоша, здравия желаю!

Когда Смородина выходил в гостиную, краем уха он услышал, как из библиотеки доносился довольный и помолодевший голос дяди.

– А он? А она что? Хе! Хе-хе-хе…

Адвокат попросил Оскара позвать Жанну, чтобы попрощаться. Но оказалось, что она легла на свою кровать и заснула прямо в одежде.

– И часто такое бывает?