Братья. Книга 3. Завтрашний царь. Том 2

– Не я, – прошептал Ознобиша. – Сердце праведное…

По стенам гуляли клочки темноты и в них звёзды. Болела рука. Мимо тянулись ряды, люди в кратополых серых заплатниках, точные, как близнецы, все безликие – не оттого, что лиц не было, просто Ознобиша не мог в них глядеть – продавали кровавые боевые ножи. Те самые, чью лютую остроту он изведал. «С… Ск…»

Ноги слушались всё ленивей, речи Ардвана отдалились, став шумом бессмысленного кипуна.

Ознобишу приобняла заботливая ручища. От ладони шло грево, как от печи. Он благодарно потянулся навстречу, оживая: «Всё кончилось. Всё хорошо. Я не осудил…»

– Слышь, краснописец, – отдался над головой низкий голос Сибира. – Подхвати, что ли, правдивого. Вовсе трудами изнемог, бедолага.

Доля шестая

Через Светынь в Торожиху

…Охранное войско сперва погнало воронят от поезда прочь:

– Из дому скитаться ушли, а с нас спросят?

Однако на речи о Нетребкином острожке из жилых саней выглянул сам хозяин, купец Нечай.

– Этих я знаю, – соврал он в глаза опасному старшине. – Старого знакомца племянники.

И велел подчаливать санки к тяжёлому возу. Четвёрка могучих оботуров продолжала идти размеренным шагом, едва ли заметив.

Старого знакомца!.. Чтоб Лихарь с мирянином?.. Слыхана речь! Наверняка торгован был обязан котлу. Должок задолжал?.. Подвязав верёвочные потяги, ребята сразу побежали в голову поезда – тропить. Вечером возчики позвали дельных ребятишек к костру…

Ирша хранил на груди тул с письмом, чтоб сразу отдать.

Об этом письме они с Гойчином тоже всю дорогу судили.

– А вдруг повеление? Семью дяди Ворона истребить?

– Да ну. За такое орудье самые лучшие состязались бы. Сам Лихарь возглавил бы. Новым ложкам на вразумление!

Убеждали друг друга, но толком не верили.

Было страшно.

В один из дней пути купеческий поезд выполз на нескончаемый, очень ровный бедовник. Впереди, в морозной дымке, стала медленно расти тёмная зубчатая стена.

– Через Светынь идём, – говорили меж собой поезжане. – Ты уж пропусти ласково, реченька!

Люди оставляли жертвенное угощение. Кое-кто клялся, что слышит, как подо льдом грохочет стремнина. Ещё говорили, Светынь до последнего воздвигала торосы, но снег давно всё изгладил. К вечеру над головой повисли страшные кручи, а возле входа в проезжую щелью путников встретили дикомыты. Тоже страшные. При косах, оружные, надменные. С берестяными завитками на плетёных щитах.

– В Торожиху, баете? Проводим бесстрашно.

И повели на подъём.

Правый берег был удивителен и чужд на каждом шагу. Самый снег лежал не так, как на левом. Согнутые, надломленные деревья иными голосами скрипели. А уж дикомытов с гнездарями и захочешь, не спутаешь! Одежда, говор, осанка! Два тайных воина смотрели во все глаза, слушали во все уши. Искали сходства с единственным дикомытом, которого знали. Сходство было, но не прямое. В стужу, пугавшую левобережников, здешние гордо шастали с непокрытыми головами – льняными, русыми, рыжеватыми. Чёрный свинец ни в чьих волосах сквозь куржу себя не казал.

А они-то надеялись…

Долго ли, коротко – в Торожиху поезд приполз, никаких обид не изведав. Встал с краю малого зеленца, на чистой песчаной площадке, под уютной сенью тумана.

Воронята помогали выстраивать сани огородом, распрягать знатно потрудившихся тягачей, поднимать шатры. Совсем рядом, в многолюдной толпе, гулял человек, отзывавшийся Нетребкину острожку. Найди снежинку в сугробе!

Неисполнимо.

А боязно до чего!

И всё кругом не такое, каким рисовалось в дороге.

– Дядя Ворон один в Ямищи на орудье ходил, – тряхнул головой Ирша. – Мы-то вдвоём! Кто на нас!

Гусляры в Торожихе

– Вот же не было ума дядю Ворона расспросить… – держась за руку побратима, шептал Гойчин.

Смелый Ирша, озираясь, тихо отвечал:

– Он в котле больше прожил, чем дома. А сюда, может, вовсе не хаживал.

Торожиха гомонила знаменитым купилищем. В ушах звон, глаза на стороны! Под низким пологом тумана – рогожные шатры улицами, большие и малые, богатые и попроще. Голоса, зазывные крики, споры, смех, песни! Снедные запахи один другого заманчивей! Людское юрово толпами, семьями туда и сюда, словно так оно и надо!

Хорошо, молодые орудники пришли с большим поездом, успели к чужим людям привыкнуть. Не то смутиться было недолго. И так мстилось: каждый пялится! смотрит вслед, вот-вот обличит! мы-де здесь по делу, а вы почто, шатуны?

Лихарь предупреждал об этом, вручая маленький берестяной тул…

– Не устрашимся, брат! – сказал Ирша. – С нами Правосудная и заступа её!

Гойчин сглотнул, гордо вскинул голову:

– У нас в Нетребкином острожке робуш триста лет не родится! – И навострил уши. – О, а там что? Не струны ли гусельные?

Ирша молча возложил на себя святой знак Владычицы. «Против охоты слушаем, Справедливая! Токмо орудья твоего ради…»

– Не гуляла здесь Матушкина хворостина, – сказал Гойчин.

Гусли в самом деле слышались и справа, и слева, и вдалеке. Ирша нахмурился, поддержал:

– Не то что у нас, в честном Нетребкином острожке.

У него были светлые кудрявые волосы, ореховые глаза. Вблизи коренных земель с такими часто рождались. Ирша боялся, не начали бы задирать, но гнездарей на купилище было через одного – примелькались. Вот прошли муж с женой, с лица и вовсе андархи. Женщина улыбалась, прятала в кошель подарок ребёнку – дикомытскую глиняную свистульку.

Воронята брели торговыми рядами, к делу и без дела поминая свой придуманный дом. Красовались долгополыми зипунами, обмятыми в путешествии. Ирша – синим, Гойчин – коричневым. Оба цвета скромные, глуховатые, но мораничам, крепко вросшим в суровые заплатники, сперва было неуютно. Как есть все глядят, примечают, пальцами тычут!.. Так им казалось, пока не пришли на Коновой Вен и не увидели, как ярко здесь украшали одежду.

Из-за шатра, где торговали подушками, перинами и одёжами на пуху, шумно вывалилась ватага во главе с гусляром.

Сам собою он черноусый,
В первых саночках – светлы бусы…