Незастёгнутое время

Но она уже спускалась в погреб, из которого тарахтящим насосом выбрасывало воду в большую лягушачью лужу.

Яблоки были огромные, вроде тех казахстанских с голову первоклассника, что Рита и за четыре перемены не могла доесть, но уже слегка пьяные… Дома яблок не мочили…

– Это из бывшего барского сада яблоки… Многие уже дичают… Мы себе пытались отсадить черенок – не приживается…

– А далеко сад?

– Да возле пруда, можно будет сходить… Там родничок, мы всё равно вечером за водой пойдём… Из колодца – только на полив берём…

Снова какая-то иная, непостижимая жизнь, в которой Рита чувствовала себя песчинкой в вихре, каплей в дожде – маленькой, бессмысленной… Горожанин вообще странно чувствует себя в деревне посреди постоянной, непонятной работы, совершающейся ежедневно.

Вечером «вьюноша» позвал её гулять, и Рита пошла – в доме было душно, телевизор работал почти на полную мощность…

Голова кружилась от воздуха, но хотелось ещё и ещё нюхать его – уже чувствовалось в нём бело-розовое цветение яблонь, что-то от травы, от земли.

Женька расспрашивал о Москве, говорил, что мечтает там жить – всё узнать, всё посмотреть… Рита слушала его и не представляла – что бы с ним стало в столице, если здесь он целый день занят работой… Не видеть обвалившихся погребов, растащенного на дрова детского сада, тихо спивающихся мужиков…

Он приобнял Риту за талию – осторожно, боясь, что она сбросит руку, а она будто оцепенела, представляя, что это Игорь обнимает её так – тепло и нежно…

– Замёрзла?

И ведь действительно замёрзла, и так не хотелось отрываться от этих больших тёплых рук…

– Угу. Пошли, согреемся…

– Я тебя согрею…

Расстегнул куртку и приблизился к ней, делясь своим теплом, будто распахивая рёбра с живым горячим сердцем. Это было так естественно и открыто, что невозможно было вырваться и убежать… И главное – так естественно и совершенно серьезно, что невозможно было представить, что он может её обидеть или, соблазнив, бросить, как пелось сегодня в этих долгих, красивых песнях… Но и дальше так стоять, пропитываясь его теплом, нельзя, потому что иначе от него не уйти, а с Игорем…

– Пойдём, а то ноги мёрзнут, я же без носков… И комары – сволочи…

– Я бы хоть свои дал, если б знал…

– Днём думала – что бы ещё снять, чтоб не упариться, а ночи-то ещё холодные…

Пошли, качаясь, как пьяные. Рита почти засыпала в его огромной куртке, пахнущей свежим хлебом и ветром.

Спустились к чёрной, невидимо журчащей реке, мимо двух засохших, двухметровых репьёв. Хорошо, что можно, закрыв глаза, вжаться в его плечо… Но никогда не сумела бы ему признаться в этом детском страхе…

Звёзды – все стрельцы, козероги, волопасы, опрокинутый медвежий ковш – смотрели на них сквозь рваную сетку сухих веток.

– Что там?

– Большую Медведицу вижу, вот Малая, а дальше не знаю… Астрономия в школе прошла мимо меня…

– А у нас и не было…

Видно, это было его любимое место – тихо, успокаивающее журчание реки, но Рита всё время помнила, что обратно надо будет снова проходить эту иссохшую жуть… Она тонула под такими же высоченными, жилистыми репьями – отец вытащил… А потом кидался в волосы их хищными красноватыми головками… Она боялась и молчала, пересиливая себя… Даже научилась проходить будто бы спокойно, когда сердце дрожало и билось… Она помнила, как сомкнулась над ней вода, как она боялась крикнуть, чтобы не впустить её в себя… Но вода – это что-то живое, нестрашное…

Ветер раскачивал ветви, репьи страшно кренились…

– Пойдём?

Он молча пошёл вперёд, протянул ей руку, помогая подняться. До самого дома шли молча. Женька как будто снова хотел её обнять, но Рита чувствовала – что-то ему мешает.

Взрослые ещё не ложились, хоть и выключили свет – смотрели телевизор, говорили, но тут вдруг стали укладываться.

– Нагулялась, невестушка?

Рита опять смутилась.

– Была у него девочка – такая же беленькая, худенькая – на каникулы два года приезжала, – аж плакал, провожая… Потом ещё с одной познакомился, переписывался, – говорила баба Аня, не заботясь – слышит он или нет, – а она уже и забыла, не пишет…

Женька этого уже не слышал.

Жалко его… «Надо будет написать обо всём, чтобы стало ясно», – подумала Рита, засыпая.

С утра уже припекало. Машина напоминала баню, за три часа всех утушило до варёной красноты – в собственном поту…

– Приехали, помогай выгружаться…

Это была родная деревня Таси с двойняшками, здесь же в одиночестве жила дедова двоюродная сестра…

Перетаскав вещи, Рита села на скамейку возле дома – голова кружилась, сердце натужно стучало, выгоняя пот. В тенёчке под липой было хорошо.

– А это моя липа, – подсела Тася с кульком семечек. – В честь меня сажали.

– Ты же зимой родилась…

– Ну, весной посадили… А вот это – детей (так называли двойняшек), и растут дружно.

Рита, пытаясь расположиться поудобнее, вдруг сбила щиколотку о пень.

– А это в честь Петьки сажали, моего двоюродного брата, потом стало криво расти, чуть крышу не поломало – спилили… Петька сейчас в Бутырке. А изнасиловал кого-то по пьяной лавочке… Выпустить через год должны… Я к нему приезжала – а он уже никакой: взгляд пустой, ничего не надо…

Липа была сильная и крепкая. Рита когда-то пыталась посадить своё дерево, но ни одно почему-то не приживалось. Земля тут – «оглоблю посади – телега вырастет», как говорят местные.

Почти весь день Рита слушала музыку в какой-то сараюшке у двух Тасиных знакомцев, пока те отправились гулять. Тут была музыка давнего детства и юности – «Modern Talking», «Boney M» – то, от чего когда-то сходили с ума… После позднего обеда Рита вдруг заснула, потом попробовала читать «Обрыв», а в темноте Тася вытащила её гулять.

– Что это? Кто поёт?

– Лягушки… В мае всегда так – брачный сезон… Вон по дороге прыгают…

– Никогда не слышала майских лягушек… А соловьи?

– Соловьи – в старом саду. Хочешь, сходим?

– Устала. И холодает…