Незастёгнутое время

– Говорила – кофту надень…

Беспросветная тьма – жирная, как сама земля, которую, как говорят, немцы в войну мечтали себе вывезти…

Сквозь сон Рита слышала какой-то шум, бормотанье, наутро выяснилось – баба Рая молитвами мать отчитывала, порчу снимала.

На завтрак были блины – толстенные, в палец, которые тут резали на части и посыпали сахаром – всё другое, невиданное… Дома никогда не пекли таких…

– Посылали церковь сносить – никто не пошёл. Приехал один – а его потом молнией убило…

– А у нас, – вмешалась Тася, – церковь стояла заброшенная, мы туда маленькие – как в туалет… С тех пор я в любую церковь могу зайти, а в эту – будто не пускает что-то… Одну девчонку нашу отпевали – так взрослые зашли, а мы все в дверях столпились…

– Вот я и говорю – сходить надо и причаститься, а ещё – венчаться в этой церкви… Владимир, князь, всё не хотел креститься…

– Владимир Креститель? Красное Солнышко?

– Нет, нет, киевский князь. У него бабка была, в крещении Елена, которая ездила…

– …в Константинополь, к византийскому императору…

– Да, и он сам её крестил…

– Хотел на ней жениться, а как стал крёстным – нельзя…

– Я по книгам церковным читаю, всё оттуда узнаю…

– А мы – по летописи: «Аще хощещь мя крестити, то крести мя сам…»

И всё-таки перед бабой Раей было Рите неловко за свою учёность, она поспешила перевести разговор на вышитые наволочки, полотенца…

– А это… кто вышивал?

– Да я когда-то…

Пора было прощаться: собирались на кладбище – на могилу дедовой сестры, разыскиваемой по всесоюзному розыску больше двадцати лет, и умершей всего два года назад…

Кладбище было недалеко, но народу в машину набилось столько, что баба Рая отказалась… А всё из-за того, что дядя Ваня с тётей Тоней назвали ещё каких-то своих знакомых…

С одной стороны – недокорчёванный лес, с другой – юная поросль молодых дубков…

Арина Петровна удивилась, увидев не поле с плитами и памятниками, но распахнутую дверцу оградки…

– У нас не так… Всегда закрывают, если оградка есть, а тут – чтобы всякий мог зайти, посидеть…

Для Риты в этом не было ничего необычного – если все друг друга знают, то почему бы и нет?

Цицеронъ Мартинъ Герасимовичъ, Цицеронъ Раиса…

– Откуда такое имя?

– А это помещик местный. И жена его… Большевики пришли – велели могилы срыть, а памятники кто-то сюда перенёс…

– Мартин – прибалт, наверно? – спросила Арина Петровна, но её уже не слышали, а Рита всё думала, откуда же в этих краях могла взяться такая странная фамилия… А кладбище странное – хоть и на сыром месте – а всё полынь, лебеда да цветы, никаких репьёв… Может, дубы их отгоняют? На выходе подобрала три рассохшихся, но будто лакированных жёлудя… Такие в букварях рисовали, но видеть их вживую еще ни разу не доводилось…

Решено было ехать отсюда же на Куликово поле, где никто из местных ни разу не бывал.

Поехали по тряским, размолоченным дорогам, путаясь в указателях первомайских совхозов. Риту скоро укачало, и чернеющая мокрая роща показалась вдруг стаей взлетающих галок.

«Горелово, Неелово, Неурожайка тож», – вспомнилось Рите, когда замелькали провалившимися погребами говорящие, скорбные названия деревень, настоящие имена которых потом уже не желали вспоминаться. И то же ощущение, что кто-то её окликает, было в музее… Славянские письмена будто с ней одной разговаривали, и только ей ветер свистел в уши, неся невидимые стрелы – липецкие проходили быстро и, не докурив под начинающимся дождём, садились в машины.

– Не помню – крестили меня или нет… Нас, маленьких, привели к церкви, мы бегали, а вот было ли – ничего не помню… Разрешат ли второй раз? – спрашивала тётя Тоня с переднего сиденья.

– Разрешат, наверно, – отозвалась мать, и это было последнее, что помнила засыпающая Рита, обсыпанная хлебными крошками, в обнимку с продуктовым пакетом. Ей вдруг увиделся Игорь у окна в какой-то большой пустой комнате, и она поняла, что он в больнице…

…Она приедет – и узнает, что простыл, гуляя с друзьями, что положили в больницу с гайморитом, и сперва он в палате был один, а потом подселили вечно курящего дедусю и двух зелёных охламонов…

Глава 3

Разговоры богов

– Знаешь, теперь мне кажется, что я легко сдам зачет по XIX веку – столько всего увидела… Раньше просто не представляла…

– Почему?

– Ну, настолько всё разное… Яблоки эти из заброшенных садов… Понимаешь – сами растут! У нас – не поливай да не утепляй – за одну зиму всё помёрзнет и выродится, – говорила Рита, оглядываясь и держась за перила, пока они поднимались на пятый этаж, мимоходом заглядывая в разноцветные стёкла.

– Интересно у вас тут…

– А… Мне тоже нравится… У меня часто бывает синее настроение, но это – на шестом этаже, у аспирантов, там вечно накурено – хоть топор вешай, настоящий синий туман…

– Я тут матрасы таскал на первом курсе, тумбочки всякие ломаные-переломаные…

– Ну так с первого курса не много и изменилось… Вечный огонь тот же… Спички-зажигалки у всех свои, а половина конфорок не работает, вот и оставляют… Уборщицы приходят – выключают…

– Тут даже уборщицы бывают…

– Во-во, мне тоже не верится, крысы из подвала – размером с хорошую кошку, девчонки в душ ходить боятся. Ну, проходи, – сказала она, вытягивая жёлтый трубчатый ключ из замка, так что на пол полетели жёваные бумажки вперемешку с древесной трухой.

Игорь при входе споткнулся о выбитую паркетину, начал поправлять:

– Приклеить бы надо…

– Я пробовала – никак… Тут ещё одна где-то вылетает – у кровати и возле стола…

Рита схватила жёлтый чайник и прошуршала в стертых шлёпках на кухню за водой, а Игорь подошёл к окну:

– Интересный у вас вид…

– Aгa. Только проще саму башню сюда подвинуть, потому что телевизор тут никогда как следует не показывал, потом его мама к себе увезла… Ну, туда, к брату, где она живёт – лампа ей, понимаете ли, в глаза светит… Я же тут официально – со Светкой из Тарусы, а она у сестры в Истре живёт… Полно тут «мёртвых душ»… Если когда обход – я её предупреждаю… Носки-то снимай, мокрые ведь…