Метро 2033: Изоляция

Андрей склонил голову, исподлобья зло взглянул на своего заместителя. Но на выпад не ответил. Заговорил о другом.

– Кстати, о голоде. Марина, где ты берешь припасы? Разведчики говорили, в метро жрут грибы и крыс. Мы выращиваем картошку и свеклу, откуда-то берем тушенку и рыбные консервы, пусть просроченные давно, но съедобные. Где ты это все достаешь?

Разговор сворачивал в опасное русло. Еда и фильтры – два страшных сна Марины – очень давно начали интересовать встревоженное командование. Спустя пару месяцев после своего назначения Паценков попытался выяснить, откуда в таком количестве берутся продукты, одежда и медикаменты. И если от простых смертных можно было скрыть происходящее, то с Андреем все же пришлось считаться. И только то, что до Катастрофы политолог Андрей не интересовался ни химией, ни биологией, помогло Марине выкрутиться. Сочиненная сказочка про систему дезактивации продовольствия, зараженного радиацией, которую поднял бы на смех любой мало-мальски понимающий человек, на долгое время успокоила Паценкова. Несколько лет подряд Алексеевой удавалось выкручиваться, но это не могло длиться вечно. Руководитель бункера постепенно осознавал прописные истины и задавал вопросы.

«Очухались, родные! Через два десятка лет вас все-таки заинтересовало, откуда в кладовках появляется довоенная еда. Где ж вы раньше были со своими вопросами!» – с ненавистью подумала Марина, с хрустом сжимая пустой блистер от таблеток.

– Где надо, там и беру. Ешь от пуза, рога не растут – и радуйся, – раздраженно бросила Алексеева.

– Марина, не хами! Выкину на поверхность без противогаза, поняла?! – прикрикнул Паценков.

– Меня? – протянула Марина, хищно улыбаясь. – Я тебе сказала, что станет с тобой и твоим бункером. Хочешь попробовать?

Паценков поджал губы, справляясь с гневом, помолчал. Выдохнул. Ссориться с заместителем ему было страшно. Андрей был не так глуп, понимал, что ничего не знает о жизни бункера. Ничего не знает о поверхности. Алексеева держала в тайне нечто такое, что недоступно ему. Это пугало его, связывало руки. Внутри у мужчины многие годы зрела бессильная ненависть, готовая в любой момент выплеснуться наружу и снести эту наглую выскочку Марину, позволявшую себе ни во что не ставить его мнение. Но вместе с этим подсознательное, животное и иррациональное чувство страха заставляло его держать язык за зубами и мириться с неограниченной властью заместителя, довольствуясь ролью правящей марионетки.

Наконец, Паценков поднял голову.

– Погорячился, извини. Я вот что тебе скажу. Дозиметр мой исправен. Разведчики его из какого-то подвала складского приволокли, там ничего не пострадало особенно, стены ЭМИ не пропустили.

– Думай, что говоришь. Стены не пропустили ЭМИ. Насмешил… – откликнулась Марина, запивая таблетку из фляги.

«Вот и транквилизаторов моих маловато. А куда я без них? Нервы давно ни к черту. Сколько протянем? Месяц, два? А потом запоет твой дозиметр, Андрюша. Только будет поздно. Тут либо мы, либо нас…» – подумалось заместительнице. Однако от высказываний вслух она воздержалась. Нечего сеять панику в рядах простых смертных.

– Дозиметр соловьем заливается. Пищит и пищит.

– И что? Все дозиметры пищат. Тем более, вряд ли тебе принесли военный, скорее бытовой, а бытовой – он приборчик нежный, хапнул излучения и поймал глюк. Хватит цацку мучить. Делом займись. А я пойду, у меня забот и так по горло. Бывай, Андрюша, еще зайду, – холодно попрощалась Марина и вышла вон.

Охранник прикрыл дверь и занял свое место у кабинета начальника.

«Позер, мля!» – мысленно выругала начальника Алексеева. Она свернула по коридору и заспешила в медпункт, где лежал покалеченный Ваня.

Глава 2

Бункер

Бункер под учебным корпусом Московского института гуманитарных наук, двадцать лет назад ставший пристанищем для обезумевшей от ужаса группы студентов и сотрудников, появился еще при советской власти. Тогда каждое научное учреждение обязательно имело бомбоубежище. Когда рухнул Советский Союз, бункер был законсервирован за ненадобностью. О нем знала лишь небольшая группка преподавателей, приближенных к ректору института, и части из них хватило благородства втащить в убежище первых попавшихся на глаза студентов, давая им шанс выжить.

«Мы спаслись. Нас сто шестьдесят три человека, и всего лишь восемнадцать профессоров и сотрудников – остальные студенты, ничего не знающие в жизни, ничего не умеющие. Что мы будем здесь делать? Разве у нас есть шанс? Фильтры сломаны, вода радиоактивна, вчера в страшных мучениях умер еще один человек, из старших, преподаватель с философского факультета. Его организм не выдержал перегрузок. Нас, молодых, может быть, еще спасет иммунитет, регенерация клеток, а их – уже ничто. И что мы будем делать? У нас нет техников, которые могут попробовать починить фильтры, у нас нет радиоаппаратуры, чтобы связаться с внешним миром. Да и бесполезно это – если мы уже неделю как получаем значительную дозу радиации, нам мало что поможет. Сейчас в бункере холодно: никто не знает, как разбираться с системой отопления. Если сломается водоотвод, мы все утонем. Если встанет генератор – как его чинить? Полетит проводка – и будем сидеть в темноте. Среди нас нет электриков, сантехников. Да самое простое – если засорится наша уходящая вниз канализация… Если хоть что-то произойдет… Мы медленно умираем. И никто не знает, что можно сделать…» – через неделю после катастрофы писала Марина в своем маленьком дневнике, оглядывая бледные, измученные, грязные лица товарищей по несчастью (или счастью?), спавших вповалку на полу, укрываясь одним одеялом на двоих. В бункере тогда пахло сыростью и немытыми телами, – водоснабжение работало плохо, а Григорий Николаевич еще не разобрался, хватит ли на всех воды, и как действуют системы коммуникаций. Функционировала только одна вентиляционная трубка, дышалось тяжело, а воздух был липким, как кисель, тяжелым и спертым.

Вспомнив те дни, Марина остановилась, оперлась спиной о стену и прикрыла глаза…

* * *

В тот день основное население убежища отправлялось разбирать завалы сменных фильтров, пожарных шлангов и огнетушителей, переставлять коробки с химзащитой и противогазами, чтобы освободить жизненное пространство, а Марина с вверенными ей людьми должна была исследовать оставшиеся закрытые помещения бункера и попытаться разобраться с системами вентиляции.

Темные коридоры навевали суеверный страх. В полутьме было видно, как побледнели лица у троих ребят, с которыми Марина отправилась в закрытый тяжелой дверью отсек жизнеобеспечения бункера.

Первоочередную задачу – запустить аварийные генераторы, используя запасы оставшегося в огромной цистерне топлива, – решили в первый же день. Нашлись умельцы, сумевшие правильно открыть вентили подачи бензина. Каждое действие в бункере происходило методом проб и ошибок. И было страшно. До дрожи в коленях страшно крепить клеммы, стараясь в свете крохотного карманного фонарика на два диода не перепутать полярность. Открывать вентиль топлива. Затаив дыхание, взяться за ключ стартера. В полной тишине – щелчок. И гул двигателя. Полный восторга вопль «Ура!» – получилось, нет поломки, нет протечек, не взлетели на воздух. И выдох облегчения. Щелчок переключателя на панели генератора. Включить тумблер – и вот сосущая темнота озаряется светом маломощных лампочек…

Так же, с каким-то особым страхом, студенты открывали дверь в техническое помещение, где находились огромные аппараты фильтрации воздуха, системы подачи воды и котел отопления, который было необходимо подключить к системе подачи топлива и воды и запустить. Этим предстояло заняться Ване и Косте – бессменным помощникам Марины, которые были с ней с самого начала – и остались верны до конца.

«Почему это доверили студентам? Мы же ничего не понимаем в этом… Вопрос только в том, что профессора понимают в наладке бензинового котла еще меньше. А нас, по крайней мере, не так жалко, преподаватели могут научить остальных истории. Если мы выживем. А мы еще ничего не можем. А к системе фильтров Григорий кроме меня никого не подпустит, потому что держать язык за зубами – не каждому посильная ноша. Секрет, известный троим, – уже не тайна…» – мрачно размышляла Алексеева, заходя в комнату, отведенную под станцию фильтрации. В соседнем отсеке послышалась возня и отчаянный мат полушепотом. Кажется, у ребят возникли проблемы.

Марина остановилась перед огромной установкой. Она представляла собой нагромождение цилиндрических фильтров, от которых отходили в потолок круглые узкие трубки внешнего воздухозабора и желтые прямоугольные трубы вентиляции бункера.

– И при чем тут я? – спросила саму себя Алексеева. – Если кто-то думает, что я понимаю, как работает фильтр, он очень ошибается.

Девушка заглянула в круглый сменный блок фильтра, увидела разделенное на отсеки, наподобие пчелиных сот, внутреннее наполнение.

– Так. И почему же у нас не работает радиационная защита? – вслух размышляла Марина. И отвечала самой себе: – Потому что эти фильтры предназначены для фильтрации воздуха от пыли и углекислого газа, и они-то как раз функционируют нормально. Иначе мы бы тут давно задохнулись. Ага. Это угольные очистительные системы. А что у нас там?

Алексеева подошла к следующему блоку труб. На них фильтры выглядели несколько по-другому. Внутри металлического цилиндра, напоминающего бочку, оказались пластины разной толщины. Как раз эта система и была неисправной. Заслонка трубы была запаяна, и, таким образом, на весь бункер работали две фильтрационные станции в разных комнатах, и они не защищали от радиации.

«В случае радиационной угрозы запустить систему Р-1» – гласила выведенная по трафарету на стене надпись. Как будто издевалась над обреченными жителями. Рядом, на металлической полке, прикрученной к стене, лежал дозиметр. Ради интереса Марина перевела рычажок в положение «включено». Тотчас счетчик истерически запищал. Стрелка по шкале рентген поползла вправо. Остановилась. Дозиметр продолжал верещать. И Марине слышалось: «Бегииии… Бегииии!» Девушка выключила прибор и присела на табурет у стены. Ноги не слушались.

На Алексееву накатился ужас. «Мы умрем, мы умрем!» – навязчиво билась в голове мысль, вместе с писком счетчика Гейгера облеченная в слова, принятая и понятая. На лбу выступил липкий пот, в висках застучало. Огромным усилием воли Марина заставила себя встать. Пару раз глубоко вдохнула и выдохнула.

– Мы живы, а значит, не все потеряно. Никто еще не подписал нам смертный приговор. Отставить панику! – одернула она сама себя. – Терять нам больше нечего. Системы воздухозабора – на полную мощность. Помирать – так с музыкой! А задыхаться среди этой вони я не собираюсь!

Девушка повернула рычаг-переключатель на трубе, ведущей к поверхности, до упора. Фильтры надсадно ухнули, справляясь с выросшей нагрузкой, задребезжали расшатанные трубы. Завибрировал, заурчал огромный шкаф нагрева воздуха. Закапала вода с систем кондиционирования, утекая по трубам глубоко вниз.

Вся система жизнедеятельности бункера встрепенулась, ожила, забурлила. Жизнь продолжалась.

Марина оперлась на трубу, идущую вдоль стены вглубь помещения, и отдернула руку от неожиданности. Металл был теплым. У мальчишек получилось запустить бензиновый котел.

Медленно, но верно потекла по убежищу горячая вода, устремились потоки воздуха, побежал по проводам ток, наполняя светом лампочки.

Алексеева вышла в коридор, положила замерзшие руки на трубу, согреваясь. И до нее как никогда ясно и остро дошло: теперь это подземное убежище – их дом, дом навсегда. И она, Марина, студентка третьего курса разрушенного ныне, погребенного в руинах Московского гуманитарного института, сделает все возможное, чтобы под землей, посреди пекла и ада кто-то мог назвать бункер не последним пристанищем, а домом.

В коридор выглянул перепачканный сажей Ваня.

– У нас получилось, – прошептал он, не смея нарушить благоговейной тишины коридоров.

– И у меня, – улыбнулась девушка, делая шаг навстречу ему.

– Ура! – взвился под своды бункера, закружился эхом радостный крик.

* * *

Марина вновь открыла глаза, и взгляд ее скользнул по нарисованному от руки календарю на противоположной стене. «2033», – сообщали вычерченные ярким маркером цифры. Это постарались местные художники – двое талантливых детей выжившей в год Катастрофы девушки-искусствоведа. Календарь по личной директиве Алексеевой рисовали в торжественной обстановке каждый Новый год, чтобы не потерять счет времени. Новый год в бункере отмечали в июле. Руководством было принято решение отсчитывать время со дня Катастрофы, который стал праздноваться как прежний Новый год, ярко и весело. Григорий Николаевич с мрачной издевкой называл рисованный листок Новым Революционным календарем. Поначалу Марине было не по себе от столь черного и жестокого юмора, но вскоре новая система отсчета прочно вошла в привычку. Единственное, на чем настояла Алексеева, решительно зачеркивая «Год первый», так это на том, чтобы начать летоисчисление заново. «Мы, как историки, не имеем права предавать забвению минувшие годы!» – пылко заявила тогда еще молодая девушка. Кошкин не стал с ней спорить. Подсознательно он ждал, что кто-то исправит пугающую цифру, означавшую начало конца. Рухнувший мир стал жить по иным законам. И изолированный бункер не стал исключением. С жестокой иронией он отказался от предавшего их мира, изменив календарь и построив, пусть силой оружия, пусть в темноте и в каменном склепе, новое общество, живущее будто бы назло и вопреки…

Алексеева рассеянно остановилась, смахнула невидимую пылинку с циферблата висевших рядом часов.

Часы на батарейках – круглые, погнутые, но рабочие, святая святых бункера, – были последней ниточкой, вместе с календарем связывающей нынешний разрушенный мир с прошлым, когда часы висели в каждом кабинете и не казались редкостью и непозволительной роскошью.

Марина прошагала по гулкому полу коридора, по пустынному верхнему этажу – он был нежилой, и лишь на самом верхнем ярусе («Ближе всего к радиации, почти на поверхности», – мысленно добавила Алексеева) располагались административные помещения. Здесь она остановилась снова, подхваченная очередной волной воспоминаний.

* * *