Подснежник. Все впервые с тобой

– Посвети. Темно как в аду, – не имею в арсенале такой улыбки как у тебя, феечка розовой страны.

Сгибаюсь дугой и за ней окунаюсь. Стоит на четвереньках, рубины выпятила и шуршит спальным мешком. «Все. Рубите свет, – кричит на ухо Азазель и котел помешивает». «Аннушка уже масло разлила, – туманно шипит в другое ухо Воланд».

– Что ты делаешь! – палатку на замок застегиваю, фонарь тушу. Последнее, что вижу испуг в глазах. И все. Тьма. То ли в колодец рухнули. То ли в космос воспарили.

Птичка-синичка в клетке. Царевна в темнице. Персефона в преисподней у Аида.

– Выпусти меня. Сейчас же. Иначе буду кричать.

– Я тебя не держу, зефирка.

– Сам ты! Сам ты пирожное. Блин. Я помочь тебе хотела, а ты… – задыхается. – Ты извращенец!

Глаза к темноте привыкли. Вижу, тянется в мою сторону на четвереньках. Что делать буду, когда доползет? Сам выход загораживаю как трехглазый цербер.

Остановилась возле, спину выпрямила и шелестит:

– Дай выйду, – молчу. Руки назад убрал и вбиваю в череп «Не дотронусь до нее. Не дотронусь». – Оглох что-ли?

– Я тебя не держу. Лети, птичка.

Шумно выдыхает, как радиопомехи. Прижимается, руку мне за спину заводит, пытается до молнии на палатке дотянутся. Перьями на рукавах кулаки щекочет, волосами по лицу линии рисует. Губы прикусил, чтоб приступ избежать. Ерзает, пыхтит, будто ежик в тумане. Еще ближе. Еще, синичка.

Шумно вдыхаю ее запах. Будто аромат другой. Заглатываю еще раз, парфюмер, дьявол. Все в порядке – ваниль на месте. Пытается скрыться за горькими нотками цитруса. Не спрячешься, пряная фабрика, не убежишь.

Ладони жарятся в печке кулаков, стреляют пылающими искрами по всему телу. Разжимаю пальцы и хватаю задницу. Никакого приступа – холода, ледников, вечной мерзлоты и белых медведей. Как стейк на углях жарюсь. Как рыба на щепках копчусь.

Вырывается птичка, кулаками машет, куда-то даже попадает, но не кричит. Еще раз мну ягодицы и крепко прижимаю к возбужденному члену.

– Поймал, синичка.

Двигаю спальный мешок и осторожно, будто она хрустальный алмаз кладу на мягкую ткань.

– Отпусти, – выдыхает. – Пожалуйста.

Завожу руки над головой, фиксирую перья ладонями. Раздвигаю ноги коленями и зависаю над ней.

А что делать дальше, я, дьявол, не знаю. Ни руками, ни губами прикоснуться к обнаженной коже не могу. Ни наслаждения дать, ни удовольствия доставить, ни до оргазма довести. Могу трахнуть. Но сильно сомневаюсь, что она по доброй воле штаны снимет.

Глава 6

Все впервые с тобой, подснежник. Все в первый раз

Наклоняюсь и выдыхаю:

– Ты меня или я тебя?

Губы, дьявол, вибрируют. Дыхание ее ловят. Атомами мурашек покрываются. Дрожью по всему телу растекаются. Эпицентр внутреннего землетрясения.

– Отпусти! – кричит красный бархат. Вот только никто ее не слышит. Ботаники-натуралисты диско-шар врубили. Лесных хищников отпугивают.

– Замри, зефирка. Больно не будет, – не слушает, продолжает бесполезные попытки вырваться.

Обвожу носом по контуру лица, карамелька замирает. Прижимаюсь к волосам, проглатываю знакомый аромат – ванильный, дьявол, коктейль с терпкими нотками ликера. И закусываю все горчинкой грейпфрута. О нос ее трусь, как конченый наркоман. Проводка трещит, по всему телу зарядами электронов стреляет.

Ослабляю захват рук, не дергается пирожное, опускаю ладонь к заднице, сжимаю. Качается сахарная вата в мою сторону, притягиваю к возбужденному члену. Улетаю, дьявол, на саму Луну, ловлю губами ее выдох. Напряжение зашкаливает. Лампочки внутри лопаются. Все защитные барьеры как петарды взрываются.

Медленно тяну руку к радужному свитеру, молюсь, кто услышит, чтоб под ним была одежда. Да! Издаю гортанный вздох облегчения и медленно скольжу по спортивной гладкой ткани к вершине мира. Добираюсь до груди, сжимаю и в унисон выдыхаем. Ловлю губами каждую выпущенную частичку, будто недостаточно трясет.

Рисую по телу Джоконду, узоры кончиками пальцев вывожу, скульптуру из глины леплю. Экстаз ловлю, где-то между небом и землей горю, плавлюсь от ее жара. Звоните пожарным!

Веду ладонью вниз живота, вздрагивает карамелька, а у меня внутри фейерверки лопаются, шипит, стреляет десерт. Медленно. Я, дьявол, все вынужден делать медленно. Провожу по спрятанной за лосиными промежности, спускаюсь к внутренней поверхности бедер, и снова вверх. Глажу, надавливаю, шлепаю. Выгибается красный бархат как кобра. Хватаю двумя руками за ягодицы и прижимаю к возбужденному члену. Качаюсь на ее волнах, рябью покрываюсь, Нептун играет, русалка внутри поет.

Жадно хватаю ее стон, шепчу на ухо, а сам в двух шагах от Олимпа – волосы губы щекочут, второй раз ловлю ими контакт за десять лет:

– Замри, зефирка. Не двигайся.

Перехожу все пределы дозволенного. Все впервые с тобой, подснежник. Все в первый раз. Расстегиваю ширинку и беру за руку.

Я ошибся. Проводка взрывается только сейчас. Электрическим зарядом прошибает. Оголенный провод по сердцу бьет. Медленно вдыхаю запах кондитерской, на месте шоколадная фабрика.

Кладу ее ладонь на член, ахает, вырваться пытается. Крепко держу. Сгорю, если отпущу. Взорвусь.

– Нет, – выдыхает жалобно. – Пожалуйста, – не отпускаю.

Носом щекочу ухо, дую на шею, утыкаюсь лбом в переносицу и шепчу губам:

– Не смогу, зефирка. Горю от тебя.

Сжимаю запястье и вожу по всей поверхности члена, направляю, ритм задаю. Сам дыхание ее ловлю, каждый химический элемент чувствую. Внутри сердце литаврами грохочет, отправляя звенящие вибрации по всему телу. Кровь бурлит раскаленной лавой, концентрируя электрические потоки у единственной цели.

Прошибает током, сотрясаюсь всем телом и с хриплым стоном кончаю ей в руку. Карамелька приподнимает подбородок и задевает легким, практически неуловим, но не для моих обугленных губ, прикосновением.

Резко отстраняюсь, хватаю ртом воздух. После пекла, в котором расплавила, обрушила в ледяной прорубь. Чувствую, как змея подкрадывается, запах кондитерской пропадает.

– Свободна, птичка. Лети отсюда! – дыши, дыши, только дыши.

Извращенец!

Чтобы я еще раз оказалась с ним наедине. Никогда. Ни за что. Я не знаю, как ему в глаза теперь смотреть. Не знаю, как я на себя в зеркало взгляну.

Как вулкан изверг мне на ладонь горячую сперму и говорит: – Свободна, птичка. Проваливай. Мудак! Извращенец!

А ты, Ева? Сама не лучше. Прекрасно осознавала, чем все закончится. Но что делала? Все, что приказывал или просил (фиг его разберешь). Как спичка горела в его руках, дрожала как в лихорадке, весь разум потеряла. Расплавилась. Тряпка!

Дышать в этом мешке не могу, будто бетонная плита на грудь давит. Буравлю взглядом пустоту, думать способен только о ней. Запачкал белую скатерть, нарушил непорочную святыню. Невинность. Мадонна.

Больше и близко не подойду. Погружаюсь рядом с ней в раскаленную лаву, разрывает на атомы, задыхаюсь от ванили. Со дна царства Аида все чувства поднимает, от которых бегу.