Подснежник. Все впервые с тобой

Все. Выбираюсь из мешка и ползу на свободу. Свежего воздуха глотнуть. Мир почувствовать. Убедится, что небо все еще на месте, а Земля по орбите вращается.

Дьявол.

Первое, что вижу – она.

Только рассвет забрезжил, а одуванчик уже на ногах. Летит в сторону леса. Натурально летит. Не шагает – подпрыгивает, так как только дети умеют. Крылья еще не потеряли, в грешную землю корнями не вросли.

Делаю шаг за ней. Торможу себя. Не пойду. Пусть летит синичка. Внутри сердце что ли трепещет. Давай, говорит, еще раз вдохнем аромат капкейка, закусим горчинкой грейпфрута. Губы вторят – напоследок к волосам прикоснемся. Ладони тлеющими углями соглашаются. Только разум сопротивляется какое-то время, пока и он под натиском трескающих искрами нервных окончаний не сдается.

Последний раз подойду. Попрощаюсь. Нуждаюсь в прощание. И все. Больше ни шагу в ее сторону. Отключу весь ток, высеку все рубильники, свежим бетоном все трещины затоплю. Все в первые с тобой, красный бархат. И прощание в первый раз.

Держу дистанцию. Вдруг синичке уединение необходимо, нужду вышла справить. А тут я. Далеко в чащу не заходит, останавливается у кромки леса возле сломанного дерева. Рубины сажает, ноги под себя подбирает в позу йога. Будда. Ладошки на колени кладет внутренней стороной вверх, глаза закрывает.

И сидит – дзен ловит. Вся спокойная как удав, умиротворенная, в нирване парит, Шамбалу нашла. А я после внутреннего землетрясения восстановиться не могу, до сих пор магнитудами долбит.

Даже мысль извиниться проскользнула. Не за то, что разложила на химические элементы и вознесла к богам на Олимп. Не за космический кайф Урана от одного только прикосновения к обнаженной коже рук. Не за крылья, которыми щекотала душу. Не за минуту умиротворения, которое так отчаянно ищу. За грубость хотел извиниться. Передумал.

Глава 7

– Ты для меня особенная, одуванчик, – сам не верю, что говорю это. – Единственная

– Утро доброе, птичка, – глаза распахивает. Ресницами машет бабочка: колышет волны внутри, пыльцой саднящие трещины посыпает.

– Чего хочешь, извращенец? – шаг к ней делаю. – Ближе не подходи, – руку вперед выставляет.

Смотрю в глаза: стрелы ищу, искры. Нет там их. Бочки с водой выкатила, и вот-вот польются соленые реки. Океан там вижу, а в нем звезды отражаются.

– Улетишь? – сам останавливаюсь.

– Говори, чего хотел и проваливай. Зачем ходишь за мной? Чего тебе от меня нужно? Тебе все мало!

– Тихо, пирожок, не заводись, – а то затопишь все. – Я только хотел… – мнусь, дьявол, как девка. – Если ты пропадешь, быть уверенным волки тебя сожрали или медведи.

– Здесь безопасно. Я каждый год по этой тропе жизни хожу. Нет в этом лесу ни волков ни медведей. Иди уже! Проваливай! – кричит птичка-синичка, сама с занимаемой жердочки не двигается.

И как мне уйти? Когда ты так близко.

– Ты проваливай, пирожок. Мне здесь нравится. Чувствуешь воздух какой в этом месте? Силушкой русской пахнет.

– А знаешь, я пойду. Ты все равно своим появлением весь воздух испортил, – улыбаюсь, нет, скорее скалюсь. Хищник на охоте.

– Ты куда? – виляет рубиновой задницей в чащу леса. – Выход в другой стороне.

– Вот именно, Адам, – принципиально, красный бархат, ударение на второй слог ставит. – Тебе как раз в ту сторону.

Догоняю в два шага, хватаю за рукав дутой куртки одного из ярких оттенков розового и дергаю на себя. Глазами сталкиваемся. В черную дыру засасывает, накрывает, дьявол, бесконечностью.

Гореть заставила, землетрясение устроила, на вершину мира вознесла и скинула. А сейчас затопить решила, Золотая Рыбка. Тону в глазах.

– Отпусти, – плечом дергает.

Пальцы сами разжимаются, когда щеки тыльной стороной ладони вытирает. Рука безжизненно падает, когда отворачивается. Колени немеют, когда уходит. Идет в обратную сторону от лагеря. Не летит больше птичка, едва ноги переставляет.

– Я буду вынужден за тобой тащится, карамелька, – только плечами надутыми пожимает.

Далеко в чащу не заходит, петляет между деревьями по кромке леса. В сторону лагеря поглядывает, листья ногами раскидывает. На меня не оборачивается, но уверен – чувствует, что поблизости маячу.

Минут тридцать бродит не меньше. Резко останавливается, на часы смотрит и быстрым шагом в сторону лагеря стартует. Я за ней на почтительной дистанции. Не выдержу этот океан. Лучше пусть стреляет.

Под ноги не смотрю, как умалишенный на рубины пялюсь. Кроссовок в камень врезается, ничего сделать не успеваю, лечу с поклоном к земле-матушке. Острая боль в правой лодыжке прошибает, до самого горла пробивает. Со сдавленным стоном сажусь и пытаюсь пошевелить ногой, боль только усиливается. Пробую подняться, кое-как выходит. На ступню наступить не могу. Опракидываюсь обратно и смотрю на удаляющуюся красный бархат.

– Малиновый пирожок! – ноль эмоций с ее стороны. – Мне помощь нужна! – самого паника накрывает. – Птичка, я встать не могу! – продолжает идти, даже ухом не ведет. – Безе-е-е! Блять. – все дальше и дальше уходит. – Ева! – замирает, карамелька. Паника отпускает. – Ева. Помоги!

Оборачивается, стоит несколько секунд, смотря сквозь меня. Моргает крылышками Жар-птица и двигается в мою сторону. Не знаю, то ли мир замер, планета с орбиты сошла, то ли малиновый пирожок так медленно идет, будто на казнь.

– Что с тобой? – дистанцию держит, близко не подходит.

– Упал, – не очевидно разве. – Не могу на ногу наступить.

– Сейчас вернусь в лагерь и пришлю помощь.

– Нет! – резче чем следовало говорю.

– Что тогда ты от меня хочешь? – злится, щеки розовыми пятнами покрываются, ноздри раздувает. Драконица.

– Найди палку, чтоб я мог опереться.

– Нет, – категорически заявляет и для достоверности мотает головой. – Пришлю помощь из лагеря. Вдруг тебе носилки нужны.

– Просто найди мне палку!

Не слушает, разворачивается и уходит. Ко мне уже змея подкрадывается, чувствую, как сверкают глаза, готовой напасть кобры. Только от мысли, что сюда придет толпа студентов, и будут пытаться меня транспортировать, приступ подкатывает.

– Ева! Остановись, – шаг замедляет. – Пожалуйста.

– Говори, что хочешь сказать, – не оборачивается.

– Если позовешь на помощь, я умереть могу, – выдавливаю из себя со скрипом.

– Что за чушь ты несешь! – оборачивается и стрелами, наконец, целится. Артемида.

– Подойди ближе. Я все расскажу. Это не чушь.

Слушается, приближается, но дистанцию в два шага держит.

– У меня фобия, – нехотя выдавливаю. – Я не могу прикасаться, – показываю ладони и пальцем в губы тычу. – К другим людям. Приступ начинается, от которого могу умереть.

– Чушь! Как же ты меня… – дышит тяжело, щеки румянцем наливаются, то ли от злости, то ли в этот раз от смущения. – Тогда трогал?