Повелитель и пешка

Да вы приглядитесь, он приметный. У него одна прядь волос седая, из темечка растет, прямо на лоб падает. Такой уж уродился. Бог шельму метит.

Все посмотрели на Обра. Седая прядь, о которой он и думать забыл, даже под слоем пыли отчетливо виднелась среди прочих, от природы черных. Капрал оживился, порылся за пазухой, извлек оттуда еще один весьма потрепанный свиток, бегло просмотрел его, загнул нужное место и передал рыжебородому.

Тот долго вчитывался, шевеля губами, потом солидно кивнул.

– Означенная примета в описании имеется. Показания свидетеля имеются. Личность обвиняемого можно считать установленной.

– Он это, он, – мстительно твердил Семерик, – родной брат того подонка, что доченьку мою загубил.

– Сам ты подонок, – не выдержал Оберон, снова рванувшись вперед, так что острия палашей вонзились в кожу, – шкура продажная! Благородный Хорт вам честь оказал! Катерину твою как жену почитал.

– Че-есть! – издевательски протянул Семерик. – Опозорил девку, наградил ублюдком. Кто на ней теперь женится-то? А ведь какая красавица была.

Лицо его вдруг скривилось, глаза наполнились мутной влагой – вся жизнь в страхе! Днем и ночью ждешь: пожгут, ограбят или пронесет, обойдется.

Толпа сочувственно загудела. Обр мог бы сказать, что Семерик неплохо нажился, перепродавая кое-что из добычи Хортов, но не стал. И так унизился, наболтал слишком много. По груди из свежей царапины медленно стекала липкая струйка. Внезапно он почувствовал, что силы закончились. Но падать при всех по-прежнему считал ниже своего достоинства. Покрепче утвердился на разбитых ногах и вновь уставился на луну, которая постепенно теряла нежную прозрачность, наливаясь ярким холодным блеском.

Между тем под дубом молодцеватый капрал бодрым голосом докладывал, что означенный Оберон Александр Свенельд Хорт обвиняется в многочисленных преступлениях против властей предержащих, а именно в попытке вооруженного грабежа при отягчающих обстоятельствах, а также в зверском убийстве рядового Ингви и поручика Ларса, а также в сопротивлении при аресте, чему имеются многочисленные свидетели.

«Ну надо же, – озадаченно подумал Обр, – выходит, я офицера уложил. Нашим про такое даже рассказывать не стоит. Все равно не поверят».

Представителя военной власти сменил кто-то из городских. Этот мялся и мекал куда больше капрала, но суть сводилась все к тому же. Означенный Оберон Хорт оказался виновен еще и в убийстве некоего честного жителя Малых Солей по имени Матвей Дудка, после которого осталась жена с тремя малолетними детьми, прокормление коих тяжким бременем легло на городскую казну. В этом месте толпа, оставшаяся равнодушной к участи княжеских солдат, злобно зашевелилась. Точно по дуплу пчелиному палкой треснули.

Матвея этого Обр совершенно не помнил. Со здешними он вроде не дрался. Похоже, на него хотели повесить чужой грех, но спорить он не стал. По сравнению с убийством стражников при исполнении это был сущий пустяк. Унылый горожанин все мямлил что-то, будто мочалку жевал. Наконец заткнулся и сел, но на его место тут же вылез городской старшина, и все началось сначала. Зажгли факелы, хотя луна светила достаточно ярко. Хорт немного переменил позу, почти облокотился на мужика, который держал его сзади. Теперь судьи долбили все вместе, как дятлы по весне, по очереди повторяя одно и то же.

– Виновен, виновен, виновен.

Потом толпа за границей красного светового круга завыла и заорала, судьи, потягиваясь и покряхтывая, стали подниматься.

Обр обрадовался, решив, что все закончилось, но тут ни с того ни с сего напомнил о себе охранник, на котором он почти висел последние пять минут. Отпихнув Хорта, усатый дядька ринулся на середину.

– Да вы че! – завопил он с глубоким, яростным возмущением. – Вы чего творите? Ему и пятнадцати нету!

– Есть уже, – обидевшись, проворчал Обр.

– Да вы поглядите на него. Это же ребенок! Старшему моему ровесник!

– Это государственный преступник! Кроме того, по поводу Хортов имеется личное распоряжение князя, – веско заметил капрал.

– Не возьму греха на душу, – выкрикнул усатый явно в последнем приступе отчаяния.

– Возьмешь, – глядя ему в глаза, жестко произнес городской старшина, – куда ты денешься.

* * *

– Пошли, – мрачно сказал усатый дядька и повлек Оберона Александра прочь от дуба к большому пятистенку, срубленному из исключительно толстых бревен. Хорт, скривившись, выдернул локоть из липких чужих рук и сам пошел по узкому коридору, который солдаты расчищали для него в грозно гудевшей толпе. Камнями пока не швыряли. Хоть в этом повезло. Правда, откуда-то из задних рядов прилетел ком конского навоза. Хорт даже делать ничего не стал. Просто немного замедлил шаг, слегка повел плечом, и навоз размазался по красному мундиру охранника. Пустячок, а приятно.

Красномундирник заругался, опустил пику, стараясь отряхнуться. Воспользовавшись этим, откуда-то вдруг вывернулась маленькая девочка. На взгляд Обра, лет четырех, не больше. Девочка на миг замерла перед Обероном, уставилась на него круглыми черными глазами и вдруг плюнула прямо под ноги. Чьи-то руки протянулись, утаскивая ее в толпу, откуда донесся отчаянный плач. И чего ей надо? Но размышлять об этом не было сил. Хорт так устал, что даже мысль о тесной камере уже не пугала. Дойти бы уж поскорее. Там, небось, лечь можно будет, а если повезет, и напиться дадут.

С огромным облегчением он шагнул в темную дверь, через первый порог перебрался благополучно, о второй все-таки запнулся, растянулся во весь рост и сразу решил, что вставать, пожалуй, не будет. Может, подумают, что он в обмороке и, наконец, оставят в покое. Не оставили. С двух сторон подхватили под микитки[8 - Под микитки – под ребра.], с усталой руганью поволокли куда-то в темноту, подняли и с размаху усадили на жесткое. За спиной Обр ощутил бревенчатую стенку и тут же попытался сползти по ней, но и этого не позволили. Крепко взяли за плечо и плеснули в лицо ледяной водой. Хорт помотал головой, но глаз не открыл. Не смог. Очень жесткие пальцы надавили под челюстью. В невольно открывшийся рот тут же полилось нечто настолько забористое, что глаза не просто распахнулись, но и самым натуральным образом полезли на лоб.

Можжевеловка. Неразбавленная.

– Прах гнилой! – выплюнул Обр, судорожно глотая жгучую жидкость.

– О, говорить можешь, – с удовлетворением заметил бодрый капрал, который, низко склонившись, разглядывал побитую физиономию преступника в дрожащем свете единственной сальной свечки.

– Ты мне должен.

– За что? – выдохнул Хорт.

– За то, что не позволил прикончить тебя на месте.

Обр промолчал. Возразить было нечего.

– Два вопроса, – сказал капрал, жестко держа его взглядом, – только два, и можешь снова прикидываться нежной фиалкой. Ты меня понял?

Обр кивнул.

– Кто тебя прятал целый месяц? Где ты отлеживался?

– В лесу, – прохрипел Обр. Выдавать полоумную бабку он не собирался. Не хватало еще, чтоб ее, дуру, тоже в острог сунули.

– Врешь. Ты ранен был. Тяжело. До сих пор следы остались. Один в лесу ты бы подох.

– Ну не подох же.

– Не врет, – негромко заметили за спиной капрала. – Семерик сказывал, этот сам вроде зверя. Недаром его Волчьим Пастырем кличут.

– Ладно. Неважно, – капрал приблизил свое лицо к лицу Обра, близко заглянул в глаза. – Где золото Хортов? Отвечать. Не лгать.

– Нет никакого золота, – совершенно честно ответил Обр, – было да все вышло.

– Я же сказал – не лгать. Помни, ты мне должен.

– Нет золота, – повторил Хорт заплетающимся языком, – все, что было, Дед истратил. Порох, оружие, хорошие кони, наемники. Кабы не Семерик, мы бы вас еще весной отсюда выкинули.

Капрал помедлил, сверля Обра взглядом, поджал губы, соображая что-то.

– Оружие мы нашли. Это верно.

– С пристрастием допросить бы… – вмешался другой голос.

– Завтра успеем. Сейчас он все равно ни на что не годен.

Последнее обидное замечание слегка разогнало пьяный туман в усталой голове Хорта.

– Дядька Ольгерд… – начал он, – у него был… – и замолчал, старательно собирая в кучку глаза и мысли.