Слепая бабочка

– На, – буркнул Бенедикт.

– А за молчание?

– Ещё чего.

– Вот щас как заору, – донеслось издали, видно, с безопасного расстояния.

– На, подавись, – Бенедикт швырнул в малолетнего вымогателя мелкой монеткой и быстро запихнул Арлетту в повозку. Внутри оказался Фиделио, который сейчас же кинулся лизаться.

– Прячься, – шёпотом рявкнул Бенедикт.

Эту команду Арлетта умела выполнять ещё в раннем детстве. В дороге бывает всякое. Иногда самое правильное для молодой девицы – спрятаться и не высовываться. Привычной рукой она толкнула среднюю доску. Та, скрипнув, качнулась, и Арлетта скатилась в открывшееся пространство. Доска стала на место. Сверху уселся Фиделио, приготовился охранять.

Случалось, Бенедикт баловался контрабандой. Частенько вместе с Арлеттой между полом и дном повозки путешествовали мотки кружев, штуки шёлка или кувшины с вином. Правда, теперь здесь хватало места только для Арлетты, да и то никак не удавалось устроиться поудобней. Повозку, катившую по разбитой мостовой, трясло сильно и часто. Бенедикт торопился к открытию городских ворот, чтоб побыстрее покинуть столицу. Ближайшими воротами оказались Южные. Пришлось ещё постоять, выждать положенное время. Бенедикт обнаружил знакомого стражника и долго плакался ему, печалился о потерянной дочери и довольно фальшиво выражал надежду, что у чужих людей ей будет лучше. Не забыл с похвалой отозваться о её высочестве. При этом прибавил несколько слов по-фряжски. Но стражники были здешние. Фряжского не знали и о значении выражения «кошон дела краун» даже не догадывались.

За полчаса ожидания Бенедикт так всем надоел, что в повозку заглядывать не стали. Просто выставили из города фигляра вместе с его конём и собакой. О том, что из тюрьмы кто-то сбежал, речи не было. Значит, до сих пор не хватились. Или без лишних хлопот решили заморить бестолковую плясунью в карцере.

За воротами булыжная мостовая сразу кончилась. Арлетта вздохнула с облегчением и чуть не прокусила себе язык. Начались такие ухабы, что пришлось призвать на помощь всё акробатическое искусство, лишь бы не покалечиться. Наконец, запахло водой. Колеса увязли в прибрежном иле. Бенедикт выскочил и принялся орать на Фердинанда, толкая повозку плечом. Захлюпали, заскрипели плоты, заменявшие разрушенный мост через Либаву, и повозка благополучно выкатилась на южную дорогу. Теперь её не трясло, а только плавно раскачивало, да под колёсами шелестел песок.

Арлетта спихнула Фиделио, с удовольствием вылезла из тесного ящика, нацепила дорожные юбку и кофту и живо забралась к Бенедикту на козлы.

Хорошо. Летним лесом пахнет. Распаренной землёй. Нагретой листвой. По лицу скользят прохладные тени и тёплые солнечные пятна. И работы сегодня точно не будет. Хорошо! Фердинанду тоже было хорошо. С удовольствием рысил по плотному песку. Ставил хвост щёткой, отмахивался от редких мух. А вот Бенедикту явно было плохо. Он сопел, кряхтел и изредка даже постанывал.

– Давай вожжи, – предложила Арлетта, – поспишь – авось полегчает.

– О, найн, не полегчать, – простонал похмельный Бенедикт, – три недели мочь ещё в этом проклятом Остерберг работать. До самой Купальской ярмарка. Какой успех! Какие сборы! Ты понимать, сколько дьенег мы теряли?

– Я не виновата, – обиделась Арлетта, – сидела дома, никого не трогала.

– Приваживать этих мизерабль…

– Я не приваживала. Они сами пришли. Ты ж велел с ними не ссориться.

– Я велел не ссориться, а ты флиртовать. Хьиханьки-хахьаньки.

– Бенедикт! Зачем я только сбежала! Может, в поломойках и правда лучше, чем тут с тобой.

– Гут. Гут. Сори. Сбежать и… и умньиц, – пошёл на попятный Бенедикт. – Кстати, а как ты сбежать?

– Между прутьев пролезла и из окошка выпрыгнула. Только там оказалось выше, чем я думала.

– Сильно расшиблась? Работать смочь?

– Совсем не расшиблась, – хмыкнула Арлетта. Всё-таки приятно, когда Бенедикт беспокоится. – Меня какой-то ночной брат спассировал.

– Почём знаешь, что ночной брат?

– Так он же понял, откуда я прыгала, но стражу звать не стал. И разговор у него такой. И вообще… Кхм. Мне ещё повезло, что ты меня нашёл раньше, чем он вернулся. Как тебе удалось?

– Мальшик от аптекаря встретить. В трактире разговорился. Сказать, что видел. А этот ночной брат, он чего от тебя желал?

– Тьфу!

– Хм. Молодой, красивый?

– Ох, Бенедикт, ну откуда ж я знаю. Здоровый как заозёрский лось. Сильный. Ловкий. Одним словом, ночной брат.

– Смотри, Арлетт, ой, смотри…

– Иди спать, Бенедикт, – разозлилась Арлетта, – А то тебя даже Фердинанд пугается.

Фердинанд очень любил, когда вожжи держала Арлетта. Она никогда зря его не дёргала. Могла бы и не держать. Он и так знал, что делать. Но всё-таки порядок быть должен. Вожжи у хозяйки, а конь, стало быть, везёт. И чего тут не везти. Дорога хорошая, ровная. Со встречной телегой он и сам разойдётся, не первый раз, рытвины глубокие, если попадутся – объедет, а доберётся до перекрёстка – встанет. Тут уж придётся Бенедикта будить, ничего не поделаешь.

Тем же ранним утром, в тот же рассветный час через Северные ворота город покинули пятеро пеших в простой одежде. Бесформенные крестьянские плащи, наброшенные для защиты от утренней сырости и прохлады, топорщились в самых неожиданных местах. В полупустых торбах что-то позванивало. Не отвлекаясь на долгие разговоры со стражей, они быстрым шагом, почти бегом двинулись вверх по Северной дороге. Впрочем, их бодрая пробежка продолжалась до первого поворота. Здесь дорога огибала крутой холм с там и сям торчащими валунами.

Убедившись, что их уже не видно с городской стены, путники шустро полезли вверх, оскальзываясь на осыпях и цепляясь за чахлую травку. Оказавшись на каменистой площадке на полпути к вершине холма, они дружно залегли и уставились на пустую дорогу. Дорога от городских ворот до симпатичной берёзовой рощицы просматривалась отлично. Ниже дороги крутой склон довольно быстро превращался в настоящий обрыв, под которым блестела широкая Либава. За рекой тонули в тумане Полибавские леса. Тёмные вершины дубов возносились над липами и белыми купами цветущих рябин.

Полежали. Отдышались. Выпутались из плащей. Собрали и разложили на камнях хорошо смазанные арбалеты. Из рощицы выползла крестьянская телега, медленно потянулась к городу.

– Не, всё-таки я не понял, – начал один из стрелков, сложения крепкого и лицом красный, как тёртый кирпич. – Засада? Здесь? Среди бела дня? Считай, на виду у стражников?

– Ну что ты скулишь. За риск особо заплачено. Понял?

– Не, Якоб, опять не понял. Значит, он едет. Я стреляю. Издали. Потому говорят, в ближнем бою он опасный. Значит, стреляю. Шагов с двухсот. Вон, когда он будет у того куста. Попадаю. Скажем, в левый глаз.

– Нельзя, пёсья кровь! – заметил его собеседник, похоже, рангом повыше. Из простых, но бородка шильцем, усы нафабрены, на корявом пальце дорогое кольцо.

– Ну, нельзя в левый, могу в правый. И всё. Зачем тут ещё эти лободыры?

Эти лободыры заворчали. Замечание им не понравилось.

– Ты, пёсья кровь, сам ушлёпок. Убивать нельзя.

– И чё? Почему нельзя?

– Потому. Нам не за это заплачено. – разумно растолковал Якоб. – Тут осторожно надо. Повторяю ещё раз. Для всех. Ни в коем случае не убивать. Когда он будет у того куста, стреляешь в коня. Он падает. С коня или вместе с конём, не важно. Второй раз, чтоб он уж точно никуда не делся, стреляешь в ногу.

– Коню?

– Нет! Ему! Может, он и сам, с коня упавши, её сломает, но на это мы полагаться не можем.

– Ага. И чё?

– Тут мы подбегаем. Якобы мы разбойники.

– А на самом деле мы кто?

– Молчи уж, придурок. Значит, подбегаем, бьём его слегка. Повторяю, слегка, до синяков, а не до смерти, грабим…