Маэстро сидел за обеденным столом

«Предатель» – подумала Теона.

Судья все еще стояла в дверях с видом удовлетворенного хозяина, который наконец провожает засидевшихся гостей. Как будто она была хозяином дома, а Теона и маэстро – так, прислуга.

Подошли несколько тюремщиков и надели наручники на маэстро.

Теона что-то ему сказала, он промурлыкал в ответ. Судья задела хрустальную вазу. Маэстро увели.

За ним устремился Усонов, но Теона негромко окликнула его и, заметив его замешательство, грозовой тучей двинулась навстречу.

– Как это понимать, инспектор? Я передавала через вас еду и письма в камеру маэстро, а он все это время был на свободе?!

– Простите, – замялся Усонов, – За то, что я буду сопровождать его во время побега, судья пообещала большие деньги. Гораздо больше, чем предлагали мне вы.

– Судья? – Теона не верила своим ушам, – И устроила побег тоже она?

Инспектор приложил палец к губам и, оглядевшись по сторонам, кивнул.

Теона до боли сжала кулак.

– Но тогда почему вы раньше не сказали мне?..

Глаза стали влажные, как от росы, и эта влага вдруг потушила молнии, которыми Теона собиралась метать в инспектора. Роса осела круглыми капельками на ее щеки, как раньше оседала на книгу, которую Теона забывала на ночь в саду. Еще когда была маленькая. Тогда пальчики были короче и пухлявей и ими было легче перелистывать страницы. Страницы Теона закладывала крупными ромашками, которые срывала там же, в саду. Ромашки были крупнолистными и всегда с четным количеством лепестков, какие растут у Теоны под окном. Тогда она еще не гадала по ромашкам – не на кого было гадать. А сейчас…

Глава 10

Мухи рыскали по полу, рылись в остатках ужина и назойливо обращали на себя внимание маэстро, который лежал навзничь, упираясь взглядом в потолок камеры. Сильно болела голова. Маэстро лениво взглянул в окно. Не то дождь, не то снег. Дрянь какая-то.

Все время пока он спал, его одолевали кошмары. Был побег, снилась Теона, с такой ясностью, словно это было наяву. Снилась девочка с воздушным шариком. Снились ромашки, письмо от Теоны и ее конверт…

Дверь скрипнула. Грезы встрепенулись и разлетелись по разным углам камеры. Вошла судья.

– А, это вы, – зевнул маэстро и мысленно рассердился на то, что его опять побеспокоили только для того, чтобы убрать тарелку. Теперь это почему-то всегда делала судья, а не инспектор.

Скомкав салфетки и прогремев приборами, судья наконец протерла стол и готовилась выйти.

– Кстати, вас хочет видеть ваша жена.

– Теона? – проговорил маэстро, не отрывая глаз от лампочки, которая была матово-желтой, как воздушный шарик. (Маэстро даже пришла мысль, что шарики и лампочки в тюрьме красят одной краской).

– Когда она меня ждет? – спросил маэстро. Он был совершенно спокоен.

– Сегодня, в полдень – оттараторила судья и приготовилась выйти.

– Хорошо, я буду.

Дверь противно заскрипела, и вдруг через ее ржавый порог перелетела веселая мелодия и запорхала по комнате своими стройными гибкими аккордами: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону…

Это играли в малом музыкальном зале – он как раз находился недалеко от камеры маэстро, и каждую среду, в полдень, маэстро вслушивался в игру дешевых пианистов, мысленно исправляя их промахи.

– Смотри-ка, – раздраженно начала судья, – опять вашу прелюдию играет. Как ее, «Воздушный шарик»?

– «Девочка с шариком», – поправил маэстро.

– Да без разницы. Который раз уже, второй или третий… Понравилась она нашему пианисту. Да и всем, кажется, нравится, вы не находите?

Судья начала теребить кольца. Маэстро молчал.

– А мне, знаете, – продолжила судья, – абсолютно не понравилось ваше произведение. Вот всем понравилось, а мне нет. Экспрессии маловато и никакого следования канонам… Все одни повторы. Я честно говорю, что не вижу, чем тут восхищаться…

Маэстро улыбнулся.

– Вот вы улыбаетесь, а я скажу, что люди, которым это нравится, совершенно не имеют вкуса!

Салфетка, которую держала в руках судья, начала бешено разрываться под напором ее мощных пальцев.

– Я тоже недавно написала кое-что… Но это никто не оценил! Почему?! Потому что есть ваши глупые прелюдии, которые воспитывают людей, не способных прочувствовать настоящую музыку. Понимаете вы это?!

Маэстро привстал, раздосадованный тем, что солнце добралось до его посели и начало разъедать глаза.

– Я понимаю одно, – начал маэстро, поправляя простынь и уже не отводя глаз от разгоряченной судьи, – я здесь именно потому, что мои прелюдии оказались лучше ваших.

Судья ничего не ответила, а только смяла разорванную в клочья салфетку и вышла из камеры, не забыв хлопнуть дверью.

Маэстро опять остался один. От бесконечного лежания уже ныла шея и наш герой решил пройтись к окну – а куда еще? Жизнь так сложилась, что теперь только через эту решетчатую дырку в стене он мог полюбоваться движением жизни, которое всегда останавливалось, стоило ему посмотреть обратно в камеру.

Снег радостно валил из темно-лиловой тучки, отражая, как зеркало, каждый лучик бледного солнца. Где-то на горизонте торчала антенна телевизионной башни; мимо тюрьмы прогремел набитый доисторический автобус; внизу, во дворе тюрьмы, усатый инспектор тренировал своих окочиневших подчиненных: «Вверх! Стоп! На месте! Прошу!»; человек в длинном пальто, похожий сверху на припудренный пончик, прошел мимо стражи и приветственно приподнял цилиндр; из-за его спины вышла девушка и, остановившись перед главным входом в тюрьму, начала глазами искать нужное окно. Это была Теона. Маэстро помахал ей, и она тот час же его заметила и заулыбалась.

Снег ложился ей на плечи, хлопьями застывал на непослушном каштановом локоне, вылезшим из-под шапки, а по камере маэстро все еще порхали гладкие теплые ноты его гениальной прелюдии: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону…