Мой худший друг

– Но претензий же нет? – улыбаюсь и тут же морщусь. Разбитая губа дает о себе знать моментально.

Еще бы они были. Претензии эти. Сам ТЦ, да и магазин, который мы там в щепки разнесли, маленький подарок отца Яниса своей новой женушке. Гирш ее, конечно, всем сердцем любит. Думаю, она оценит подарок пасынка ко дню рождения. А ведь через неделю должно было состояться открытие.

Я хотел выпустить пар? О, я это сделал.

– Мозги совсем атрофировались? – продолжает возмущаться отец. – Весело тебе? – зыркает исподлобья.

– Не больше чем обычно, – пожимаю плечами.

Сознание слегка мутное. Резко затормозил, когда в стеклянную витрину влетели, шарахнулся башкой об руль. Сотряса вроде нет, док сказал. Правда, бампер в хлам…

– Серёжа, нам всем нужно успокоиться. Сынок, не провоцируй, – шикает на меня ма.

Но отца уже не остановить. Он завелся. И, в принципе, повод у него есть. Весомый.

– В военное. Экзамены сдаст, и чтобы духу его тут не было. Сегодня же позвоню Токману.

– Серёжа! – мама вскакивает на ноги. – Ты же помнишь, как поступил твой отец, но делаешь то же самое сейчас.

Папа стискивает зубы. Замолкает на пару минут. Взгляд испепеляющий, руки в карманах брюк.

Да, у него с отцом отношения были швах, конечно.

– Не то же, Алёна, – произносит уже спокойнее. – Не то же. Мой отец хотел сделать из меня вояку. А я хочу, чтобы этот, – брезгливо косится на меня, – нес ответственность за свои действия. Походит год-другой строем без увалов, устав поучит, туалеты подраит, вдруг мозгов прибавится.

Перспектива, конечно, так себе. Еще месяц назад он же трясся над моим образованием, а сейчас в секунды переобулся. Удобно. Хотя мне, если честно, плевать. Военное так военное. В данном временном отрезке хоть в космос. Главное, чтобы с Громовой больше не пересекаться. Как только о ней думаю, колотит.

Странное чувство, что-то между отвращением и повиновением. Если бы она сегодня сказала: «Приезжай», я бы на коленках к ней приполз. Но она не скажет.

– Сергей Алексеевич, там Гирш приехал.

Отцовский начбез заглядывает в палату. Вот и отец Яниса нарисовался. Ща папаши в тандем объединятся и вместе уже орать на нас будут. Ян, если что, в соседней палате со сломанным «крылом». Если я не пристёгнутый приложился об руль, то его чуть из тачки через лобовуху не выкинуло.

Весело…

– Отлично. Вырастили на свою голову, – продолжает возмущаться отец уже в коридоре.

Батя сваливает. Мама прилипает спиной к стене и прикрывает глаза.

Отворачиваюсь, не хочу на нее смотреть, потому что совести не хватает. Она переживает. Ей когда менты позвонили, она подумала, что мы с Гиршем насмерть в эту «палатку» влетели.

– Извини, – бормочу, приклеиваясь взглядом к жалюзи.

Мама всхлипывает. Делает шаг в мою сторону, а после медленно опускается на противоположный край кровати.

– Сынок, он перебесится.

– Нет, мам, я пойду учиться, куда он скажет. Военное так военное.

Это не обреченность в голосе. Это смирение. Все я прекрасно понимаю. То, что мы с Яном устроили – борщ. Отец все замнет, но с «живого» меня теперь не слезет.

А мне, мне, может быть, именно это сейчас и нужно. Лезть на рожон и получать по полной, потому что ориентиры стерлись. Добра и зла не существует, але!

– Что с тобой происходит?

– Ничего, мам.

– Тим… Это из-за ссоры с Ариной?

– Нет.

– Тим…

– Я не хочу об этом говорить.

– Ульяна сказала, что Арина переживает и…

– Мама, если ты все знаешь, спрашиваешь на фига?

– Что между вами произошло?

Что? Измена? Предательство? Нелюбовь?

Понятия не имею. Просто в одну секунду все превратилось в снежный ком. Одно за другим.

Только сейчас задаю себе вопрос, который мучает с самого начала… Она хоть немного меня любила? Самую малость, блин?!

Судя по тому, как развивались наши отношения, ответ скорее нет, чем да.

Я ее обидел, предал… Назвать можно как угодно. Только вот, по ее сегодняшнему поведению, ясно одно – ни черта ее это не трогает. Все та же неприступная крепость. Уверенная, улыбающаяся, холодная…

– Я ей изменил, – улыбаюсь. Широко, нагло. Где-то в глубине души хочу шокировать мать своим признанием, но больше своим же отношением к этому поступку.

Мама замолкает. Минутой позже придвигается ближе и сжимает мою ладонь.

– Зачем?

– Захотелось, —

Сегодня хочется быть уродом до конца. В глазах многих именно он я и есть. Так для чего стараться быть лучше?

Из больнички мы уезжаем около шести утра. Рассвело. Птицы вон поют, еще час-два, и снова жарить начнет. Теплый май в этом году. Огненный.

Мама сидит рядом, смотрит перед собой. На лице лежит печать усталости. Отец на телефоне снова. Орет на кого-то…

Дома мы почти сразу расходимся. Мать идет за отцом в кабинет, я к себе.

Падаю на кровать и закрываю глаза. Подташнивает до сих пор. И башка раскалывается.