Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов»

Легкая качка и завораживающий ритм греческих строк убаюкали Кассию, но только она задремала, как ее разбудил Секст.

– Сестрица, приехали, – сказал он и рассмеялся сходству Кассии с просыпающейся кошкой. Сам Секст, если бы могущественная волшебница обратила его в животное, скорее всего обнаружил бы себя в облике барсука.

Вход в дом был почему-то заколочен. Сбоку к входу примыкали лавки, где торговали клиенты Публия. Три из них были сейчас закрыты. В четвертой лавке прибывшие гости обнаружили управляющего дяди Публия и всех троих его детей. На улице, снаружи от прилавка столпились рабы Секста Кассия, доставившие носилки своих хозяев. Увидев дядю, Гней сделал шаг ему навстречу и попытался что-то поведать, но горе мешало ему говорить, и он отвернулся, чтобы не разрыдаться у всех на виду. Сидящие в обнимку возле мешков с зерном Пульхра и ее младший брат Агриппа только подняли к вошедшим заплаканные лица.

Управляющий рассказал, что с час[16 - Древнеримский час не совпадал с современным. Римляне делили сутки на светлый и темный промежутки, а затем каждый из них – на двенадцать часов. Таким образом, в зависимости от сравнительной длительности этих промежутков зависело то, какой час – дневной или ночной – оказывался длиннее. Например, зимой дневной час мог длиться где-то около двух третей часа (в нашем понимании этого слова), а летом – около полутора часов. Общепринятого деления часа на равные промежутки (т.е. минуты и секунды) еще не было.] тому назад в дом ворвались солдаты претория с утвержденным сенатом решением об аресте Публия и его жены. Центурион преторианцев открыто заявил, что решение было утверждено на основании донесения раба. Управляющий говорил об этом с каменным выражением лица, очевидно боясь, как бы кто-нибудь из присутствующих не уличил его в сострадании к арестованным врагам императора. Секст Кассий тяжело опустился на скамейку, сын его подошел к Гнею и обнял его за плечи. На лице у Луциллы обычное выражение недовольства сменилось нескрываемым ужасом.

Кассия больше не могла сопротивляться натиску воспоминаний. От страха в ней все сжималось. Она словно опять стала шестилетней девочкой, которую без всякой вины можно обесчестить и задушить по прихоти незнакомого ей человека, почему-то наделенного властью отнимать чужие жизни. И тут ей вспомнился Этеокл, передающий папирус незнакомцу в темном переулке. Почему он сразу спрятался, увидев процессию? Не узнать носилок своего хозяина он не мог. Кассия обмерла, поняв, что переданный незнакомцу лист может содержать донос. Если это действительно так, то за жизнь родителей нельзя дать и медного асса. Да и самой Кассии с братом вряд ли удастся уцелеть.

Более всего ее мучила мысль о том, что еще совсем недавно Этеокла можно было остановить – до того, как он вышел из дома. Остановить и проверить, что у него в руках. Кассия представила себе со всей возможной живостью, как всего лишь два часа назад вместо того, чтобы беспечно собираться в гости, ее отец мог бы поинтересоваться делами своего раба.

С Кассией происходило нечто весьма необычное. Она словно раздвоилась, и этот опыт ей был откуда-то знаком. Одна Кассия была здесь, в лавке, пристроенной к дому дяди, и сидела на скамье вместе с убитым горем отцом. Другая же находилась на два часа ранее на линии времени, в отцовском доме, и та, другая Кассия могла предотвратить несчастье. Для этого ей необходимо было сделать выбор. Отрезок времени, соединявший эти два момента, был в восприятии Кассии не прямой линией, а пучком бесчисленного числа тонких волокон. Каждое волокно означало отдельный ход развития событий. Выбрав какой-то один из них, Кассия должна была прожить его шаг за шагом, как бы скучно или неприятно это ни оказалось, и тогда она попала бы в настоящее с уже измененным участком прошлого.

«Откуда я все это знаю?», – стучал в ее голове вопрос, и вдруг Кассия вспомнила. Она делала то же самое тогда, в подвале, где ее – шестилетнюю – продержали всю ночь. Только в тот раз она ничему не удивлялась, потому что не знала, насколько необычным было то, что она делала. Почему же никто никогда не говорил Кассии о том, что события можно менять задним числом? Вероятно, догадалась девушка, таким вещам научить невозможно. Человек должен сам к этому придти. Ведь не учат же детей ходить: когда приходит должное время, они сами этому учатся.

Итак, поняла Кассия, люди могут менять свое прошлое. Шестилетняя девочка в подвале сделала именно это, и поэтому ни отец, ни брат не помнили эпизода с проникновением детей в отцовскую спальню. Ведь такого эпизода в новом витке времени уже не было. Секст и Кассия действительно не входили без спросу к отцу и не разворачивали его одеяние. Поэтому отец и сказал ей тогда, что его тога не была помята. Еще бы! Кассия помнила, как аккуратно она была уложена с помощью прищепок, державших сгибы. Никто ее не разворачивал, теряя прищепки, не таскал по полу и не мял.

Но, конечно, произведенное тогда Кассией изменение прошлого не могло предотвратить ареста семьи, ведь детские игры с отцовской тогой вовсе не были причиной ареста!

Кассия поняла, что если ее догадка верна и изменить прошлое действительно можно, то она обязана попытаться предотвратить встречу Этеокла с незнакомцем. Необходимо было выяснить, что содержалось на листе папируса, и кому он предназначался!

Та из двух Кассий, что находилась раньше на линии времени, взяв с собой двух рабов и оставив их у входа в спальню отца, ринулась внутрь, в нарушение всех заведенных порядков. В комнате Сексту Старшему помогал драпироваться в красивую белую с пурпурной каймой тогу его личный слуга, сириец по имени Бар-Ханина, сменивший несколько лет назад умершего Нестора. Римский всадник, собиравшийся совершить выезд на виду у людей, не мог отказаться от этого неудобного и теплого одеяния, несмотря на стоявшую в городе жару.

Кассия Луцилла отметила про себя интересное совпадение: все опять начиналось с отцовской тоги.

– Кассия! – воскликнул ошеломленный Секст, повернув к ней красное и блестящее от пота лицо. – Ты, кажется, ошиблась дверью. Влети ты сюда немного раньше, увидела бы меня в совсем уж неподобающем виде! Что за странное поведение? Если уйдешь прямо сейчас, так и быть – не буду рассказывать твоей матери.

– Отец, я не стала бы врываться к тебе без спроса, если бы не важные причины, – торопливо заговорила Кассия. – Мне необходимо сказать тебе что-то, но наедине. Пожалуйста, удали Бар-Ханину.

– Удалить? – Секст был озадачен. Тон тринадцатилетней дочери не оставлял сомнений в важности ее мотивов, но как он мог удалить раба посреди облачения в тогу? Ведь самостоятельно патриций не смог бы завершить это действие. Даже скинуть тогу без посторонней помощи было нелегко.

– Ладно! – нетерпеливо произнесла Кассия, поняв, в чем состоит затруднение отца. – Я подожду за дверью. Пусть только он поторопится.

И она вышла в каморку, где находилась лежанка Бар-Ханины. Двое слуг, заранее приведенных Кассией, почтительно стояли в коридоре.

Что-то в интонации ее последних слов или в выражении ее лица окончательно убедило Секста в том, что Кассия ведет себя подобным образом не из прихоти. Понукаемый им сириец быстро, хоть и в ущерб изысканности, завершил драпировку и вышел из спальни в свою каморку.

– Все трое, стойте здесь и ждите! – приказала рабам дочь хозяина. – Никуда не уходите! Вы скоро понадобитесь.

Лишь после этого Кассия снова вошла в комнату отца.

– Я думаю, Этеокл написал на тебя донос, – заговорила она быстро, понизив голос. Секст Кассий побледнел, его левая рука судорожно схватила в горсть ткань лиловой туники на правой части груди, которая, как того предписывал обычай, не была прикрыта тогой.

– Я боялся именно этого, – прошептал он, затем встрепенулся и с недоумением взглянул на дочь.– Но откуда ты это знаешь?

– Сейчас нет времени на объяснения. Этеокла надо немедленно остановить. Через некоторое время он передаст лист с текстом доноса какому-то человеку. Это произойдет в переулке, за три дома отсюда, если двигаться в южном направлении, и тогда уже ничего нельзя будет поправить!

– Ты видела сам текст? – спросил отец, не замечая, как дергается его щека.

– Нет, отец. Но лучше ошибиться, чем недосмотреть. Если окажется, что это не донос, я извинюсь перед Этеоклом, – недолго думая заявила Кассия, будучи уверена, что родители не допустят, чтобы их дочь так унизилась перед рабом. – Где он сейчас?

– Должно быть, в библиотеке. Я велел ему переписать текст Сафо. Хотя – зачем я это говорю? Ты же была при этом!

– Отец, поторопись! – Кассия уже не находила себе места от нетерпения. – Только не иди к нему в одиночку: он может попытаться убежать или даже напасть на тебя. За дверью тебя ждут трое рабов.

Отец бросился вон из комнаты со скоростью, которую позволяло ему величественное, но неудобное для передвижения облачение римского всадника. Кассия последовала за ним. Когда они подошли к библиотеке, Секст Старший запретил ей входить туда. Она кивнула, но подождав немного и услышав звуки борьбы, вошла внутрь.

Двое рабов держали вырывающегося Этеокла, третий – это был Бар-Ханина – с силой ударил его в живот, отчего писец обмяк и прекратил сопротивление. Сириец быстро обыскал Этеокла и вынул из складок его сероватой туники лист папируса. Секст Кассий, взяв лист, пробежался по нему глазами и, обратив на дочь полный ужаса взгляд, кивнул ей. Но Кассия и без этого кивка уже поняла по выражению его лица, что извиняться перед Этеоклом ей не придется.

Писца куда-то увели. Взволнованная семья собралась в атрии.

– Думаю, сегодня нам не до пиров, – молвил Секст Кассий. – Сейчас напишу Публию извинение и отправлю со слугой.

Кассия подавила порыв сказать, что Публий и его жена Метилия скорее всего уже схвачены преторианцами. Ей не хотелось быть вестницей несчастья. Дяде она решила помочь попозже – точно таким же способом, которым помогла собственной семье. Кассия опасалась, что прямо сейчас, пока она находится в собственном прошлом, ей не следует пытаться окунаться в еще более отдаленное прошлое. Что-то подсказывало ей, что такое многоступенчатое погружение может стать угрозой для ее рассудка, и она решила дождаться того мига, когда ее время догонит застывшее время более поздней Кассии – той, что находилась в лавке среди мешков с просом и зерном.

Между тем этот виток событий продолжал развиваться в своем обычном темпе, и его приходилось продолжать проживать миг за мигом.

– Кассия Луцилла, – торжественно произнес отец. – Клянусь Геркулесом, ты сегодня спасла всем нам жизнь! Мы должны принести благодарственные жертвы богам. Но как же ты узнала о доносе?!

Кассия колебалась: могло оказаться, что в обществе не принято говорить о таких интимных вещах, как изменение прошлого. Ведь неслучайно родные до сих пор ей об этом не рассказывали. Но все выжидающе смотрели на нее, и девушка решилась.

– Я сейчас нахожусь в своем прошлом, – сказала Кассия, полагая, что эта простая фраза все им объяснит. – Не знаю, почему никто из вас до сих пор не говорил мне, что люди могут менять свое прошлое, но сегодня я додумалась до этого сама. Надеюсь, вы объясните мне причины своей скрытности.

Отец, мать и брат уставились на нее во все глаза. Наконец Секст Младший, несмотря на то, что памятование недавней смертельной опасности все еще висело в воздухе атрия, не выдержал и прыснул.

– Кассия Луцилла! – строго произнесла мать. Она, как и отец, успела одеться к выезду. В расшитой серебром бирюзовой накидке-палле поверх изящной туники с орнаментом из четырехлистников, с диадемой на шее и браслетами на узких запястьях, с темно рыжими вразлет бровями, она выглядела бы красивой, если бы не застывшая неулыбчивость белого лица. – Отец задал тебе вопрос. Изволь ответить на него без иносказаний, – ты не на уроке риторики!

Списав удивительную недогадливость членов семьи на жару и пережитое потрясение, Кассия объяснила подробнее:

– Мы сегодня уже отправились в гости к дяде Публию. По дороге я выглянула из носилок и заметила, как Этеокл передал незнакомому человеку в переулке, за три дома отсюда, папирус с доносом. Я не сразу догадалась, что это донос, тем более, что Секст успокоил меня. Но потом, когда мы прибыли к дяде и узнали, что он и тетка Метилия арестованы из-за доноса раба, я испугалась, что лист Этеокла тоже мог содержать донос. Поэтому я вернулась в прошлое, чтобы вовремя предупредить отца, и сейчас это прошлое еще не закончилось.

Все вскочили со своих мест.

– Я поражен твоим поведением! – воскликнул с негодованием Секст Кассий. – Так шутить, когда речь идет о свободе и жизни моего брата!

– Кассия Луцилла, иди в свою комнату, – велела мать. – Ты проявила непочтительность к родителям. О твоем наказании мы поговорим позднее.

– Нет, Луцилла, – быстро сказал Секст Старший и коснулся руки жены. – Мы не накажем девочку. Не будем забывать, что сегодня она отвела от всех нас страшную беду. Вероятно, опасность, которой мы, благодарение Юпитеру, счастливо избежали, привела Кассию Луциллу в сильное замешательство и даже немного помутило ее сознание. Давайте уповать на то, что, когда она успокоится, ее рассудок прояснится.

Луцилла недовольно поджала губы и отвернулась, не став спорить с мужем.

Пока ждали ответа от дяди Публия, Секст Кассий распорядился, чтобы повар и его помощники накрыли стол для ужина в триклинии. Как и во многих других римских домах, здесь, если трапезы проходили в узком семейном кругу, не соблюдался древний обычай, предписывавший женщинам и детям сидеть рядом с мужчинами, возлежавшими на трехместных ложах посреди множества подушек. На обильных застольях лежать могли все члены семьи.

Правда, сейчас речь шла лишь о скромном ужине, приготовленном на скорую руку, и все уселись на стульях.

– Отец, как ты поступишь с Этеоклом? – спросила Кассия, доев свой бобовый суп, и теперь размазывая изящной серебряной ложечкой пасту из черных оливок на кусок мягкого, дорогого, очень белого хлеба.

– Дорогая, не думай об этом, – с неохотой отозвался отец. – Это не женские заботы.