Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов»

– Кто эта распутная девица? Как смеет она себя так вести?! – Сурово спросил он, вскинув крупную голову.

Как только Безымянная оказалась верхом на муле, Риккардо, багровый от раздирающих его чувств, резко дернул повод, вымещая досаду на животном. Мул, не привыкший к такому обращению, обиженно бросился вперед. Цирюльник и студент быстро заработали ногами, чтобы не отставать от него. При этом Лоренцо, охваченный животным страхом перед тем, что кто-нибудь приведет стражу порядка, все еще продолжал увещевать священника и некоторых других горожан, следовавших за ними, не отставая.

– Уверяю вас, благородные синьоры, эта юная дама вовсе не распутница. Просто она чужестранка, она из краев, где царят совсем другие обычаи! – повторял он, не замедляя хода.

– У них в обычае, чтобы юная женщина оголяла свою плоть на виду у посторонних мужчин? – громовым голосом вопрошал священник.

– Юную даму укусила оса, и она поспешила охладить место укуса, чтобы унять зуд, – паника придавала сил воображению студента.

– Откуда же родом эта чужестранка?

Лоренцо сказал первое, что пришло ему в голову:

– Она из далекой Московии. Вы же видите по ее внешности, что она северянка.

– Из Московии? Значит, она придерживается греческого обряда? – поинтересовался священник. Теперь лишь он один шел за ними. Остальным были неинтересны тонкости различий между разными исповеданиями христианства. Тем более, что идти, чтобы не отставать за двумя мужчинами и девушкой на муле, приходилось быстро.

– О нет, святой отец, теперь уже нет. Она приняла истинную, римскую веру. Просто еще не привыкла к нашим обычаям.

Наконец священник все же отстал от подозрительной тройки.

С полчаса они продолжали путь молча, не веря, что тень несчастья миновала.

– Мы были на волоске от страшной беды, – сказал Лоренцо по-итальянски.

– Почему ты назвал именно Московию? – мрачно спросил Риккардо, стараясь не смотреть на девушку, причинившую им столько переживаний.

– Случайно посмотрел в то мгновение в сторону Ватикана и вспомнил, что два года назад к папе Клименту приезжало посольство от московского великого князя. Посла звали Деметрий Эразмий[7 - Латинизированная форма имени «Дмитрий Герасимов». Был переводчиком, филологом, богословом, в 1525 году находился в Риме в качестве посла Василия III при дворе Климента VII.], и он, как и твоя гостья, великолепно владел латынью.

Словно почувствовав, что говорят о ней, Безымянная обратилась к Лоренцо и попросила объяснить, что именно так разъярило толпу, и что он говорил людям, которые шли за ними. Выслушав ответ, девушка заявила, что слово «Московия», в отличие от таких названий, как «Ватикан», звучит для нее совершенно незнакомо.

– Думаю, госпожа, – посоветовал Лоренцо, – если тебя будут спрашивать, откуда ты родом, до того, как ты вспомнишь свою настоящую родину, тебе лучше отвечать именно так, как я сказал тому священнику, то есть что ты из Московии. Про эту северную страну здесь почти ничего не знают, и вряд ли кто-то сможет тебя уличить.

– Bene, – ответила девушка, и тут ее тело обмякло, словно из него вынули внутренний стержень, и она стала безвольно сползать с мула. Друзья подхватили ее и усадили на траву. По счастью, дни стояли уже довольно теплые, и земля была сухой.

Безымянная, тяжело дыша, смотрела куда-то вдаль невидящим взором. Потом ее глаза сфокусировались на каком-то конкретном объекте.

– Я сейчас что-то вспомнила про себя, – прошептала она. – Не все, но и не очень мало. Из-за него, – девушка указала вперед рукой.

Там, на площади возле Латеранского дворца, стояла на высоком постаменте большая бронзовая статуя мужчины на коне. Всадник, расставив пальцы, указывал вперед правой рукой, и от этого движения его походный плащ собрался в красивые складки на груди. Борода и волосы курчавились, губы с опущенными вниз углами были крепко сжаты, а широко распахнутые глаза, слегка навыкате, смотрели в бесконечную даль невероятных прозрений человеческого разума.

– Что известно об этой статуе? – спросила девушка. Она оперлась на предложенную студентом руку и встала, не обращая никакого внимания на приставшие к ее платью травинки и пыль.

– Ты, вероятно, заметила, госпожа, – с готовностью пажа ответил Лоренцо, – как много в городе скульптур с отбитыми носами или пальцами. Когда-то христиане не умели, как сегодня, ценить искусство классической древности и уничтожали все, что оставалось от времен язычества. Но эта статуя полностью уцелела, ибо долгое время считалось, что она является памятником Константину, первому христианскому императору Рима.

– Не знаю, – молвила Безымянная, – кто такой Константин, о коем ты говоришь, но это не его статуя.

– О, ты действительно многое вспомнила! – вскричал Лоренцо. – Конечно, не его! Несколько десятилетий назад папский библиотекарь Бартоломео Платина сличил изображении древних монет с этой фигурой и доказал, что в действительности это статуя императора, бывшего языческим философом и правившего еще во втором столетии от рождества Христова. Его звали…

– Его звали, – перебила девушка, – Марк Аврелий Антонин[8 - В 1538 году конная статуя Марка Аврелия по распоряжению папы Юлия III была перенесена на Капитолий и установлена на цоколь, сделанный для этого Микеланджело.].

– Что она говорит? – спросил вдруг набычившийся Риккардо и впервые после происшествия у фонтана бросил на девушку взгляд исподлобья.

– Безымянная начинает вспоминать! Она узнала памятник! – Обратившись к юной женщине, Лоренцо перешел на латынь. – Что ты еще вспомнила, госпожа моя, кроме того, что знала эту статую?!

– Не только статую, – гордо выпрямившись, произнесла девушка голосом, в котором зазвучали властные нотки, – но и самого императора-стоика. И еще лучше, чем его, знала я его супругу, Аннию Галерию Фаустину.

Какое-то мимолетное движение облаков в далеких высотах освободило проход солнечным лучам, и те вдруг словно зажгли золотым сиянием локоны Безымянной. В ее облике была сейчас какая-то новая величественность, заставившая Риккардо снова спросить:

– Что она сейчас говорит?

Лоренцо не отвечал. Вид у него был такой, словно он только что увидел, как оживает камень или дерево.

Девушка тронула студента за щегольской рукав из тонкой парчи и добавила:

– Я знаю свое имя. Меня зовут Кассия Луцилла Младшая.

Студент, чувствуя, что его прошибает холодный пот, никаких умных слов не нашел и поэтому произнес те, что ему самому казались глупыми:

– Вероятно, госпожа, тебя звали «Младшей», поскольку твоя матушка или старшая сестра носила такое же имя?

«О нет, – подумала Кассия. – Мне еще предстоит навести порядок в своих воспоминаниях, но, насколько я помню, Старшей тоже была я».

Глава 1

1 в. н.э.

В век порчи нравов чрезмерно льстить

и совсем не льстить одинаково опасно.

    Тацит

Дети покинули окруженный тонкими колоннами сад, миновали коридор, составленный из деревянных перегородок, и проникли в таблинум – комнату, где отец держал семейный архив, донесения от управителей городского дома и загородной виллы, а также некоторые личные вещи. Секст, нетерпеливо ринувшись к заветному сундуку, задел кресло, стоящее возле письменного стола, и замер на месте, словно неподвижность могла отменить нечаянно произведенный им шум. Никто не пришел, и мальчик, показав младшей сестре глазами, что все в порядке, вынул из складок своей голубой туники длинную отмычку.

Кассии показалось, что один из бюстов, сомкнув густые брови, неодобрительно изучает ее покрашенными гипсовыми зрачками. Это был мужчина с крупным носом и толстыми губами. Голова была слегка повернута влево, словно он только что взглянул на вошедшую девочку, отчего на складки шеи упал темный треугольник тени. Кассия опасливо обошла бюст.

– Что ты уставилась на Цицерона? Иди сюда! – громким шепотом позвал Секст. Он уже справился с крышкой охваченного металлическими пластинами сундука, отперев замок отмычкой, которую отец утром рассеянно оставил на столе в атрии[9 - Атрий – первоначально так назывался в древней Италии большой центральный зал, вокруг которого группировались другие комнаты в городском доме или на загородной вилле. Во времена империи атрии практически превратились в помещения для приема гостей.]. Теперь мальчик тащил из сундука всадническую тогу отца. Белое полотно все не заканчивался, складки его ложились на пол, теряя прищепки, которыми держались сгибы.

Кассия подскочила, чтобы помочь Сексту, и схватила другой край полотна.

– Подними выше и держи на весу! – повторял Секст, барахтаясь в волнах тоги и запутываясь все больше. Сил шестилетней девочки было недостаточно, чтобы выполнить его пожелание, и по мере того, как одни части тоги освобождались из сундука, другие ложились на пол.

Наконец Сексту удалось освободиться, и теперь он, схватившись за край полотна, отходил назад, пока не уперся спиной в украшенную мозаикой стену. Тога натянулась.

– Какая огромная! – ахнула Кассия.

– Почти четыре двойных шага[10 - Т.е. около 5.5 – 6 м.]! – с гордостью объявил Секст. – И в ширину больше человеческого роста. Поэтому отцу и нужна для облачения помощь одного или двух рабов. Моя намного меньше.