Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов»

Когда в дом приходили важные гости, Секста одевали в его мальчишескую тогу. Но сейчас ему хотелось покрасоваться перед сестрой в одном из величественных одеяний отца.

– Слишком большая для нас. Как же мы справимся? – Кассия подозревала, что зря позволила Сексту уговорить себя. Она уже не в первый раз замечала, что, несмотря на четырехлетнюю разницу в возрасте, брат уступает ей в способности предвидеть последствия своих поступков. Было ясно, что вся эта затея ничего хорошего им не сулит.

Глядя на тяжелое полотно, частично натянутое, частично лежащее на полу, и на разбросанные прищепки, девочка понимала, что сложить тогу так же аккуратно, как она была уложена до вторжения, уже не удастся, и поэтому скрыть свой проступок они с братом не смогут.

– Давай, помоги мне обмотать ее вокруг меня! – Секста больше не радовала его выдумка, но признаться в этом он еще не был готов. – Сделаем все быстро, пока не вернулась Брисеида!

Старая рабыня, присматривавшая за детьми, взяла с них слово, что они никуда не будут отлучаться из сада, пока она пойдет в кухню, чтобы поесть. Она делала так каждый день, и дети всегда дожидались ее между колоннами перистиля – внутреннего дворика, где находился сад с фонтаном.

Сейчас Брисеида действительно могла уже вернуться и начать их искать, призвав на помощь и других рабов. Понимая это и зная, что разубедить брата не удастся, Кассия, чьи руки устали поддерживать край полотна, бросилась к Сексту и стала помогать ему заворачиваться в тогу. Несмотря на то, что задрапировать ее по всем правилам искусства дети не могли, даже тот ее небольшой кусок, что уже свисал с плеча мальчика, выглядел торжественно, красиво сочетаясь с голубой туникой.

Секст гордо выпрямился, пытаясь передвинуться поближе к полированному металлическому зеркалу, но ему не дали сделать это лежащие на полу части тоги.

Где-то в доме послышались голоса.

– Все! – заторопился Секст. – Кладем ее на место и убегаем.

Бросив облачение отца на землю, нескладно комкая, закрепляя где попало прищепками, толкаясь и мешая друг другу, дети сложили его. Кассия, стоя на стуле, запихивала тогу в сундук, пока Секст подталкивал тяжелое полотно снизу.

В саду, когда дети туда вернулись, Брисеиды еще не было. Тем не менее, Кассию не отпускал страх за содеянное. Если не отец, то Нестор – его личный слуга, чья лежанка стояла в небольшой каморке возле спальни старшего Секста Кассия, – непременно заметит следы вторжения и, конечно, поймет, кто рылся в вещах хозяина. Так она и сказала брату.

– Старый дурак Нестор ничего никогда не заметит, – заверил ее Секст. – А отец вообще не обращает внимания на всякие мелочи.

Несмотря на эти утешительные слова, Кассия чувствовала, что наказание за проступок непременно последует, и уже вечером убедилась в своей правоте.

Брисеида собиралась переодеть Кассию в теплую тунику для сна, когда со стороны прихожей вдруг послышались удары в дверь, после чего в атрии раздались грубые раздраженные голоса. Увидев испуг на лице няни, Кассия прижалась к ней. В маленькую спальню ворвался солдат в шлеме и в панцире. Ничего не объясняя Брисеиде, он вырвал у нее из рук девочку и, схватив ее подмышку, вынес в атрий. Там находилось несколько незнакомых людей – в форме городских когорт и в обычном платье. Родителей нигде не было видно. Кассия только успела заметить, как два дюжих солдата в шлемах увели в темноту упирающегося и вопящего от страха Секста.

Кассия отбивалась, кричала, просила не наказывать их, обещала никогда больше не трогать без разрешения вещи родителей. Ее рывком вывели на холодный вечерний воздух Эсквилина, один из солдат усадил перед собой на седло и натянул поводья. Кассия держалась изо всех сил, чтобы не плакать при посторонних людях, но не выдержала.

– Скажите маме и папе, что я так больше не буду! – просила она, размазывая рукой слезы, не обращая внимания на толчки седла.

Рядом скакали еще несколько солдат. Мимо проносились здания, выглядящвшие в этот час незнакомыми и пустыми. Никто девочке не отвечал, и она замолчала. По дороге она увидела на пустынной площади разбитую статую. Еще вчера, когда наставник Секста и Кассии, ученый грек Строфий водил детей гулять по паркам Эсквилинского холма, она стояла целой. Строфий говорил им, что это статуя очень важного человека, префекта претория по имени Сеян, и что в отсутствие цезаря, живущего в своей вилле на острове Капри и редко приезжающего в Рим, это самый главный человек. В городе статуй Сеяна было множество – они стояли на улицах, в общественных зданиях и в приемных залах частных домов.

Возле какого-то дома солдаты спешились и передали Кассию другим людям. Среди них тоже были вооруженные солдаты. Девочку охватил новый приступ страха и раскаянья, и она стала умолять, чтобы ее простили и отвезли обратно домой. Но, очевидно, провинность Кассии была слишком велика, потому что ее отвели вниз по мрачной лестнице и заперли в сыром и зловонном помещении, где не было ничего, кроме матраса на земляном полу. Где-то в углу с потолка капала вода.

За девочкой с грохотом захлопнулась дверь, в верхней части которой располагалось небольшое отверстие. Через это отверстие за ней наблюдал стражник, сидящий прямо на ступеньке.

Кассия стала бить в дверь, объясняя стражнику, что ни она, ни Секст больше никогда не нарушат родительских запретов. Вскоре она выдохлась и обреченно уселась на матрас, обхватив колени руками.

– Меня ни о чем просить не надо, – равнодушно произнес вдруг стражник, до этого хранивший непроницаемое молчание. – Я делаю то, что мне приказывают.

Страх Кассии не проходил, но шло время, и он становился привычнее, от чего порой даже казалось, что никакого страха и нет, а есть только холод, тоскливое подземелье, скучная безучастная физиономия стражника и непрекращающийся стук капель.

Пришел второй стражник, и они какое-то время сидели вместе, тихо переговариваясь о вещах, непонятных Кассии, но имевших непосредственное отношение к ее нынешнему положению. Будь она постарше, она бы узнала из разговора стражников, что Луций Элий Сеян, еще недавно внушавший страх любому сенатору или всаднику, лишен всех своих должностей и казнен в тот же день за то, что замышлял убить цезаря. За соучастие в заговоре арестована Ливилла, племянница самого Тиберия, причем донесла на нее ее собственная мать, Антония. Теперь по всей империи лишались свободы люди, подозреваемые в связях с Сеяном. Во многих случаях в тюрьму сажали и детей арестованных.

Второй стражник тяжело посмотрел на понурую Кассию, куда-то удалился, а затем вернулся с солдатским одеялом из грубого сукна и протолкнул его в каморку через отверстие в двери. Глухо прошелестев, одеяло упало рядом с Кассией.

– Укройся, – резко бросил страж.

– Когда вы отвезете меня домой? – спросила дрожащая Кассия, неумело закутываясь в одеяло. До сих пор ее всегда укрывали рабыни.

– Кстати, – тихо сказал стражник своему товарищу, не отвечая Кассии, – ее нельзя казнить, ведь она девственница. Это принесет Риму несчастье.

– Они, верно, не знают, как поступить с детьми, – заметил в ответ первый стражник, – поэтому и попрятали их по подвалам, вместо того, чтобы отвести в тюрьму. Но если все же решат придушить девочку, то, клянусь Геркулесом, ее сначала лишат девственности.

– Нет, на такое никто не пойдет! – передернулся его собеседник.

До сих пор Кассия прислушивалась к их разговору, потому что это было не так тягостно, как слушать непрекращающийся звук падающих капель, но теперь она совсем перестала понимать, о чем идет речь. Обретенная недавно невосприимчивость к страху вдруг исчезла, и ужас поглотил ее целиком – все ее крошечное, шестилетнее тело, и все ее незрелое, уже не сопротивляющееся сознание. Только теперь Кассия поняла, каким непереносимо суровым может быть наказание, которому взрослые подвергают детей.

Плач Кассии становился то тихим, приглушенным, то превращался в раздирающие все тело рыдания. Маленькая рука ее натыкалась на грязную землю возле матраса. Она закрыла глаза и зарылась в одеяло. Вскоре по воцарившемуся на каменной лестнице молчанию она поняла, что один из стражников ушел.

Если бы Кассия только могла вернуться к тому мгновению, когда Секст с победным видом показал ей «ненадолго присвоенную», как он выразился, отмычку от сундука с личными вещами отца. Кассия хваталась за это воспоминание, переделывая его снова и снова, как будто в силу придумываемых ею изменений все действительно могло сложиться иначе.

Кассия представляла себе, что твердо отказывается участвовать в проделке брата и угрожает рассказать родителям о том, что он без спроса взял отмычку. Ей теперь казалось, что есть две Кассии. Одна из них, нынешняя, наказанная, находилась в холодном подземелье, и время для нее словно застыло. Другая же Кассия, более ранняя, находилась в перистиле прекрасного родительского дома, где нет всего этого ужаса, где надо только быть послушной девочкой, и тогда с тобой не случится ничего дурного.

Это раздвоение было для нее новым, незнакомым опытом, но странным оно не казалось, ибо в ее возрасте почти любой опыт является новым и незнакомым. Та из двух Кассий, что была в родительском доме, набравшись твердости духа, отказалась участвовать в затее Секста и поссорилась с ним. Они так и не пошли в кабинет отца. Брат, обидевшись, назвал ее доносчицей.

Шаг за шагом проживала она снова эти часы, наслаждаясь чувством безопасности. После ссоры с Секстом Кассия отправилась в кухню, где обнаружила удивленную ее появлением старую няню и других рабов, и посидела там вместе с ними. Затем ходила вместе с Бисеидой в пекарню, в помещение для винного пресса, в кладовые и в амбар. Все это время ей было очень приятно чувствовать себя хорошей, послушной девочкой, которой ничего не угрожает.

Когда пришло время укладываться ко сну, Кассия не стала, вопреки своему обыкновению, спорить с няней. Она только спросила, не уложит ли ее спать мать, и Брисеида сказала, что родители придут поздно.

Каков же был ужас Кассии, когда в прихожей, а затем в атрии снова зазвучали громкие голоса, и в ее комнату опять, как и в первый раз, ворвался солдат в панцире и шлеме. Она хотела прекратить происходящий ужас и вообразить все по-другому, но у нее это почему-то не получалось. Солдат все равно хватал ее и выносил в атрий. И снова Кассия видела, как уводят брата, а родителей нигде нет. Она решила, что Секст все-таки осуществил свой замысел, пробрался в кабинет отца один, без сестры, и залез в запретный сундук, а теперь эти солдаты в шлемах думали, что и она в этом участвовала.

Ничего не рассказывая о брате, чтобы его не выдать – ей все же было обидно, что он назвал ее доносчицей, – Кассия отбивалась, просила выслушать ее, кричала, что она ничего плохого не сделала, но никто ее не слушал. Один из солдат подсадил ее рядом с собой на седло, затем он и другие солдаты скакали через пустынные площади с разбитыми статуями вчерашнего властителя, и Кассию опять привели в этот подвал. Она так и не сумела остановить поток своего воображения, пока в голове не произошло что-то вроде щелчка, и время ранней Кассии не соединилось со временем Кассии нынешней.

Теперь была только одна девочка – утомленная вторичным переживанием тягостных событий, обессиленная собственными рыданиями и страхами, но согревшаяся под колючим солдатским одеялом. На мгновение в расплывающихся мыслях Кассии мелькнула догадка о том, что ее нынешнее заключение никак не связано с давешним проступком в отцовском кабинете. Мелькнула и исчезла, когда девочка погрузилась в сон.

Утром Кассия вся пылала, нос был забит, дыхание давалось с трудом, сознание мутилось. Она ненадолго просыпалась и снова погружалась в беспокойный сон. В этом состоянии Кассия почти не замечала происходящих вокруг нее перемен. Ей было понятно только одно: ее снова привезли домой, вокруг – обычные предметы, привычные лица, хлопочущая Брисеида. Мрачное подземелье исчезло. Приходил врач, осматривал девочку, что-то говорил родителям. В одно из своих пробуждений Кассия увидела обеспокоенное лицо матери, и это было необычно, потому что мать нечасто баловала ее своим вниманием. Ей хотелось заверить мать, что она больше не будет делать то, что не положено, но говорить было трудно.

Через два дня Кассия уже чувствовала себя намного лучше. Жар прошел, речь не причиняла неудобств, но она все еще лежала в постели. Отец, обычно рассеянный, витающий в мыслях где-то далеко, во время одного из своих посещений вдруг протянул к ней руку. Кассия сжалась, боясь новой порции истязаний, но старший Секст Кассий погладил ее по голове. Заметив странное выражение на лице дочери, он озабоченно спросил:

– Что тебя беспокоит, дорогая?

Ласковый тон и участливый взгляд успокоили девочку, и она, набравшись храбрости, спросила:

– Ты больше не злишься за то, что мы помяли твою тогу?

– Помяли тогу? – Непонимающе переспросил отец, приподнимая правую бровь. Затем он грустно улыбнулся. – Тебе, верно, привиделось это, когда ты болела. Никто не мял моей тоги. Впрочем, если тебе так хочется, я дам тебе свою старую тогу, которую больше не ношу, и ты сможешь мять ее в свое удовольствие, бедная моя девочка. Столько пережить в твои годы…

На следующий день Кассия спросила брата, каким было его наказание за помятую тогу отца.

– Какую тогу? – удивился Секст. – Ты же сказала, что расскажешь родителям про ключ, и мне пришлось вернуть его на место. Но все это пустяки, детские игры.

До этого разговора Кассии казалось, что эпизод с ее отказом участвовать в проделке Секста и угрозой рассказать о нем родителям, она придумала, находясь в подвале. Теперь она сама уже не понимала, что было выдумкой, а что правдой.

Для полного выздоровления потребовалось еще несколько дней. Страшные события ночи, проведенной в заточении, вспоминать не хотелось. Кассии стало даже казаться, что они полностью забыты. Но иногда, увидев на улице легионера или центуриона, девочка вздрагивала, даже не понимая природы своего безотчетного страха.

Впоследствии Кассия узнала, что гибель грозила в ту ночь всей семье. Но Фортуна оказалась милостива, и влиятельным заступникам удалось убедить нового префекта претория, Невия Сутория Макрона в непричастности Секста Кассия Пармского и его жены Луциллы к заговору Сеяна. Родители были освобождены из-под стражи, и в то же утро они забрали детей, проведших ночь в заточении в подвалах частных домов.