Девушки сирени

Они видят, что у меня дрожат коленки?

Наша курица, Псина, подошла ближе к месту нашего клада и начала скрести землю лапой в поисках червяков. Да еще лопата стояла у стены дома, и на ней остались комья присохшей земли.

Они заберут нас в люблинский замок или расстреляют прямо во дворе? И мы будем лежать здесь, пока нас папа не найдет?

– Думаете, я дурак? – спросил высокий, шагая к сакральному месту.

Восемь… девять…

У меня перехватило дыхание.

– Конечно нет, – ответила мама.

– Дай мне лопату, – приказал он своему подчиненному. – Вы действительно думали, что вам это сойдет с рук?

– Нет, прошу вас. – Мама схватилась за медальон со святой Марией, который всегда носила на шее. – Я на самом деле из Оснабрюка. Вам ведь известно об этом?

Высокий взял лопату.

– Разумеется, мне об этом известно. Кто не бывал на Рождественском рынке в Оснабрюке? Вы зарегистрировались как фольксдойче?

Так они называли этнических немцев, которые жили за пределами Германии. Нацисты принуждали граждан Польши немецкого происхождения, таких как моя мама, регистрироваться как фольксдойче. Тот, кто регистрировался, получал дополнительный паек, им давали хорошую работу и вещи, которые конфисковывали у евреев и обычных поляков. Мама бы никогда не приняла статус фольксдойче, ведь это означало лояльность Германии. Отказ от регистрации был большим риском, потому что так она фактически выступала против рейха.

– Нет, но я почти немка. Мой отец лишь частично был поляком.

Псина скребла землю на притоптанном пятачке и что-то там выклевывала.

– Если бы вы были немкой, вы бы не нарушали правила. И не стали бы укрывать то, что принадлежит рейху.

Мама прикоснулась к его руке.

– Во всем этом так трудно разобраться. Вы понимаете? Представьте, что ваша семья…

– Моя семья передала бы все свое имущество рейху.

Эсэсовец взял лопату и пошел к притоптанному пятачку.

Десять… одиннадцать…

Мама пошла за ним.

– Мне очень жаль…

Эсэсовец ее не слушал. Он сделал еще один шаг.

Двенадцать.

Долго он будет копать, прежде чем наткнется на коробку?

– Прошу вас, дайте нам еще один шанс, – молила мама. – Правила новые, мы еще не привыкли…

Немец развернулся, облокотился на лопату и внимательно посмотрел на маму. Потом улыбнулся. Зубы у него были похожи на маленькие подушечки жевательной резинки.

Он наклонился ближе к маме и, понизив голос, спросил:

– А правило о комендантском часе вам известно?

– Да, – ответила мама.

У нее между бровей появилась морщинка, она переступила с ноги на ногу.

– Это правило вы можете нарушить. – Эсэсовец взял двумя пальцами мамин медальон и потер его, а сам не спускал глаз с мамы.

– Тот, кто нарушает комендантский час, должен иметь специальный пропуск, – проговорила мама.

– Они у меня при себе, вот в этом кармане.

Эсэсовец отпустил медальон и похлопал себя по груди.

– Я не понимаю.

– А я думаю, что понимаете.

– Вы хотите сказать, что не станете этого делать, если я приду к вам?

– Если вы так это поняли…

– Все немцы, которых я знаю, – культурные люди. Я не могу поверить в то, что вы просите пойти на это мать двоих детей.

Эсэсовец наклонил голову набок, закусил губу и поднял лопату.

– Жаль, что вы так к этому относитесь.

– Подождите, – взмолилась мама.

Немец взмахнул лопатой.

– О господи, нет! – закричала мама.

Она потянулась, чтобы взять эсэсовца за руку, но слишком поздно. Как только лопата поднялась в воздух, ее было уже не остановить.

Глава 3

Герта

1939 год

В полночь мы с отцом пешком прошли шесть кварталов от нашей скромной квартирки в цокольном этаже здания до более красивого района Дюссельдорфа с белокаменными домами, где прислуга подметала улицу и прищипывала герань в наружных ящиках для цветов. Ночь, хоть и в конце сентября, была теплой и безветренной. Такую погоду называли «погода фюрера», потому что она способствовала кампаниям Гитлера. И уж точно помогла занять Польшу.