Лето, плавки, рок-н-ролл

Если скажу «нет», подумает, что трусиха, если соглашусь, рискую замёрзнуть до смерти.

Молча подрываюсь с места, туника светлым пятном приземляется в темноту камней. Он хохочет, попутно стягивая футболку подобно всем мужчинам – хватается на спине у шеи и тянет через голову. Я замираю – нет ничего интимнее, чем наблюдать, как раздевается человек. Этот жест оголения вгоняет меня в краску, поэтому от смущения так же резко бросаюсь в воду.

Обжигает!

Я тут же начинаю стучать зубами. Саня с воплем прыгает вслед за мной.

Мы молча разрезаем воду быстрыми движениями, а иначе унесёт вниз по реке, и наши бабушки выловят хладные трупы в соседнем селе.

– Как ты быстро замёрзла! Хочешь, вылезем?

– Всё в порядке. Освежает. – Я пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются.

– Мама всегда говорила мне: молчи – сойдёшь за умного. У тебя это получается отлично. В смысле не притворяться умной, а молчать, – неожиданно смущается он.

– Не могу принять комплимент. Лучше болтать без умолку, чем тонуть в затянувшейся тишине, – я сильно волнуюсь и не могу одновременно работать руками и языком, поэтому течение резко уносит меня дальше от него. Начинаю паниковать – я никогда не плавала в этом месте, течение сильнее, чем возле деревни. Задеваю ногой большой камень, пытаюсь удержаться на нём – почти получается. Саня хватает меня за руку, подплывает ближе и встаёт рядом со мной. Кажется, я даже могу разглядеть крапинки в его глазах. Но это обман – по факту не видно ничего, кроме силуэтов.

– Ты мне дико дико дико нравишься, – его дыхание прерывается. То ли от волнения, то ли от усилий, чтобы устоять на камне.

Он меня целует. Кажется, я больше никогда не смогу дышать. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мне больше не холодно. Мне тепло, жар разносится по всему телу – разве может быть где-то теплее – солнце живёт внутри меня, пробирается лучами к кончикам пальцев, покалывает кожу и вырывается наружу. Нас видно из космоса, так мы светимся. Он отстраняется, но солнце внутри не гаснет.

В этот момент потоки воды всё же срывают нас с места. Но мне почему-то больше не страшно, я визжу, хохочу, пытаюсь не захлебнуться. Он смеётся вместе со мной.

Нас уносит достаточно далеко – будь я одна, напугалась бы до смерти.

Наконец удаётся подплыть ближе к берегу. Мы вылезаем без сил, но надо ещё дойти до нашего лагеря – там спасительные полотенца и чай в термосе вроде оставался. Чувствую, как летняя жара сменяется прохладным ветром осени – скоро уезжать. Ещё больше покрываюсь мурашками. Саня хватает меня за руку – ладонь тёплая, я так и знала.

Бежим до наших и сидим остаток ночи под одним полотенцем.

***

Он заглядывает на балкон.

– Как же меня задолбало, что ты куришь!

– Как же меня задолбало, что тебя всё задолбало, – огрызаюсь я и протискиваюсь в комнату. Здесь совсем нечем дышать. И, кажется, дело совсем не в воздухе. Он резко разворачивается и пристально смотрит мне в глаза. Ненавижу, когда он так делает. Как падальщик, который ждёт скорой смерти своей жертвы.

Я глубоко вдыхаю и выдыхаю пять раз – дурацкие рекомендации семейного психолога. Пытаюсь вспомнить, что делать дальше. Ах, да. Говорить о чувствах. Говорить. Говорить.

Прочищаю горло: «Помнишь наш поцелуй на реке?»

Он слегка теряется, и на мгновение злой прищур сменяется простым удивлением.

Молчит.

Я продолжаю:

– Я тогда думала, что проглотила солнце, – пытаюсь улыбнуться, но не выходит. Наверное, от холода, который исходит от мужа волнами – лучше замерзнуть в той ледяной речке, чем вдыхать его душную, но холодную злость.

– Через два года после на этом же месте чуть не утонула соседская девочка, еле спасли. Это место и впрямь было опасным для купания.

– У меня разряд по плаванию, ты забыла? – на удивление его тон смягчился. Я с надеждой подвигаюсь ближе.

– Поэтому я и согласилась на эту авантюру, – уже искренне улыбаюсь. Он приподнимает уголок рта. Усмешка получается горькой, но кто сетует на временное затишье посреди войны?

– Это был действительно экстремальный поцелуй. О чем мы только думали? – он садится рядом и продолжает, – хорошо, что всё хорошо закончилось.

– Надеюсь, ещё не закончилось… – я осторожно кладу голову ему на плечо. Он не отодвигается.

Балконная дверь распахивается – подул прохладный осенний ветер, вытолкнув духоту наружу, прочь из квартиры.

    Анна Палий

Долгий путь к морю

Он никогда не был на море. Не хотел. И даже был против. Со временем его перестали спрашивать об этом, перестали звать, зачем? Море – это ведь не обязательно, это просто один из видов отдыха. А он отдыхал по-другому. Человек земли. Ему нравилась земля. Нравилось трудиться на земле и видеть плоды своих трудов. И другого отдыха для себя он не видел, не представлял и не хотел. Когда немногочисленные друзья привозили сувениры он был к ним благодушно-равнодушен. Глупости это всё. Не нужно.

Море не коснулось его и тогда, когда сестра переехала на побережье. Это просто место жительства, ничем не отличается от других. Климат, наверное, теплее, чем у нас, капуста расти будет лучше. Когда сестра заболела, он надеялся на медицину, на то что сейчас лечат всё. А когда умерла – стало уже и ни к чему. Теперь-то спешить не надо, не к кому. Можно и потом съездить. В другой раз. В другой жизни.

Но жизнь всё время была одной и той же. Вначале жена, дочь, работа. Дача по вечерам и выходным. И ничего больше не нужно. Ни окружающим от него, ни уж тем более ему от них. Не нужно даже чтоб помогали, он сам. Не нужно даже, чтобы было нужно. Сам вырастит, сам переработает, сам раздаст излишки.

Шли годы. Дочь выросла и начала жить самостоятельно. Жена отдалилась от него за стену непонимания и, положа руку на сердце, ему это было безразлично. Если не сказать приятно. Если не сказать, что именно то, что нужно.

А потом настало чудесное время. Кто-то его страшился, но только не он. Что может быть лучше этой свободы от указаний начальника, планёрок, авралов, ожиданий выволочек и утомительного общения с коллегами! Все свои дни теперь он посвящал своей религии – копал, сажал, растил. Придумывал, строил, осуществлял. Создавал понятный только ему мир.

Жена всё больше времени отдавала внукам, погружалась в них. Их судьбы расходились как две прямые, точка пересечения которых давно миновала. Когда жена переехала жить к дочери это показалось всем таким естественным, что даже не возникло необходимости что-то обсуждать. А потом зятю предложили работу из тех, от которых не отказываются. За полторы тысячи километров. И как-то так само собой получилось, что он остался один.

***

Одиночество его окрылило. Было поразительно сложно выдумывать понятные для случайных знакомых причины его неуместно хорошего настроения. Он чувствовал себя птицей додо, которая мало того что ожила, так ещё и полетела! С той радостью, с которой совершаются простые, но гениальные открытия он понял, что вообще не был создан для семейной жизни. Человек безусловно создан для счастья как комар для ночного писка, но кто определил, что это счастье для всех и каждого заключено в брачных узах? Семья сковывала его и заставляла прятаться от самого себя. И только сейчас, когда всей жизни осталось до смешного мало, он увидел бесконечное многоцветие этого мира.

Стоя посреди своих идеальных грядок и клумб, он вдруг отчётливо ощутил – а ведь он никогда не был на море… Мысль напугала. Она была слишком «не его». Слишком из той жизни, от которой он всегда отмахивался. И вот вдруг – море…

Чемодана не оказалось. Откуда, собственно, ему было взяться? В дальнем углу антресоли нашлась старая спортивная сумка дочери. Что берут с собой на море? Где там живут? Что едят? Да к черту все вопросы!

С билетом на поезд неожиданно повезло. Вагон хоть и без кондиционера, зато полка нижняя. Правда боковая. Но не у туалета. В общем нормальный билет, последний, выбирать всё равно было не из чего. Решимость доехать до моря начала ослабевать после двадцати часов, проведенных среди потных, чужих людей, их галдящих детей и не слишком аппетитно пахнущей на жаре пищи. А впереди еще десять… Мысли потянулись назад к даче, к вянущим помидорам и засыхающим шпалерным розам. Но поезд – не такси, так просто назад не повернёшь.

Вечерний перрон встретил радостным гомоном десятков голосов. И ветром. И запахом воды. Вокзал стоял совсем на берегу. И он пошел на море. Мимо суетливых мамаш и их орущих младенцев, мимо зазывающих таксистов, мимо строго глядящих полицейских. Он приехал не к ним. Он приехал к морю.

Пляж был галечным вперемешку с персиковыми косточками. Тихий, ни с чем не сравнимый перестук камешков, перекатываемых легкой вечерней волной был его музыкой. Солнце, медленно опускающееся в воду на далеком горизонте, было его картиной. Он впитывал в себя все эти звуки, цвета, запахи. Он ощущал как они наполняют его, как когда-то могла наполнить только работа на земле. Он понимал, что только сейчас, наедине с собой, может все это оценить и принять. Ни с кем не делиться, ни под кого не подстраиваться. Только он и море.

– Дедушка!

…

Такой знакомый детский голос. Что-то ёкнуло в груди. Он обернулся. Маленький мальчик махал рукой плывущему от буйков мужчине. Ох. Слава богу, облегчение, не ему.

    Марина Костюченко