Черчилль. Биография

В письмах домой он размышлял о гибели Хьюберта Ховарда. «Ховард принадлежал к типу суровых ветеранов, – написал он леди Рэндольф. – Без малейших усилий могу представить, как он во всех подробностях описал бы тебе смерть твоего молодого сына».

Критский кризис, как это бывало и раньше, закончился слишком быстро, чтобы Черчилль успел им воспользоваться. Он возвращался в Лондон. «Не могу отделаться от ощущения, – писал ему принц Уэльский, – что более всего вам подходят парламентская и литературная деятельность. Монотонность армейской жизни и пребывание в Индии не привлекательны». По возвращении Черчилль выступил перед публикой в лондонском районе Ротерхайт, а затем в Дувре. Там, писал он матери, «в какой-то момент я потерял ход мысли и замолчал на некоторое время, пока не обрел его снова. Но, похоже, на это не обратили внимания». Действительно, в газетах его выступления освещались подробно и доброжелательно.

Финансовое положение Черчилля улучшалось. Morning Post заплатила 220 фунтов за письма из Судана. Ему также предложили 100 фунтов за публикацию романа в газете частями, что было большой редкостью. Это составляло 13 000 фунтов по курсу 1990 г.

Слухи о неизбежном приходе Черчилля в политику множились. В начале ноября статья в World утверждала, что он уходит из армии, чтобы занять должность секретаря заместителя военного министра Джорджа Уиндэма, и в самое ближайшее время станет членом парламента. «У него наверняка получится, – было написано в статье. – У него огромные амбиции, огромный апломб и безграничная энергия. Он унаследовал отцовские способности, и кроме того, он хороший оратор».

Но Черчиллю надо было возвращаться в Индию, в свой полк. Перед отъездом он оценил проницательность Памелы Плоуден, которой увлекся в Хайдарабаде. В конце ноября он написал ей, что она была права, предупреждая о его «способности наживать врагов», но утверждал, что ошибалась, считая, что он «не способен на чувство». Он писал: «Есть человек, которого я люблю больше других. И я буду ему верен. Я не ветреный ухажер, следующий мимолетным увлечениям. Моя любовь глубока и сильна. И ничто этого не изменит. Не исключаю, что буду разменивать ее на мелочи. Но большая ее часть останется неизменной – неизменной до самой смерти. Кто же тот человек, которого я так люблю? Знаешь, как говорят французы – «я скажу это на другой странице». Искренне твой, Уинстон С. Черчилль».

Отпраздновав двадцать четвертый день рождения, Черчилль отправился из Лондона в Индию. Проехав Европу на поезде, он сел на корабль в Бриндизи. «Осирис» уйдет не раньше полуночи, – писал он тетушке Леони 2 декабря, – но, боюсь, у меня вскоре начнется морская болезнь. Ненавижу море и испытываю органическое отвращение к путешествиям. Но такова уж моя судьба». А уже с борта «Осириса» он писал Джеку: «Проклятый корабль! Даже капитана тошнит. Никогда больше не стану путешествовать».

Черчилль решил в ближайшие полгода уйти из армии и заняться политикой, пока же свободное от службы время он посвящал книге. «Я сегодня не в духе, – писал он матери 29 декабря. – Работаю все утро, и никакого толку. Как-то не складывается, хотя стараюсь. Но не чувствую такой энергии, как в Англии, и упадок ее подавляет меня. Какой-то полный застой в мыслях». Вспоминая о Китченере, он добавил, что книга «становится довольно острой. Мой бывший командующий, как я теперь понимаю, вульгарный, примитивный и грубый человек».

Своему кузену Айвору Гесту Черчилль писал: «Работа над книгой напоминает жизнь в странном мире, ограниченном с севера Предисловием, а с юга – Приложением, а все остальное состоит из глав и параграфов. Не рассчитываю, что книга поможет обрести друзей. Впрочем, друзья дешевого пошиба не имеют большого значения. В конце концов, когда пишешь серьезную вещь, надо быть честным».

Черчилль предостерегал кузена от излишней критики католичества и ритуальности. «Я сам против римско-католических ритуалов, – пояснял он, – и предпочитаю протестантизм, поскольку убежден, что реформаторская церковь менее погрязла в догматах. Протестантизм в любом случае на шаг ближе к Разуму. Но в то же время я представляю себе бедных прихожан, рабочий люд, которые изо дня в день заняты изнурительным трудом и чья жизнь проходит среди мерзких фабричных стен. Их жизнь лишена даже намека на прекрасное. И я понимаю их желание приблизиться к чему-то, не пораженному уродством, удовлетворяющему стремление к чуду, к чему-то, хоть как-то приближенному к «всемирной Красоте». Мне было бы трудно лишить их этого, даже если это выражается в сжигании еретиков, ношении ряс и в прочих предрассудках. Вообще люди, которые много думают о загробной жизни, редко понимают ее. Человек должен использовать разум. Суеверие редко способствует развитию. Короче говоря, католицизм (да и все религии, если угодно, но католицизм в особенности) – всего лишь приятный наркотик, который может унять боль и прогнать тревогу, но сдерживает рост и подрывает силы. А поскольку улучшение британской породы – моя цель в жизни как политика, я не допущу слишком большого потворства религии, если смогу препятствовать этому без нарушения другого великого принципа – Свободы».

В начале 1899 г. Черчилль из Индии прислал матери кусок своей новой книги. Он был посвящен чтимому дервишами пророку Махди, который в детстве остался сиротой. «Одинокие деревья, – писал Черчилль, – если вырастают, то вырастают крепкими. И мальчик, лишенный отцовской заботы, если ему удается избежать опасностей юности, зачастую развивает независимость и силу мысли, которые с большой силой могут проявиться в будущем после тяжелых уроков в юные годы».

Черчилль писал матери и о британской политике: «Чемберлен серьезно сдает позиции. Я инстинктивно чувствую это. И знаю, что прав. У меня нюх на такие вещи. Возможно, это наследственное». В феврале он получил письмо от Роберта Эскрофта, депутата парламента от Олдема – избирательного округа, который направлял двух депутатов в Вестминстер. Эскрофт просил Черчилля выступить вместе с ним на следующих всеобщих выборах вместо другого члена Консервативной партии, который собирался подать в отставку по болезни. Черчилль согласился. Тем самым воплощение мечты о парламенте стало на шаг ближе. Через месяц он осуществил свою последнюю мечту в Индии, сыграв в межполковом турнире по поло, причем перед этим он вывихнул плечо, и руку приходилось привязывать к телу. Команда Черчилля выиграла турнир. Из ее участников Альберт Савори позже погибнет в Англо-бурской войне, Реджинальд Барнс дослужится до звания генерала, Реджинальд Хор – до бригадира, и оба доживут до того времени, когда Черчилль станет премьер-министром.

В третью неделю марта Черчилль покинул Индию и отправился в Лондон. Нога его больше никогда не ступит на эту землю. Он был уверен, что поступил правильно, отказавшись от армейской службы. «Если бы армия была для меня во всех смыслах выгоднее, – писал он своей бабушке Мальборо на пути домой, – я бы еще подумал, не продолжить ли службу. Но я могу жить дешевле и зарабатывать больше как писатель или журналист. Эта работа намного ближе мне по духу и с большей вероятностью поможет в достижении более важных целей в жизни. Тем не менее расставаться было тяжело. Очень жаль было прощаться с друзьями и в последний раз надевать форму с медалями».

По дороге в Англию Черчилль на две недели остановился в Египте. Он решил побеседовать с теми, кто мог быть полезен ему в работе над книгой. «Возможность описать в книге войну как тяжелую работу, а не просто поверхностно критиковать ее, – писал он матери, – слишком важна, чтобы не воспользоваться ею». В Каире он три раза встречался с британским представителем лордом Кромером. Каждая беседа длилась более полутора часов. Черчилль выяснил многое о Судане и гибели Гордона. Лорд Кромер также представил его хедиву Аббасу Холми, официальному правителю Египта. «Его поведение, – вспоминал впоследствии Черчилль, – напоминало поведение школьника, которого привели знакомиться с другим школьником в присутствии директора».

Письма, посланные посылал матери из Каира, Черчилль диктовал. «Когда я диктую письма, – пояснял он, – они получаются простыми и естественными, и кроме того, мне кажется, это хорошая тренировка беглой устной речи. Я диктую их стенографистке так быстро, как только она успевает записывать, и получается гладко».

В середине апреля Черчилль вернулся в Лондон. Вскоре после этого скончалась его бабушка, герцогиня Мальборо. Но он не допускал и мысли, что траур может помешать его политической деятельности. Черчилль выступил не только в Олдеме, но еще и в Паддингтоне и Кардиффе. 2 мая, во время званого ужина, на котором присутствовали Асквит и Бальфур, последний, как писал Черчилль матери, был с ним «предельно любезен, внимательно слушал и со всем соглашался».

Черчилль собирался баллотироваться от Олдема на ближайших всеобщих выборах примерно через год. Но 19 июня умер Эскрофт, и были объявлены внеочередные выборы. За шесть дней Черчилль подготовил предвыборное обращение. Он называл себя консерватором и одновременно тори-демократом. «Я считаю улучшение условий жизни британского народа главной задачей правительства. В случае избрания собираюсь лоббировать законы, которые будут способствовать развитию экономики, от чего зависит благосостояние государства. А от этого, – говорил он, – в свою очередь, зависит уровень жизни в каждом английском доме. Кроме того, посредством принятия законов я стремлюсь к лучшему обеспечению пожилых бедняков». Черчилль собирался бороться против гомруля – этой, как он говорил, «одиозной меры». Что касается торговли спиртным, он был за умеренность, но против насильственного насаждения трезвости путем лишения лицензий общественных заведений; в международной политике считал правильным продолжать курс Солсбери, обеспечивающий господство на морях и безопасность границ империи.

Избирательная кампания шла активно. «У меня хорошо получается, – написал Черчилль кузену Санни в самом начале. – Я считаю всех, кто задает мне вопросы. Сколь бы радикальной ни была аудитория, меня всегда встречают с большим энтузиазмом, но в то же время настроения явно против партии тори, и у меня складывается впечатление, что мы проиграем. Наша штаб-квартира присылает из Лондона тупых ораторов, а у либералов гораздо лучше и плакаты, и пропаганда».

В последние дни кампании Черчилль выступал по восемь раз за день. «Сейчас я вынужден постоянно выступать, – рассказывал он Памеле Плоуден. – К чему бы это ни привело, я никогда не забуду огромных залов, битком набитых возбужденными людьми. Выступление за выступлением, встреча за встречей; три, даже четыре за вечер. Мои речи становятся раз за разом лучше. Я практически не повторяюсь. На каждой встрече я ощущаю растущую силу и возможности слова».

Подсчет голосов происходил 6 июля. «Что касается мистера Черчилля, – сообщала Manchester Courier, – он спокойно наблюдал за подсчетом. Улыбка играла на его лице, а результаты выборов его не расстроили». Черчилль и его коллега от консерваторов проиграли, но результаты оказались почти равными. Кандидаты от Либеральной партии набрали по 12 976 и 12 770 голосов соответственно, Черчилль – 11 477, а его партнер, местный тред-юнионист, 11 449. За попыткой Черчилля пройти в парламент следили все главные действующие лица британской политики. «Уинстон боролся блестяще, но его округ отличается непостоянством», – написал премьер-министр лорд Солсбери леди Рэндольф. Она также получила письмо от Асквита – либерала, при котором позже ее сын займет высокий пост. «Хороша была борьба Уинстона в Олдеме, – писал он. – Она принесла ему признание».

Бальфур, будущий лидер партии Черчилля, а затем его оппонент, написал ему: «Очень надеюсь увидеть тебя в парламенте, где мы с твоим отцом в минувшие годы бок о бок выдержали не одну битву. Не переживай, все будет хорошо. Это временное поражение не окажет воздействия на твое политическое будущее». Действительно, участие в выборах, несмотря на поражение, было полезно. «Я теперь гораздо легче говорю без подготовки», – рассказывал Черчилль другу.

Черчилль хотел посвятить свою новую книгу лорду Солсбери, и тот ответил согласием на его просьбу об этом. «Я не забыл вашей доброты, – написал Черчилль, – того, что вы помогли мне принять участие в последней кампании». 9 августа, когда Черчилль писал это письмо, он не думал о дальнейшей военной деятельности. Но уже месяц спустя, в письме одному политику из Бирмингема, который просил его выступить, сообщал: «Предполагаю, в ноябре начнется война в Трансваале, и тогда я поеду туда военным корреспондентом». А еще через пять дней Черчилль получил телеграмму от Daily Mail, в которой ему предлагали отправиться их собственным корреспондентом в Южную Африку. Он незамедлительно отправил телеграмму своему другу Оливеру Бортвику в Morning Post, рассказав о Daily Mail и предложив свои услуги также и Morning Post – на четыре месяца за 1000 фунтов с оплатой всех расходов. Эта сумма была эквивалентна 40 000 фунтам по курсу 1990 г. Условия были приняты.

Чемберлен согласился дать рекомендательное письмо к сэру Альфреду Милнеру, британскому губернатору Капской колонии, который был намерен покончить с независимостью двух бурских республик – Трансваалем и Оранжевой. Переговоры между Милнером и руководителями этих республик затянулись. Ни одна из сторон не была готова к компромиссу. Война казалась неминуемой. Черчилль был занят подготовкой к отъезду. У него возник необыкновенный план: он хотел взять с собой кинокамеру и оператора, чтобы снять фильм о войне. По его расчетам, на это требовалось 700 фунтов. Молодой член парламента Мюррей Гатри, его свойственник, согласился предоставить половину этой суммы.

6 октября Черчилль написал формальное заявление о зачислении в Британский добровольческий кавалерийский полк. В письме он просил рассмотреть его заявление как можно скорее: «Я отплываю в Южную Африку 14 октября, и для меня имеет значение получить статус офицера прежде, чем начнется война». Впрочем, письмо он не отправил, выяснив, что легче будет получить назначение на месте, поскольку один из друзей отца служил адъютантом в 9?й добровольческой бригаде. Но сначала он должен был увидеть боевые действия не как офицер, а как журналист. В тот же день, 6 октября, он отремонтировал свою подзорную трубу, полевой бинокль и купил компас. Он также договорился о том, чтобы на борт доставили восемнадцать бутылок виски и двенадцать бутылок сока лайма.

9 октября буры выдвинули Британии ультиматум с требование вывести войска с территории республик. Ультиматум остался без ответа, и 12 октября прозвучали первые выстрелы, ознаменовавшие начало войны. В этот день Черчилль ездил в Олдем на свою последнюю встречу с общественностью. Он не расстался с надеждой победить либералов на следующих выборах, когда бы они ни состоялись. Через два дня в Лондоне он узнал, что одна американская кинокомпания уже отправила съемочную группу в Южную Африку. В тот же день он отправился поездом в Саутгемптон. Из поезда он написал Гатри: «По-прежнему рассчитываю снять фильм. Не сомневаюсь, что смогу получить весьма интересные кадры, если не помешают какие-либо неожиданности. Но конкуренция с американцами – это большой финансовый риск, и опасаюсь, все кинотеатры будут связаны с этой американской компанией».

Ранним вечером в сопровождении бывшего отцовского слуги Томаса Уолдена Черчилль отправился из Саутгемптона в Кейптаун. Там уже начиналась его третья за два года война.

Глава 7

Южная Африка – приключения, плен, побег

Пароход «Даноттар Касл» с генералом Буллером, его штабом и корреспондентами газет прибыл в Кейптаун 31 октября 1899 г. после семнадцати дней плавания. По прибытии Черчилль отправился на встречу с губернатором Капской провинции сэром Альфредом Милнером, который сообщил ему, что буры поставили под ружье гораздо больше людей, чем ожидалось, и что вся Капская колония готова к восстанию.

Тем же вечером Черчилль с коллегой, корреспондентом Джоном Аткинсом, поездом выехали из Кейптауна. Они собирались пересесть на пароход, а потом снова на поезд, чтобы попасть в Ледисмит, который вот-вот могли захватить буры. На следующий день они узнали, что под Ледисмитом попали в плен 1200 британских солдат. Стало ясно, что нужно торопиться. Прибыв в Де-Ар, они успели на последний поезд, уходивший в Ист-Лондон на берегу Индийского океана. Продвижение буров к Де-Ару только начиналось. В какой-то момент им сообщили, что буры на расстоянии всего сорока километров.

«Мы очень недооценили мощь и силу духа буров, – писал Черчилль матери. – Впрочем, мы на четверо суток опередили других корреспондентов. Уверен, я уцелею для грядущих событий».

Как только поезд прибыл в Ист-Лондон, Черчилль с Аткинсом поспешили в Дурбан, намереваясь оттуда приехать в Ледисмит по железной дороге. Они сели на маленькое каботажное суденышко. Переход был ужасен. Аткинс позже вспоминал: «Мы оба сильно страдали от морской болезни». В Дурбан судно пришло в полночь 4 ноября. Черчилль был поражен, обнаружив на борту госпитального судна Реджинальда Барнса, получившего в одной из первых стычек пулевое ранение в пах. Он также узнал, что Ледисмит отрезан от Дурбана, что в городе остаются сэр Джордж Уайт со своими войсками и что генерал Буллер, хотя и получивший приказ срочно освободить Ледисмит, появится в Дурбане не раньше чем через три дня.

Буллеру нужно было несколько дней для подготовки к отправке военного имущества по железной дороге. Черчилль и Аткинс решили ехать самостоятельно. Утром 5 ноября они первым же поездом отправились в Питермарицбург. На путь в сто километров ушло четыре часа. Впрочем, добравшись, они узнали, что линия на север больше не работает. Всегда находчивый, Черчилль нанял специальный поезд и дал распоряжение машинисту подъехать как можно ближе к Ледисмиту. Добравшись до Коленсо, откуда до места назначения было несколько километров, выяснилось, что железнодорожная ветка перерезана. Ледисмит находился в осаде.

«Мы рванули из Коленсо, – написал Черчилль сэру Ивлину Вуду, – подгоняемые 12-фунтовой пушкой». Корреспонденты вернулись в Эсткурт, на предыдущую станцию той же ветки, которую обороняли два батальона британских войск. В письме Вуду Черчилль назвал этот городок «никуда не годной чашкой среди холмов».

«Мы поставили палатки на сортировочной станции в Эсткурте, – написал Аткинс. – Нашли хорошего повара. У нас было немного хорошего вина. Каждый вечер мы к обоюдному удовольствию развлекали наших друзей». Черчилль критически оценивал деятельность британских военных властей в Южной Африке. «Поразительно, насколько мы недооценивали этих людей, – написал он сэру Ивлину Вуду из Эсткурта. – В плен к бурам попало вдвое больше солдат, чем погибло, – не самое приятное соотношение. Думаю, следует наказывать тех командиров, которые сдаются в плен со своими подчиненными».

6 ноября в Лондоне вышла из печати «Война на реке», а уже через два дня Черчилль вернулся в Коленсо как пассажир специального бронепоезда, который изготовили сами военные. В поезде были платформа с корабельной девятидюймовой пушкой, которую обслуживали моряки, бронированные платформы для пехоты, паровоз, тендер и платформа с ремонтной бригадой и путевыми рабочими, которые были нужны, чтобы в случае необходимости восстанавливать разрушенный путь.

Прибыв на место, они увидели воздушный шар. Его подняли солдаты осажденного Ледисмита, чтобы следить за передвижениями буров. Поезд остановился на расстоянии менее километра от Коленсо. Черчилль в сопровождении офицера и сержанта пошли пешком в брошенные британцами окопы на окраине, а потом вошли в город. Буров нигде не было видно. «На окраине города, – как сообщал вечером Черчилль в депеше для Morning Post, – несколько местных жителей, встревоженные появлением поезда, подняли на палке белый флаг и размахивали им». Поезд продвинулся еще немного на север, после чего без происшествий вернулся в Эсткурт.

9 ноября, уже верхом с отрядом британцев, Черчилль вернулся на окраину Коленсо. Там они с Аткинсом поднялись на холм, чтобы осмотреть другой берег реки. Их силуэты четко выделялись на фоне неба. Внезапно их окружили вооруженные всадники. «Попались, кажется», – сказал один из них. Но к счастью, это был британский сержант. Журналисты предъявили документы, и конфликт был исчерпан. «Сержант выглядел разочарованным, – написал Черчилль в Morning Post, – но удовлетворился тем, что его сфотографировали для лондонских газет».

Вернувшись в Эсткурт, Черчилль писал Ивлину Вуду: «Было страшно ездить вдоль передовой, хотя я все-таки это делал. Но теперь с нетерпением жду прибытия армии, которая расчистит путь. Ледисмит полностью блокирован, британская кавалерия заперта. Даже железнодорожная ветка небезопасна. Если генерал буров Жубер решит оставить крепкую позицию на реке Тугела и наступать на Эсткурт, нам придется бежать».

Командующий в Эсткурте, опасаясь, что в случае нападения буров не сможет удержать позиции, решил отвести части в направлении Питермарицбурга. Вечером перед запланированным отступлением он ужинал с Черчиллем и Аткинсом в их палатке. Черчилль был убежден, что в отступлении нет необходимости. Как позже вспоминал Аткинс, «ужин проходил под непрерывный лязг полевых орудий, загружаемых на платформы. За ужином Уинстон с уверенностью, которой я отчасти завидовал, но которую не совсем одобрял, утверждал, что Жубер, скорее всего, слишком осторожен, чтобы сейчас выступить, что он, несомненно, доволен своей прочной позицией на Тугеле, что будет жаль указать ему путь на Марицбург и так далее».

Ужин закончился, и командующий ушел. «Вскоре после этого, – заметил Аткинс, – лязг, который на время затих, послышался вновь. Пушки стали снимать с платформ. Уинстон просиял. «Это я сделал!» – воскликнул он. Потом милостиво поправился: «Это мы сделали». Соответствовало ли это действительности, мы никогда не узнаем. Возможно, командующий действовал, исходя из какой-то свежей информации. Но, по крайней мере, Уинстон приложил усилия».

На девятый день пребывания в Эсткурте капитан Эйлмер Холдейн, друг Черчилля по индийской кампании, получил приказ взять бронепоезд и на рассвете 15 ноября отправиться на разведку в сторону Коленсо. Позже в официальном рапорте Холдейн написал, что, получив приказ и выходя из штаба, заметил Черчилля, который вместе с несколькими другими журналистами бродил неподалеку в надежде добыть информацию для газет. Холдейн сообщил Черчиллю о полученном приказе и, зная, что он уже ездил на этом поезде и ему было кое-что известно о территории, по которой лежал путь, предложил ему на следующий день присоединиться к ним.

Черчилль, который уже два раза совершил подобную поездку, поначалу засомневался, но в конце концов согласился. Этот день окажется одним из самых судьбоносных в его жизни. Бронепоезд с отрядом в 150 человек вышел из Эсткурта в 5:10 утра в направлении Коленсо. Через час и десять минут он пришел на станцию Фрер. «Противника не вижу», – сообщил Холдейн в Эсткурт. После пятнадцатиминутной остановки он отдал приказ продолжать движение к Чивли, которого достигли в 7:10 утра. Выяснилось, что буры провели там всю ночь.

Из Эсткурта пришел ответ, в котором говорилось, что к западу от железной дороги замечено около пятидесяти буров, движущихся на юг. Холдейну теперь предписывалось оставаться во Фрере, наблюдать и обеспечить безопасный отход. Он немедленно распорядился направить поезд из Чивли обратно во Фрер. Затем, как он написал позже, «на вершине господствующей высоты внезапно появился противник с артиллерией на расстоянии примерно полукилометра. Один снаряд попал в паровоз».

Машинист Чарльз Драйвер, надеясь прорваться, дал полный ход. Поезд помчался под уклон. В километре от Фрера уклон закончился, но в этот момент платформа с ремонтниками и две бронированные платформы, которые оказались впереди паровоза, сошли с рельсов. Выяснилось, что буры подложили на рельсы огромный валун.

В результате крушения одна из платформ опрокинулась и перегородила путь. «Черчилль, который находился на другой платформе, рядом с артиллерийской, – записал Холдейн, – предложил свою помощь. Зная, что на него можно полностью положиться, я с радостью согласился, а сам занялся подавлением огня вражеской артиллерии, пока он старался расчистить путь».

Спрыгнув с бронированной платформы, Черчилль побежал к трем сошедшим с рельсов платформам и дал распоряжение солдатам убрать их с пути. Это было сделано с помощью машиниста, которому Черчилль подсказал, как и куда подавать паровоз, чтобы столкнуть с рельсов поврежденную платформу. Вагнер был ранен в лицо осколками шрапнели. Позже он расскажет денщику Черчилля Уолдену, что после ранения обратился к Черчиллю со словами: «Мне конец». На что тот ответил: «Выше голову, старина, я с тобой».

«Я боялся, что машинист в панике и не сможет управлять локомотивом, – напишет Черчилль принцу Уэльскому две недели спустя. – Но когда я сказал ему, что, если он справится, его наградят за мужество, он взял себя в руки и под моим руководством вернулся на свой пост». Пока Черчилль, машинист и солдаты занимались этим нелегким делом, британцы открыли огонь по бурам из корабельной пушки. Она успела сделать четыре выстрела, после чего в нее попал снаряд. Холдейн приказал артиллерийскому расчету укрыться на бронированной платформе, откуда, как он доносил, «велась непрерывная стрельба по пушкам противника, что существенно мешало им вести прицельный огонь».

Двое буров были убиты. Тем временем Черчилль с солдатами под непрерывным огнем пытались убрать три сошедшие с рельсов платформы. Четыре солдата при этом погибли, тридцать получили ранения. Позже Черчилль узнал от командующего артиллерией буров, что их тяжелые пушки в среднем выпускали по тридцать снарядов в минуту каждая. «Когда понимаешь, что дистанция была примерно в километр, – рассказывал он принцу Уэльскому в письме, написанном две недели спустя, – можно представить, какому обстрелу мы подверглись и какой звон стоял от шрапнели, бьющей в броню платформы».

«В течение часа, – писал Холдейн в официальном рапорте, – усилия освободить путь ни к чему не приводили. Тяжелые платформы сцепились между собой, бригаду ремонтников никто не мог найти, но Черчилль с неослабевающим упорством продолжал свое дело. Именно ему принадлежит основная заслуга в освобождении пути от сошедших с рельсов платформ. При этом он часто оказывался под огнем противника. Его доблестное поведение невозможно переоценить».

Один из солдат бронепоезда, рядовой Уоллс, через месяц отправил письмо сестре, которая переслала его леди Рэндольф. Он, в частности, написал: «Черчилль – отличный парень. Он ходил под огнем так спокойно, словно ничего вокруг не происходило, и призывал добровольцев помочь убрать с дороги платформу. Его самообладание и все поведение были полезнее усилий пятидесяти человек».