Политический человек. Социальные основания политики

Современные вызовы: коммунизм и национализм

В середине ХХ в. характерная черта всех моделей стабильных западных демократий состоит в том, что они находятся в «постполитической» фазе, – иными словами, между демократическими левыми и правыми силами существует лишь относительно небольшая разница, социалисты становятся умереннее, а консерваторы перестают выступать против государства всеобщего благоденствия. В большой мере указанная ситуация отражает тот факт, что рабочие в этих странах выиграли свою битву за полные гражданские права.

Представители низших слоев являются теперь частью правящих группировок, становясь, так сказать, полноправными членами клуба. Основная политическая проблема индустриальной революции, а именно включение рабочих в легитимное политическое пространство, решена[126 - T. Х. Маршалл проанализировал происходивший в XIX столетии постепенный процесс инкорпорирования рабочего класса в политическое пространство и увидел этот процесс как достижение «элементарного человеческого равенства, связанного с полным членством в обществе и его сообществах, которое никак не противоречит надстройке в виде экономического неравенства». См. его небольшую, но блистательную книгу: T. H. Marshall, Citizenship and Social Class (London: Cambridge University Press, 1950), p. 77. И хотя универсальные гражданские права открывают путь для оспаривания сохраняющихся видов общественного и социального неравенства, наличие этих прав дает также основания для веры в то, что процесс социальных изменений, направленных к достижению равенства, останется в границах такого конфликта, который в демократической системе вполне допустим.]. Сегодня ключевой вопрос внутренней политики – это коллективные переговоры между предпринимателями и профсоюзами о различиях в разделении совокупного продукта, которые ведутся в рамках кейнсианского государства всеобщего благоденствия, а такие вопросы не требуют и не форсируют экстремизма ни от какой из сторон. Однако, даже невзирая на тот факт, что рабочий класс западных демократий инкорпорирован в общество, у этого класса все равно еще имеются авторитарные предрасположенности, которые при определенных условиях проявляются в поддержке экстремистских политических и религиозных движений. Источники таких предрасположенностей рассматриваются далее в главе 4.

В большинстве стран романской и Восточной Европы борьба за интегрирование рабочего класса в политическое пространство не была доведена до конца к тому моменту, когда на сцене появились коммунисты, и факт их появления резко изменил весь характер политической игры. Коммунисты не могли быть абсорбированы в систему тем же путем, каким это произошло с социалистами. В демократическом обществе рабочие-коммунисты, их партии и профсоюзы, пожалуй, не в состоянии получить право доступа к реальной политической власти. Представление коммунистов о себе, а более конкретно – их тесные связи с Советским Союзом понуждают их принять самосбывающееся пророчество, гласящее, что они не сумеют обеспечить достижение своих целей демократическими средствами. Эта повсеместная убежденность препятствует им в получении какого-то позволения на доступ к реальной власти, что, в свою очередь, укрепляет у рабочих-коммунистов ощущение отчужденности от правящей верхушки. Равным образом у более консервативных слоев укрепляется их убежденность в том, что предоставление рабочим или их уполномоченным лицам расширенного набора прав угрожает всему хорошему, чт.е. в этой жизни. Таким образом, присутствие коммунистов не позволяет легко прогнозировать, что экономическое развитие обеспечит стабилизацию демократии в названных европейских странах.

В тех странах Азии и негритянской Африки, которые стали независимыми недавно, положение несколько другое. В Европе рабочие стояли в свое время перед лицом серьезной проблемы завоевания гражданских прав, которых им приходилось добиваться от господствовавших тогда аристократических и деловых кругов. В Азии и Африке долговременное присутствие колониальных правителей идентифицировалось с консервативной идеологией, и более зажиточные классы относятся к колониализму с подобострастием, в то время как левые идеологии, обычно марксистского толка, отождествлялись там с национализмом. В Азии и Африке профсоюзы и партии рабочего класса с самых первых шагов демократической системы были легитимной частью политического процесса. Предположительно такая ситуация могла бы означать стабильную демократию, за исключением того факта, что получение рабочими названных политических прав предшествует на этих материках развитию стабильной экономики с многочисленным средним классом и полноценным индустриальным обществом.

Вся эта система ныне поставлена с ног на голову. В стабильных европейских демократиях левое крыло росло постепенно, в ходе борьбы за больший объем демократии, и оно смогло выразить разные формы недовольства, порожденного на ранних стадиях индустриализации, в то время как правые силы сохраняли поддержку имевшихся в обществе традиционалистских элементов, пока система в конечном счете не пришла к довольно легко достигнутой сбалансированности – с модификациями, наблюдавшимися по обе стороны. В Азии левое крыло оказалось теперь у власти непосредственно в ходе периода демографического взрыва и ранней индустриализации, и ему придется принять на себя ответственность за все последующие невзгоды и бедствия. И точно так же, как это происходит в более бедных областях Европы, коммунисты, которые совершенно безответственным образом нарабатывают себе политический капитал на любом возникающем недовольстве, в настоящее время являются в Азии крупной партией – второй по величине в большинстве тамошних государств.

Учитывая качество существования погрязших в бедности народных масс, низкие уровни образования, классовую структуру в форме удлиненной пирамиды и «преждевременный» триумф демократических левых сил в ситуации, когда до достижения экономической и политической зрелости еще очень далеко, прогноз для политической демократии в Азии и Африке выглядит безрадостным. В странах с наилучшими перспективами: Израиле, Японии, Ливане, Филиппинах и Турции – наблюдается тенденция по одному или нескольким серьезным факторам напоминать Европу: в них высок образовательный уровень (везде, кроме Турции); там имеется существенный и постоянно растущий средний класс; у консервативных групп прочно сохраняется политическая легитимность. Другие азиатские и африканские страны независимо от существующей в них формы политического бытия более привержены определенному темпу своего экономического развития и своей национальной независимости, чем той картине партийной политической жизни и свободных выборов, которую иллюстрирует наша модель демократии. Представляется правдоподобным, что там, где сумеют избежать коммунистической или военной диктатуры, политические события будут следовать тому образцу, который все отчетливее проступает в странах типа Ганы, Гвинеи, Туниса или Мексики, где имеется образованное меньшинство, использующее для осуществления эффективного контроля над обществом различные массовые движения в сочетании с левыми лозунгами и проводящее выборы скорее в качестве красивого жеста на пути к достижению конечных демократических целей и средства для оценки общественного мнения, а не как эффективные инструменты для легитимной смены тех, кто сейчас находится у власти и занимает руководящие посты[127 - Обсуждение появляющихся в Гане политических моделей см. в: David Apter, The Gold Coast in Transition (Princeton: Princeton University Press, 1955). Интересный краткий анализ мексиканской «однопартийной» системы см. в: L. V. Padgett, «Mexico’s One-Party System, a Re-evaluation», American Political Science Review, 51 (1957), pp. 995—1008.]. При наличии сильного давления в пользу быстрой индустриализации и немедленного решения хронических проблем бедности и голода маловероятно, чтобы многие из новых правительств в странах Азии и Африки оказались в состоянии поддерживать открытую партийную систему, где представлены принципиально разные классовые позиции и ценности[128 - Пока эта глава редактировалась и готовилась для публикации, в нескольких бедных и неграмотных странах произошли политические кризисы, которые вновь подчеркивают нестабильность демократического правления в слаборазвитых регионах. Так, 7 октября 1958 г. было мирно свергнуто правительство Пакистана, и новый самоназначенный президент этой страны объявил, что «в существующих ныне условиях демократия западного типа функционировать здесь не может. У нас всего лишь 16-процентная грамотность. В Америке она составляет 98 процентов» (информационный релиз агентства «Ассошиэйтед пресс», 9 октября 1958 г.). Новое правительство начало с того, что распустило парламент и все политические партии. Похожие кризисы произошли почти одновременно в Тунисе, Гане и даже в Бирме, правительство которой под руководством премьер-министра У Ну рассматривалось с момента окончания Второй мировой войны как одно из наиболее стабильных в Юго-Восточной Азии. Да и Гвинея начала политическую жизнь как однопартийное государство. Возможно, открытое появление военных полудиктатур без сколько-нибудь заметного демократического «фронта» может отражать ослабление демократических символов в этих регионах под воздействием советской идеологии, которая приравнивает «демократию» не к конкретным политическим формам и методам, а к быстрому и эффективному осуществлению «воли народа» некой сравнительно образованной элитой.].

Латинская Америка, которая экономически развита столь же слабо, как и Азия, в политическом смысле больше напоминает Европу начала XIX в. Большинство латиноамериканских стран стали независимыми государствами еще перед подъемом индустриализации и ростом марксистских идеологий, в результате чего они так и остаются цитаделями традиционного консерватизма. Сельские территории в них зачастую аполитичны или глубоко традиционны, а движения левого толка пользуются поддержкой в первую очередь со стороны промышленного пролетариата. Латиноамериканские коммунисты, например, выбрали для организации городских рабочих европейский марксистский подход, а вовсе не «путь в Яньань»[129 - Яньань – город в Северо-Западном Китае, в провинции Шэньси, фактически ставший конечной точкой так называемого Великого похода китайских коммунистов; с 1935 по 1948 г. там находился ЦК китайской компартии. В русско- и англоязычной исторической литературе термин «путь в Яньань» (англ. Yenan way) практически не применяется; его заменяет как раз «Великий поход». – Прим. перев.] Mao Цзэдуна, который искал для себя опору в крестьянах[130 - Robert J. Alexander, Communism in Latin America (New Brunswick: Rutgers University Press, 1957).]. Если Латинской Америке позволят развиваться самостоятельно и она сумеет увеличить свою продуктивность, то существуют хорошие шансы на то, что многие из латиноамериканских стран станут продвигаться в европейском направлении. Недавние события на этом континенте, включая свержение целого ряда диктатур, отражают результаты воздействия крепнущего среднего класса, а также возросшего благосостояния и образованности. Сохраняется, однако, большая опасность того, что эти страны могут все же пойти во французском или итальянском направлении, а вовсе не по пути Северной Европы, что коммунисты захватят там лидерство и станут во главе рабочих и что средний класс будет отчуждаться от демократии. После того как политически активный средний класс начинает по-настоящему существовать и действовать, ключевое различие между «левыми» и «правыми» политическими тенденциями становится уже недостаточным в качестве средства дифференциации между сторонниками и противниками демократии. Как показано в главе 5, проведение дальнейших различий между левыми, правыми и центристами, когда у каждой из этих политических сил есть своя характерная идеология и своя социальная база и когда в каждой из этих трех групп существуют свои демократическая и экстремистская тенденции, проясняет проблему «авторитаризма» и его зависимости от текущей стадии экономического развития.

В следующих двух главах продолжается обсуждение условий, необходимых для существования демократического порядка. В них выражено стремление уточнить представленные здесь тезисы и подвергнуть их дальнейшей углубленной проработке путем достаточно подробного изучения тех факторов, которые лежат в основе привлекательности экстремистских движений и авторитарных ценностей для самых разных страт индустриального общества.

Глава 4

Авторитаризм рабочего класса[131 - Ранняя версия данной главы была написана для спонсировавшейся Конгрессом за свободу культуры (Congress for Cultural Freedom) конференции «Будущее свободы», которая проходила в итальянском Милане в сентябре 1955 г.]

Постепенное понимание того, что в современном обществе экстремистские и пропитанные нетерпимостью движения с большей вероятностью будут использовать в качестве своей базы низшие классы, а вовсе не средний класс и уж тем более не высшее сословие, поставило перед трагической дилеммой тех принадлежащих к демократическим левым кругам интеллектуалов, которые когда-то со всей убежденностью считали, что силой, борющейся за свободу, расовое равенство и социальный прогресс, обязательно должен быть пролетариат. Итальянский писатель социалистической ориентации Иньяцио Силоне, утверждал, что «миф об освободительной силе пролетариата растворился наряду с еще одним мифом – о прогрессе. Сравнительно недавние примеры нацистских рабочих союзов, равно как и аналогичных организаций у Салазара и Перона… наконец-то убедили в этом даже тех, кто отказывался признать данный факт уже на основании одного лишь тоталитарного вырождения коммунизма»[132 - «The Choice of Comrades», Encounter, 3 (December 1954), p. 25. Арнольд Рогоу, опубликовавший статью в социалистическом журнала «Dissent» («Инакомыслие»), даже утверждает, что «либеральному и радикальному подходам всегда недоставало широкой общенародной базы, и, по существу, либеральная традиция была традицией ограниченного меньшинства или даже, пожалуй, тех, кто принадлежал к элите». Arnold A. Rogow, «The Revolt Against Social Equality», Dissent, 4 (1957), p. 370.].

Драматические подтверждения указанного соображения были продемонстрированы недавно, когда рабочие южных штатов США поддержали деятельность советов белых граждан[133 - Так назывались в 1950—1960-е гг. общественные объединения белых американцев, которые активно противились расовой интеграции, создавая свои частные школы, бассейны и т. п. – Прим. перев.] и расовую сегрегацию в своей стране, а многие британские рабочие приняли в 1958 г. активное участие в расовых бунтах, разразившихся в Англии. Статья под названием «Короткий разговор с фашистским зверем», появившаяся в левом социалистическом журнале «Нью стейтсмен» (речь в ней шла о перебивающемся случайными заработками восемнадцатилетнем работяге, который принял участие в избиении чернокожих в Лондоне), выразительно и наглядно рисует идеологический синдром, иногда достигающий кульминации в подобном поведении. В этой публикации аналитическому обзору авторитарных элементов, характерных для низшего класса в современном обществе, предпослана в качестве своеобразной прелюдии подробно изложенная точка зрения некоего молодого человека по имени Лен.

«“Да вот же почему я с фашистами, – говорит он. – Они против черномазых. Ведь тот мужик по прозванию Лосось, он же коммунист. Лейбористская партия – она тоже коммунистическая. Как и профсоюзы”. По словам этого парня, его мать и отец целиком и полностью поддерживают Лейбористскую партию. А сам-то он что, против лейбористов и их партии? “Не-е, я – за них. Вы ж сами знаете, они – нашенские. Я и за профсоюзы тоже”. Даже при том, что в них верховодят коммунисты? “На все сто процентов, – отвечает он. – Мне по душе коммунистическая партия. Она – силища, так что мне ихние мужики по душе”. Но как он может быть за коммунистов, когда фашисты ненавидят их?

На это Лен отвечает: “Ладно, знаете ли, вообще-то, я за фашистов не всю дорогу, а только когда они против ниггеров. Но на самом-то деле знаете что? Фашисты – они ведь за богатеев, как и тори. Все они – за чинуш, за разных больших людей, за начальство. А коммунисты – очень они могучие”. Я сказал ему, что в Великобритании коммунистическая партия – совсем маленькая.

“Однако же, – говорит он в ответ, – у них ведь есть Россия, это она стоит за ними”. Его голос полон восхищения. “Россию я обожаю. Знаете, вот где настоящие люди. Они мирные. Они сильные. Когда они говорят, что сделают чего-нибудь, то действительно берут и делают это. Не то что мы. Они заставляют тебя задуматься: ведь у них же есть всякие бомбы, которыми они оттуда могут пульнуть и стереть нас всех отсюдова, с лица земли, одним движением пальца ихнего генерала. Раздолбать нас полностью и окончательно. Честно, они такие, эти русские. Когда они говорят, что сделают чего-нибудь, то действительно берут и делают это. Как в Венгрии. Я пожалел тех челов, ну, венгров. Но разве вы не видели, как русские вошли туда и остановили их? Танками. Не то что мы на Кипре. Наши солдатики получили там кучу пуль в задницу, и что мы стали делать? А вот коммунисты – они за маленького человека”»[134 - Клэнси Сигал (Clancy Sigal) в журнале New Statesman, October 4, 1958, p. 440.].

Такие демонстративные и поразительно наглядные проявления этнических предубеждений рабочего класса и поддержки им тоталитарных политических движений получили подтверждение в нескольких параллельно проводившихся исследованиях самых разных феноменов: общественного мнения, отношения к религии, семейных моделей и структуры личности. Многие из этих исследований говорят о том, что образ жизни низшего класса порождает людей с жестким и нетерпимым подходом к политической жизни.

На первый взгляд может показаться, будто факты политической истории противоречат сказанному. С момента своих первоначальных шагов в XIX столетии рабочие организации и партии выступали как крупная сила в деле распространения политической демократии и в ведении многих прогрессивных битв – политических и экономических. До 1914 г. классическое разделение между ориентированными на рабочий класс левыми партиями и привилегированными в экономическом отношении правыми партиями основывалось отнюдь не только на таких проблемах, как перераспределение дохода, реальный социальный статус и образовательные возможности, оно опиралось также на гражданские свободы и международную политику. Рабочие, если судить по политической линии их партий, часто были становым хребтом борьбы за большую политическую демократию, за религиозную свободу, за права меньшинств и за мир во всем мире, в то время как партии, пользовавшиеся поддержкой консервативного среднего класса и высшего сословия, в значительной части Европы были склонны отдавать предпочтение более экстремистским политическим формам, сопротивляться расширению избирательных прав, горой стоять за институциональную церковь и поддерживать ура-патриотическую внешнюю политику.

События, происходившие после 1914 г., привели к постепенному размыванию этих моделей. В некоторых странах Европы группировки выходцев из рабочего класса оказывались самыми националистически настроенными сегментами населения. В других они находились на переднем крае борьбы против равных прав для любых меньшинств и стремились ограничить иммиграцию или же ввести в странах с открытой иммиграцией жесткие расовые стандарты. Завершение антифашистской эры и развертывание холодной войны показало, что борьба за свободу – это не просто некая разновидность экономической классовой борьбы. Угроза свободе, исходящая от коммунистического движения, оказалась ничуть не меньше той, что когда-то исходила от фашизма и нацизма, причем коммунизм во всех странах, где он силен, пользуется поддержкой главным образом со стороны низших слоев рабочего класса или сельского населения[135 - Источники различий в силе коммунистов в той или иной стране уже обсуждались в главе 2 применительно к уровню и скорости экономического развития.]. Никакая другая партия не была настолько полностью и безоговорочно партией рабочего класса и бедняков, как коммунисты. Что же касается социалистических партий, то и в прошлом, и в настоящее время они получают намного больше поддержки от средних классов, чем коммунисты.

Некоторые социалисты и либералы высказывали мысль, что это ничего не доказывает применительно к вопросу об авторитарных тенденциях в рабочем классе, поскольку коммунистическая партия часто маскируется, выставляя себя как партию, стремящуюся к соблюдению классических западных демократических идеалов свободы, равенства и братства. Эти люди утверждают, что большинство сторонников коммунистических идей, особенно менее образованная их часть, обманываются, думая, будто коммунисты – это просто более воинственные и эффективные социалисты. Я бы, однако, предложил альтернативную гипотезу, а именно что для тех, кто относится к обширной страте людей с низкими доходами, низким профессиональным статусом и низким образованием, – иными словами, для людей, которые в современных индустриальных обществах в значительной мере, хотя и не исключительно принадлежат к рабочему классу, известные нам бескомпромиссные и нетолерантные аспекты коммунистической идеологии вовсе не являются источником напряженности и отнюдь не отталкивают их, а, напротив, привлекают.

Социальная ситуация низших страт, особенно в более бедных странах с низкими уровнями образования, предрасполагает их представителей к тому, чтобы видеть политическую жизнь в чисто черных или белых тонах, т. е. в терминах добра и зла. Следовательно, при прочих равных условиях бедняки должны с большей вероятностью, чем другие страты, отдавать предпочтение экстремистским движениям, которые предлагают простые и быстрые решения любых общественных и социальных проблем, обладая при этом жестким мировоззрением.

Конечно же, «авторитаризм» любой социальной страты или класса в высокой степени относителен и часто модифицируется организационными обязательствами по отношению к демократии, а также индивидуализированными перекрестными давлениями. В любой данной стране низший класс может быть более авторитарен, чем высшие сословия, но на «абсолютной» шкале все классы в этой стране могут быть менее авторитарными, чем любой класс в какой-нибудь другой стране. Скажем, в такой стране, как Великобритания, где у каждой социальной страты нормы терпимости хорошо развиты и широко распространены, даже низший класс может быть в меньшей степени авторитарен и более «умудрен», чем наиболее высокообразованная страта в слаборазвитой стране, где сиюминутные проблемы и кризисы обрушиваются на любой класс и где все группы населения вообще не думают о сколько-нибудь длительной перспективе и могут быть заинтересованы исключительно в скоротечных или даже сиюминутных решениях[136 - См.: Richard Hoggart, The Uses of Literacy (London: Chatto and Windus, 1957), pp. 78–79 и 146–148, где обсуждается, насколько нормы толерантности приемлемы для британского рабочего класса. В работе E. T. Prothro and Levon Melikian, «The California Public Opinion Scale in an Authoritarian Culture», Public Opinion Quarterly, 17 (1953), pp. 353–363 при обследовании 130 студентов Американского университета в Ливане было показано, что они продемонстрировали такую же увязку между авторитаризмом и экономическим радикализмом, какая в Америке обнаруживается среди рабочих. Проведенный в 1951–1952 гг. опрос 1800 взрослых пуэрториканцев, которые были представителями всего сельского населения этой территории (на тот момент она находилась во владении США, а с 1952 г. стала «свободно присоединившимся к США государством» с правами самоуправления. – Перев.), позволил установить, что 84 % респондентов были «в какой-то степени авторитарными» по сравнению с 46 % для сопоставимого чисто американского населения. См.: Henry Wells, «Ideology and Leadership in Puerto Rican Politics», American Political Science Review, 49 (1955), pp. 22–40.].

Приверженность демократическим процедурам и идеалам со стороны тех основных организаций, к которым принадлежат лица с низким статусом, также может влиять на фактическое политическое поведение этих людей, причем даже в большей мере, чем их основополагающие личные ценности, и независимо от того, насколько они авторитарны[137 - Демократы из южных штатов США были самыми непреклонными противниками сенатора Маккарти и его тактики отнюдь не по причине своих глубоких возражений против недемократических методов, а скорее из-за своей организационной приверженности Демократической партии.]. Рабочий класс, который рано (еще до появления коммунистов) выработал в себе лояльность по отношению к политическим и профсоюзным движениям демократической направленности, успешно боровшимся за социальные и экономические права трудящихся, не станет легко менять свои привязанности.

Приверженность отдельных лиц каким-то иным ценностям или институтам (на самом деле это проявления разных видов перекрестного давления) также способна перевесить большинство институциональных предрасположенностей. Например, католически ориентированный французский, итальянский или немецкий рабочий, который при этом настроен весьма антикапиталистически, все равно может тем не менее голосовать в своей Франции, Италии или Германии за какую-то относительно консервативную партию, потому что его преданность католицизму более сильна, чем возмущение и чувство обиды, испытываемые им из-за низкого статуса его класса. Точно так же рабочий, ощущающий сильную склонность к авторитарным идеям, может защищать демократические институты от нападок со стороны фашистов из-за имеющихся у него связей с антифашистскими партиями и профсоюзами, которые действуют в пользу рабочего класса. И наоборот, те, кто не склонен к экстремистской политике, могут поддерживать какую-нибудь экстремистскую партию из-за определенных аспектов ее программы и той специфической политической роли, которую она играет. В США многие люди поддерживали коммунистов в 1936 и 1943 гг. как антифашистскую и интернационалистскую партию.

Таким образом, нет возможности предсказать однозначную склонность тех или иных социальных страт к поддержке либо экстремистских, либо демократических политических партий, исходя из знания их психологических предрасположенностей или на основании их установок, которые выведены из данных какого-либо опроса[138 - Для детального обсуждения ошибочности любых попыток строить предположения относительно того, что политическое поведение является неизбежной функцией политических установок или психологических характеристик, см.: Nathan Glazer and S. M. Lipset, «The Polls on Communism and Conformity», в сб.: Daniel Bell, ed., The New American Right (New York: Criterion Books, 1955), pp. 141–166.]. Однако и практические свидетельства, и теория говорят о том, что низшие страты в относительно большей степени авторитарны, что их (опять-таки при прочих равных условиях) будет сильнее тянуть к экстремистскому движению, нежели к умеренному и демократическому, и что после того, как они в какой-то момент вступили в подобное движение, их не будет отталкивать от него нехватка или отсутствие демократии, в то время как у более образованных или многоопытных сторонников такого рода движения будет наблюдаться склонность покинуть его ряды[139 - Термин «экстремистское» используется применительно к движениям, партиям и идеологиям. Понятие «авторитарный» относится к установкам и предрасположенностям отдельных индивидов (или групп – в тех случаях, когда исследователя интересует статистическое агрегирование индивидуальных установок, а не групповые характеристики как таковые). У термина «авторитарный» имеется слишком много ассоциаций с исследованиями психологических установок, чтобы его можно было с уверенностью и без всякого риска использовать также применительно к типам общественных организаций.].

Демократия и низшие классы

Более бедные страты повсюду придерживаются более либеральных или левых убеждений по экономическим вопросам; они в большей степени одобряют мероприятия, характерные для государства всеобщего благоденствия, в частности установление более высоких размеров заработной платы, а также поддерживают прогрессивный подоходный налог, деятельность профсоюзов и т. д. Но когда речь заходит о либерализме, определяемом в неэкономических терминах, скажем о поддержке гражданских свобод, интернационализма и т. д., корреляция становится абсолютно противоположной. Более зажиточные слои более либеральны, более бедные в большей мере нетерпимы[140 - См. две статьи Дж. Смита: G. H. Smith, «Liberalism and Level of Information», Journal of Educational Psychology, 39 (1948), pp. 65–82; Idem., «The Relation of “Enlightenment” to Liberal-Conservative Opinions», Journal of Social Psychology, 28 (1948), pp. 3—17.].

Данные опросов общественного мнения в целом ряде стран указывают, что низшие классы намного меньше привязаны к демократии как политической системе, чем городской средний и высший классы. В Германии, например, при обследовании, проведенном Институтом ЮНЕСКО в Кёльне в 1953 г., была опрошена систематическая выборка из 3000 немцев, которым задали следующий вопрос: «Думаете ли Вы, что было бы лучше, если бы существовала только одна партия, несколько партий или вообще не было бы никаких партий?» Результаты, проанализированные в соответствии с профессиональным статусом респондентов, говорят о том, что низшие страты рабочего класса и сельского населения с меньшей вероятностью поддержали бы многопартийную систему (этот показатель считается разумным индексом демократических установок в западных и вестернизованных странах), нежели это сделали бы средняя и верхняя страты (см. табл. I).

Сопоставимые результаты были получены и в 1958 г., когда аналогичный вопрос задавался общенациональным или региональным выборкам в Австрии, Японии, Бразилии, Канаде, Мексике, Западной Германии, Нидерландах, Бельгии, Италии и Франции. Хотя пропорция лиц, одобряющих многопартийную систему, изменялась от страны к стране, в рамках каждой страны низшие классы поддерживали ее с меньшей вероятностью[141 - Эти выводы основываются на пока еще не опубликованных данных, хранящихся в архивах и картотеках организации под названием World Poll («Всемирные опросы»); она учреждена фондом International Research Associates («Международные партнеры по исследованиям»), который спонсирует проведение сопоставимых опросов одновременно в целом ряде стран. Вопрос, задававшийся в данном опросе, звучал так: «Предположим, что здесь существовала бы политическая партия, соответствующая Вашей собственной точке зрения, – такая, которую Вы бы рассматривали как более или менее “свою” партию. Хотелось бы Вам, чтобы она была единственной партией в нашей стране, а всякие другие партии, кроме нее, отсутствовали или же Вы будете против такой однопартийной системы?» При этом были обнаружены аналогичные корреляционные зависимости между низким статусом и убежденностью в значимости сильного лидера.].

Таблица I

Ответы различных немецких профессиональных групп по поводу предпочтительной партийной системы, %

(только мужчины)

Вычислено на основании перфокарт, предоставленных автору Институтом ЮНЕСКО в Кёльне.

Опросы, проведенные в Японии, Великобритании и США и спроектированные с целью получить надежные данные об общих реакциях на проблематику гражданских свобод или прав разнообразных меньшинств, дали сходные результаты. При этом выяснилось, что в Японии и рабочие, и сельское население были настроены более авторитарно и проявляли меньшую заинтересованность гражданскими свободами, чем средний и верхний классы[142 - См.: Kotaro Kido and Masataka Sugi, «A Report of Research on Social Strati?cation and Mobility in Tokyo» (III), Japanese Sociological Review, 4 (1954), рр. 74—100; и National Public Opinion Institute of Japan (Национальный институт общественного мнения Японии), Report No. 26, A Survey Concerning the Protection of Civil Liberties (Tokyo, 1951).].

В Англии психолог Ганс Айзенк (Н. J. Eysenck) нашел сопоставимые различия между людьми, которые по своему общему социальному мировоззрению были «практичными трезвыми материалистами», и теми, кто был «идеалистами и оптимистами». У первой группы обнаружилась тенденция проявлять нетолерантность к отклонениям от стандартных моральных или религиозных взглядов, а также придерживаться антинегритянской, антисемитской и ксенофобской точек зрения, в то время как «идеалисты и оптимисты» были снисходительны и терпимы к разнообразным отклонениям, беспристрастны и склонны к интернационализму[143 - См.: H. J. Eysenck, The Psychology of Politics (London: Routledge and Kegan Paul, 1954), р. 127.]. Подводя итог полученных им результатов, основанных на шкале для измерения установок у сторонников различных британских партий, Айзенк сообщил, что «консерваторы, принадлежащие к среднему классу, в большей степени являются идеалистами и оптимистами, нежели консерваторы, принадлежащие к рабочему классу; либералы из среднего класса в большей степени идеалисты и оптимисты, чем либералы из рабочего класса; социалисты из среднего класса в большей степени идеалисты и оптимисты, чем социалисты из рабочего класса; и даже коммунисты из среднего класса являются идеалистами и оптимистами в большей степени, нежели коммунисты из рабочего класса»[144 - Ibid., p. 137; для ознакомления с критическим анализом методологии этого исследования, в котором поднимаются серьезные вопросы по поводу процедур, использованных в указанном исследовании, см.: Richard Christie, «Eysenck’s Treatment of the Personality of Communists», Psychological Bulletin, 53 (1956), pp. 411–430.].

Свидетельства, полученные в результате различных американских исследований, столь же ясны, непротиворечивы и однозначны – низшие страты наименее толерантны[145 - См.: Arnold W. Rose, Studies in Reduction of Prejudice (Chicago: American Council on Race Relations, 1948), где приводится обзор литературы по данному вопросу, опубликованной до 1948 г. Несколько исследований показали ключевую значимость образования и независимо от него – воздействия экономического статуса, причем оба эти фактора играют основную роль для лиц с низким статусом. См.: Daniel J. Levinson and R. Nevitt Sanfоrd, «A Scale for the Measurement of Anti-Semitism», Journal of Psychology, 17 (1944), pp. 339–370 и H. H. Harlan, «Some Factors Affecting Attitudes toward Jews», American Sociological Review, 7 (1942), pp. 816–827, где содержатся данные об установках по отношению к одной из этнических групп. См. также: James G. Martin and Frank R. Westie, «The Tolerant Personality», American Sociological Review, 24 (1959), pp. 521–528. Краткое резюме целого ряда недавних исследований в области расовых отношений в США см. в: Melvin M. Tumin, Segregation and Desegregation (New York: Anti-Diffamation League of B’nai B’rith, 1957). & Co., 1955), p. 139. Значения для работников физического труда и для работающих на фермах были подсчитаны на основании перфокарт, которые любезно предоставил проф. Стоуффер.]. В самом систематическом из них, основанном на общенациональной выборке из почти 5 тыс. американцев, Сэмюэл Стоуффер разделил своих респондентов на три категории: «менее толерантные», «среднетолерантные» и «более толерантные», – используя для этого шкалу, которая базируется на ответах на вопросы о таких гражданских свободах, как право на свободу слова для коммунистов, право на критику религии или на защиту национализации промышленности и т. п. Как демонстрируют данные, представленные в табл. II, толерантность растет одновременно с продвижением вверх по социальной лестнице. Только 30 % тех, кто занимается физическим трудом, принадлежат к категории «более толерантные» в противоположность 66 % для дипломированных специалистов и 51 % для владельцев той или иной собственности, менеджеров и чиновников. В США, как и в Германии или Японии, для фермеров характерна низкая толерантность.

Таблица II

Пропорция респондентов-мужчин, которые применительно к проблематике гражданских свобод принадлежат к числу «более толерантных»

Samuel A. Stouffer, Communism, Conformity and Civil Liberties (New York: Doubleday

Данные, полученные при опросах общественного мнения в тринадцати разных странах и показывающие, что низшие страты меньше привержены демократическим нормам, нежели средние классы, вновь подтверждаются исследованиями ученых, которые были в большей мере ориентированы на психологические аспекты и изучали социальные корреляты «авторитарной личности»[146 - См.: Theodore Adorno, et al., The Authoritarian Personality (New York: Harper & Bros., 1950). Заметим, что это оригинальное исследование дало по данному вопросу менее бесспорные результаты, чем многие из последовавших за ним публикаций. Да и сами авторы указывают (с. 178) на неадекватность своей выборки.]. Многие исследования в этой области, результаты которых были недавно сведены воедино, показывают устойчивую увязку между авторитаризмом и принадлежностью к низшему классу[147 - Richard Christie and Peggy Cook, «A Guide to Published Literature Relating to the Authoritarian Personality», Journal of Psychology, 45 (1958), pp. 171–199.]. По итогам одного из опросов, охватившего 460 лос-анджелесских взрослых, сообщается, что «среди рабочего класса содержится более высокая пропорция сторонников авторитаризма, чем среди представителей как среднего, так и высшего классов» и что среди работающих те лица, которые явным образом идентифицировали себя как принадлежащие к «рабочему классу», а не к «среднему классу», были более авторитарными[148 - W. J. McKinnon and R. Centers, Authoritarianism and Urban Strati?cation, American Journal of Sociology, 61 (1956), p. 618.].

Одно недавнее исследование содержит дальнейшие подтверждения возможности отрицательной корреляции между авторитаризмом и невротическим состоянием у представителей низших классов. Вообще говоря, те, кто отклоняется от стандартов своей группы, с большей вероятностью будут невротическими личностями, чем те, кто им соответствует, так что если мы предполагаем, что среди людей с низким статусом авторитарные черты характера в той или иной мере стандартны, то более либеральные члены указанной группы должны также быть и более невротическими[149 - Слишком большая часть современных психологических знаний в этой области была получена в результате изучения популяций, которые наиболее удобны и доступны для академического исследователя, – университетских студентов. При этом часто забывают, что для этой весьма специфической и особо отобранной группы личностные синдромы и установки могут очень сильно отличаться от тех, что характерны для других сегментов всего населения в целом.]. Как подчеркнули два психолога, Энтони Дэвидс и Чарльз Эриксен, там, где «эталонный стандарт авторитаризма достаточно высок», люди могут быть вполне уравновешенными и вместе с тем авторитарными[150 - См.: Anthony Davids and Charles W. Eriksen, «Some Social and Cultural Factors Determining Relations Between Authoritarianism and Measures of Neuroticism», Journal of Consulting Psychology, 21 (1957), pp. 155–159. В этой статье содержится много ссылок на релевантную литературу.]. И тот факт, что в группах, принадлежащих к низшему классу, подобная ситуация часто имеет место, вполне соответствует гипотезе, что в таких группах авторитарные установки являются «нормальными» и ожидаемыми[151 - Наблюдается повышенная совместимость требований к членству в коммунистической партии и прошлой принадлежности к рабочему классу, как на то указывает открытие Алмонда, установившего, что в его выборке коммунистов какие-то невротические проблемы имелись у вдвое большего числа членов этой партии – выходцев из среднего класса, чем они обнаруживались в группе выходцев из рабочего класса, а это опять намекает на нормальность экстремистских политических взглядов и их конгруэнтность с принадлежностью к рабочему классу. См.: Gabriel Almond, The Appeals of Communism (Princeton: Princeton University Press, 1954), pp. 245–246.].

Экстремистские религии и низшие классы

Многие наблюдатели привлекали внимание к связи между низким социальным статусом и фундаменталистской или хилиастической (милленаристской)[152 - Члены секты хилиастов, или милленариев, верят в грядущее наступление тысячелетнего царства Христа на Земле. – Прим. перев.] религией. Эта связь говорит о том, что экстремистская религия является продуктом тех же самых социальных сил, которыми порождаются авторитарные политические установки. С другой стороны, среди адептов либеральных протестантских церквей всегда преобладали представители среднего класса. В США это создало дилемму для либерального протестантского духовенства, у которого имелась тенденция к либеральности как в своих политических, так и в религиозных взглядах, и, следовательно, зачастую оно хотело распространять свое социальное и религиозное наставление среди низших слоев общества. Но при этом либеральные протестантские священнослужители обнаружили, что эти слои хотят таких пасторов, которые станут возглашать в своих проповедях об адском пламени и спасении души, а не опираться на современное протестантское богословие[153 - См.: Liston Pope, Millhands and Preachers (New Haven: Yale University Press, 1942), pp. 105–116.].

В ранний период социалистического движения Энгельс заметил, что у первоначального христианства и у движения революционных рабочих[154 - Сам Энгельс называет его «современным рабочим движением». – Прим. перев.]имеются «достойные внимания точки соприкосновения», особенно в завлекательных обещаниях о скором приходе «тысячелетнего царства» и в опоре на низшие классы[155 - См.: Friedrich Engels, «On the Early History of Christianity», in K. Marx and F. Engels, On Religion (Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1957), pp. 312–320. [Ф. Энгельс. К истории первоначального христианства. М.: Политиздат, 1979.]]. Недавно Элмер Кларк, глубокий исследователь и знаток малых сект в современной Америке, отметил, что такого рода секты, как и в эпоху раннего христианства, «рождаются главным образом среди бедняков, которыми религия пренебрегает». Он пишет, что в период, когда «бунты и мятежи бедняков носили религиозный оттенок, – а до недавних времен почти всегда так оно и происходило, – как раз и появились идеи о тысячелетнем царствии Христа, и… эти представления хорошо видны в большинстве мелких сект, которые следуют евангелистской традиции. Изначальное милленарианство – это, по существу, защитный механизм людей обездоленных и лишенных всякого духовного наследия; и вот в итоге, отчаявшись получить сколько-нибудь существенные милости через социальные процессы, они отвернулись от нынешнего мира, отказавшего им в своих благах, и стали видеть впереди его грядущее уничтожение в некоем космическом катаклизме, который возвеличит их и низвергнет богатых и могущественных»[156 - Elmer T. Clark, The Small Sects in America (New York: Abingdon Press, 1949), pp. 16, 218–219. Согласно Брайану Уилсону (Bryan Wilson), «ощущение беспросветного отсутствия всякой безопасности, статус, который отличается от статуса окружающих, чувство тревоги, культурная заброшенность толкают к мыслям о необходимости полного переустройства мира, что как раз и способны обеспечить секты, хотя бы отчасти. Те, кто не умеет вписаться в окружающую обстановку, могут составлять общины либо профессиональные группы или же просто быть отдельными рассредоточенными людьми, одними из тех, кто оказался в схожем маргинальном положении». См.: «An Analysis of Sect Development», American Sociological Review, 24 (1959), p. 8, а также монографию того же автора Minority Religious Movements in Modern Britain (London: Heinemann, 1960).].

Эрнст Трёльч, видный историк сектантской религии, охарактеризовал психологический посыл фундаменталистских религиозных сект такими словами, которые вполне можно было бы с тем же успехом применить и к носителям экстремистских политических взглядов: «Это именно низшие классы, которые выполняют по-настоящему творческую работу, формируя общины и сообщества на чисто религиозном основании. Они в одиночку, без всякой посторонней помощи объединяют воображение и простоту чувств с привычками нерефлектирующего разума, с примитивной энергией и настоятельным ощущением необходимости действовать. И вот на одном таком фундаменте оказывается возможным создание не ограниченной никакими условиями авторитарной веры в Божественное Откровение, которая характеризуется простотой полнейшей приверженности и непоколебимой уверенностью. Только внутри такого рода братства есть место для тех, у кого существует ощущение духовной потребности и кто не обзавелся привычкой к интеллектуальному рассуждению, которое неизменно расценивает все на свете с относительной точки зрения»[157 - Ernst Troeltsch, The Social Teaching of the Christian Churches (London: George Allen and Unwin, 1930), Vol. 1, p. 44.].

Свидетели Иеговы, численность которых в США измеряется сотнями тысяч, представляют собой превосходный пример быстро растущей секты, которая, «как и в прошлом, продолжает привлекать непривилегированные слои»[158 - См.: Charles S. Braden, These Also Believe. A Study of Modern American Cults and Minority Religious Movement (New York: Macmillan, 1949), p. 384.]. Основная мысль в учении свидетелей Иеговы состоит в том, что Царствие Небесное вот-вот должно наступить: «Конец света и кончина этого мира близки. Армагеддон совсем рядом – это время, когда грешники будут низринуты и на земле воцарится теократия, или правление Господне»[159 - Ibid., p. 370.]. Причем их организация, как и у коммунистов, является «иерархической и в высокой степени авторитарной. В методах управления этой сектой или в формировании политики данного движения как единого целого просматривается лишь минимальное демократическое участие»[160 - Ibid., p. 363. Можно высказать предположение, что, как и в авторитарных политических движениях, нетолерантный характер большинства сект является для их членов, принадлежащих к низшему классу, привлекательной особенностью, а вовсе не источником напряженности. Хотя нет никаких доступных нам систематических свидетельств в пользу такого предположения, оно помогло бы объяснить отсутствие в рамках этих сект какой-либо толерантности к любой фракционности и к бесконечным ересям, когда новые группировки оказываются столь же нетерпимыми, как и старые, поскольку расколы происходят обычно вокруг вопроса о том, чьи именно нетолерантные представления и методы должны возобладать.].

Прямые связи между социальными корнями политического и религиозного экстремизма наблюдались во многих странах. В царской России молодой Троцкий распознал эту взаимозависимость и успешно вербовал первых пролетариев – членов Южнороссийского союза рабочих (революционной марксистской организации конца 1890-х годов[161 - На самом деле Южнорусский союз рабочих возник в Одессе в 1875 г. – Прим. перев.]) из числа приверженцев религиозных сект[162 - См.: Isaac Deutscher, The Prophet Armed, Trotsky, 1879–1921 (London: Oxford University Press, 1954), pp. 30–31. [И. Дойчер. Троцкий. Вооруженный пророк. 1879–1921. М.: Центрполиграф, 2006.]]. Как показывают недавние исследования, в Голландии и Швеции коммунисты сильнее всего в тех районах, которые когда-то были центрами фундаменталистского религиозного стремления к духовному возрождению. В Финляндии коммунизм и возрожденческое христианство зачастую оказываются сильными в одних и тех же областях этой страны. В бедных восточных частях Финляндии коммунисты очень внимательно следили за тем, чтобы не оскорблять религиозные чувства населения. Сообщается, что многие коммунистические собрания фактически начинаются там с пения религиозных гимнов[163 - См.: Sven Rydenfelt, Kommunismen i Sverige. En Samhallsvetenskaplig Studie. (Kund: Gleerupska Universitetsbokhandeln, 1954), pp. 296, 336–337; Wiardi Beckman Institute, Verkiezingen in Nederland (Amsterdam, 1951, mimeographed), pp. 15, 93–94; Jaako Novsiainen, Kommunism Kuopion I?? nisss? (Helsinki: Joensuu, 1956).].

Из этого никак не следует, что религиозные секты, поддерживаемые элементами из низшего класса, обязательно или обычно становятся центрами политического протеста. На самом деле такие секты фактически часто оттягивают на себя то недовольство и фрустрацию, которые иначе потекли бы в каналы политического экстремизма. Главная мысль здесь состоит в том, что ригидный фундаментализм и догматизм привязаны к тем же самым основополагающим характеристикам, установкам и предрасположенностям, которые находят для себя другую отдушину в приверженности экстремистским политическим взглядам и движениям.

В своем превосходном исследовании источников шведского коммунизма Свен Риденфельт (Sven Rydenfelt) проанализировал различия между двумя социально и экономически сопоставимыми северными округами Швеции, Вестерботтеном и Норботтеном (V?sterbotten, Norrbotten), в попытке объяснить относительно малое голосование за коммунистов в первом из них (2 %) и намного большее – во втором (21 %). Либеральная партия, которая в Швеции оказывает религиозному экстремизму намного больше поддержки, нежели любая другая из действующих там партий, была сильна в Вестерботтене (30 %) и слаба в Норботтене (9 %). Так как суммарное голосование за экстремистов было в обоих округах почти идентичным: 30 и 32 %, то Риденфельт пришел к заключению, что общая предрасположенность к радикализму существовала в обоих этих округах, где проживали некоторые из самых бедных, лишенных всяких корней и наиболее социально изолированных групп в Швеции, но что выражение этой коллизии в указанных административных единицах отличалось, принимая в одном округе религиозную форму, а в другом – коммунистическую: «Коммунисты и религиозные радикалы – в последнем случае это секты, принадлежащие к кругу пятидесятников, – как представляется, конкурируют за лояльность одних и тех же групп населения»[164 - См. обширную рецензию Филлипса Дэвисона на упомяную в предыдущей сноске книгу Свена Риденфельта, опубликованную в журнале Public Opinion Quarterly, 18 (1954–1955), pp. 375–388. Приведенная цитата находится там на с. 382.].

Социальная ситуация низших классов