Политический человек. Социальные основания политики

Коммунистические и социалистические предпочтения в Индии, по классам и образованию

, %

Приведенные показатели были вычислены на основании таблиц, представленных в материалах Индийского института общественного мнения, Indian Institute of Public Opinion, Monthly Public Opinion Surveys, Vol. 2, Nos. 4, 5, 6, 7 (Combined Issue), New Delhi, January-April, 1957, pp. 9—14. Это был предвыборный опрос, а не отчет о фактических результатах голосования. Суммарная выборка составляла 2868 человек. Показатели по Социалистической партии и Социалистической партии Прайя были здесь объединены, так как обе они придерживаются, по существу, одной и той же умеренной программы. Поддержка, оказанная им в штатах Андхра-Прадеш и Керала, была слишком мала, чтобы представлять каждую из партий по отдельности.

Там, где индийская коммунистическая партия невелика и не сильна, ее поддержка, как и поддержка двух маленьких и умеренных социалистических партий, исходит от относительно зажиточных и лучших образованных слоев. Картина резко меняется в штатах Керала и Андхра-Прадеш, где коммунисты сильны. Там средний класс обеспечивает коммунистам только 7 % поддержки, тогда как рабочий класс предоставляет 74 % голосов[205 - Представленная здесь гипотеза не пытается объяснить рост мелких партий. Адаптация к серьезным кризисным ситуациям, особенно к депрессиям и войнам, является, вероятно, ключевым фактором, который первоначально увеличивает поддержку маленькой «сложной» партии. Для анализа изменений в электоральной поддержке социалистической партии по мере того, как она переходила к статусу крупной партии, см.: S. M. Lipset, Agrarian Socialism (Berkeley: University of California Press, 1950), особенно pp. 159–178.]. Образовательные различия среди сторонников этой партии демонстрируют похожую картину.

Исторические модели и демократические действия

Несмотря на глубоко антидемократические тенденции, присущие группам, которые принадлежат к низшему классу, в более индустриализированных демократических странах политические организации и движения рабочего класса поддерживают как экономический, так и политический либерализм[206 - Существовало много исключений из этого правила. Австралийская Лейбористская партия была едва ли не самым главным сторонником «белой Австралии». Аналогично в США до наступления в 1930-х годах идеологической эпохи Нового курса Демократическая партия, которая базировалась на низших классах, всегда была более антинегритянской из двух основных партий в этой стране. Американское рабочее движение выступало против иммиграции небелого населения, и значительная его часть возводила барьеры против членства негров в профсоюзах. Когда американская Социалистическая партия была массовым движением (именно так обстояло дело перед Первой мировой войной), те из ее газет, которые печатались самыми крупными тиражами, скажем выходившие в Милуоки «Социал-демократический вестник» (Social Democratic Herald) и «Призыв к разуму» (Appeal to Reason), выступали против расовой интеграции. Вторая из них открыто заявила: «Социализм обеспечит разделение рас». См.: David A. Shannon, The Socialist Party of America (New York: Macmillan, 1955), pp. 49–52. Даже марксистское социалистическое движение Западной Европы не имело иммунитета против вируса антисемитизма. Так, перед Первой мировой войной на этом континенте произошел целый ряд антисемитских инцидентов, в которые были вовлечены социалисты, причем некоторые из лидеров различных социалистических партий провозглашали откровенно антисемитские взгляды, и наблюдалось сильное сопротивление тому, чтобы социалистические организации активно противостояли антисемитизму. См.: E. Silberner, «The Anti-Semitic Tradition in Modern Socialism», Scripta Hierosolymitana, III (1956), pp. 378–396. В статье по поводу недавних британских расовых беспорядков Майкл Рамни (Michael Rumney) подчеркивает, что в основе антинегритянских настроений и выступлений лежат чувства рабочего класса, и заходит в этом смысле очень далеко, предсказывая, что «с течением времени лейбористская партия станет врагом негров». Он сообщает, что «в то время как консервативная партия оказалась способной поддержать полицию и использовать любые средства, которые считала необходимыми для сохранения мира и спокойствия, лейбористская партия вела себя странным образом тихо. Если же она все-таки начинает говорить, то либо вызывает чувства вражды в тех, кто и без того бунтует против выходцев из Вест-Индии, либо забывает о своих обещаниях быть партией равных прав». См.: «Left Mythology and British Race Riots», The New Leader (September 22,1958), pp. 10–11. Проведенные Институтом Гэллапа опросы британского общественного мнения документально подтверждают указанные суждения. Так, в опросе, завершенном в июле 1959 г., задавался вопрос, имеют ли евреи «больше или меньше власти, чем они должны действительно иметь», и, после того как респондентов сравнили согласно тому, за какую партию они голосовали, оказалось, что антисемитский ответ «у евреев больше власти…» дали 38 % избирателей Лейбористской партии, 30 % тори и 27 % либералов. При этом 7 % сторонников лейбористов, 8 % консерваторов и 9 % либералов считали, что у евреев слишком мало власти. Та же самая организация сообщила об опросе 1958 г., в котором меньшая доля сторонников лейбористов и выходцев из низшего класса сказала, что они голосовали бы за еврея, если бы их партия выдвинула его в качестве кандидата, чем это утверждали представители высшего класса и избиратели Консервативной партии. Но, соблюдая справедливость, необходимо также отметить, что почти каждый еврей в палате общин представляет в данный момент Лейбористскую партию и что почти все эти приблизительно две дюжины евреев в основной своей массе являются представителями решительно нееврейских избирательных округов.]. В XIX и начале ХХ столетия различные организации, профсоюзы (тред-юнионы) и политические партии рабочих играли важную роль в продвижении политической демократии. Однако эти битвы за политическую свободу, которые велись рабочими, равно как и происходившие перед ними похожие битвы представителей среднего класса, имели место в контексте борьбы за экономические права[207 - Фактически существует целый ряд поразительных проявлений сходства между поведением различных страт среднего класса, когда они представляли собой низшие страты в рамках преимущественно аристократического и феодального общества, и представителей рабочего класса в недавно индустриализировавшихся обществах, когда этот класс еще не отвоевал себе достойное место в обществе. Проявления близости религиозного и экономического «радикализма», причем в одном и том же смысле, выглядят поразительными. Как указывает Р. Тауни, в XVII столетии доктрина Кальвина о божественном предопределении выполняла для буржуазии ту же самую функцию, что и теория Маркса о неизбежности социализма для пролетариата в XIX в. Обе они «в своих лучших проявлениях формировали собственную добродетельность в острой антитезе с худшими проявлениями превратностей установленного порядка, учили своих адептов чувствовать себя избранным народом, заставляли их осознавать свою великую судьбу в том, что ниспослано Провидением, и продемонстрировать решимость в ее понимании и реализации». Коммунистическая партия, так же как это делали когда-то пуритане, настаивает «на личной ответственности, дисциплине и аскетизме», и, хотя историческое содержание резко отличается, эти два движения могут иметь одни и те же социологические корни – в изолированных и лишенных всякого серьезного статуса профессиональных группах. См.: R. H. Tawney, Religion and the Rise of Capitalism (New York: Penguin Books, 1947), pp. 9, 99. Изложение сходных соображений см. в: Donald G. MacRae, «The Bolshevik Ideology», The Cambridge Journal, 3 (1950), pp. 164–177.]. Свобода создания организаций и свобода слова были наряду с всеобщим избирательным правом не более чем необходимым оружием в сражении за более высокий уровень жизни, за социальное обеспечение, более короткий рабочий день и т. п. Высшие сословия сопротивлялись расширению политической свободы, видя в этом часть защиты своих экономических и социальных привилегий.

В истории лишь немногие группировки когда-либо добровольно поддерживали гражданские права и свободы, а также личную свободу для тех, кто выступал защитником мер, которые они сами считали презренными или опасными. Религиозная свобода появилась в западном мире только потому, что каждая из борющихся между собой мощных сил сочла себя неспособной разрушить и истребить противостоящие силы, не разрушив всего общества, а также по той причине, что в ходе самой борьбы многие люди утратили веру и, стало быть, интерес к религии, а следовательно, и желание подавлять религиозное инакомыслие. Точно так же всеобщее избирательное право вкупе со свободой организаций и свободой для оппозиции развивались во многих странах либо как уступки сложившейся силе низших классов, либо как средства, позволявшие держать их под контролем, – именно такова была тактика, которую защищали и использовали столь искушенные консерваторы, как Дизраэли и Бисмарк.

Однако, хотя демократические нормы рождались в результате конфликта интересов, они, однажды появившись, становились частью институциональной системы. Таким путем западное рабочее и социалистическое движение включило эти ценности в свою общую идеологию. Но тот факт, что идеология какого-либо движения является демократической, не означает, что его сторонники реально понимают вытекающие отсюда последствия. Все имеющиеся свидетельства, похоже, указывают на то, что понимание упомянутых норм и приверженность им выше всего среди лидеров и гораздо ниже среди идущих за ними последователей. Мнения рядовых членов движения по общим вопросам или их предрасположенности относительно маловажны для предсказания их поведения до тех пор, пока организация, по отношению к которой они лояльны, продолжает действовать демократическими методами. Несмотря на более высокие авторитарные склонности рабочих, те организации рабочего класса, которые носят антикоммунистический характер, все-таки продолжают функционировать в качестве заметно лучших защитников и распространителей демократических ценностей, чем партии, базирующиеся на среднем классе. В Германии, США, Великобритании и Японии лица, поддерживающие демократические левые партии, реально поддержат гражданские свободы и демократические ценности с большей вероятностью, чем те лица внутри каждой профессиональной страты, которые высказываются в пользу консервативных партий. Организованная социал-демократия не только защищает гражданские свободы, но и влияет в этом же направлении на своих сторонников[208 - Примером этого является поразительный случай, который произошел в Австралии в 1950 г. В период больших волнений и тревог по поводу опасностей, исходящих от тамошней коммунистической партии, опрос общественного мнения, проводившийся местным Институтом Гэллапа, показал, что 80 % электората одобрили бы решение, ставящее коммунистов вне закона. Правительство консерваторов вскоре после этого опроса вынесло предложение о полном запрещении этой партии на референдум. В ходе предшествовавшей референдуму избирательной кампании Лейбористская партия и профсоюзы энергично выступили против указанного предложения. После этого в общественном мнении произошли весьма существенные перемены – до такой степени, что намерение запретить коммунистов и поставить их вне закона было фактически отвергнуто, хотя и незначительным большинством голосов, причем рабочие католической ориентации, которые при первоначальном опросе, проводившемся Институтом Гэллапа, в основной своей массе решительно одобряли меры по изгнанию коммунистов из политической жизни, в конечном счете последовали совету своей партии и профсоюзов и голосовали против них. См.: Leicester Webb, Communism and Democracy in Australia: A Survey of the 1951 Referendum (New York: Frederick A. Praeger, 1955).].

Консерватизм в условиях политической демократии особенно уязвим, поскольку, как сказал когда-то Авраам Линкольн, бедных людей всегда больше, чем зажиточных, и обещаниям перераспределить богатство трудно давать отпор. Как следствие этого, консерваторы традиционно боялись всепроникающей и бескомпромиссной политической демократии, а потому в большинстве стран прилагали усилия, чтобы ослабить ее, – ограничивая право участвовать в выборах или манипулируя правящей структурой через посредство верхних палат в парламентах или избыточного представления в них сельских районов и маленьких городков (традиционных цитаделей консерватизма) с целью воспрепятствовать общенародному большинству в осуществлении контроля над правительством и структурами власти. Идеология консерватизма часто базировалась на элитарных ценностях, которые отвергают идею, будто глас электората – это глас мудрости. Другие ценности, нередко защищаемые консерваторами, например милитаризм или национализм, вероятно, тоже выглядят привлекательными для людей с авторитарными наклонностями[209 - Исследование президентских выборов 1952 г. в США обнаружило, что на каждом образовательном уровне (неполная средняя школа, средняя школа и колледж) лица, которые набирали высокие баллы по шкале «авторитарная личность», с намного большей вероятностью голосовали на этих выборах за республиканского кандидата, генерала Эйзенхауэра, а не за его оппонента, либерала Стивенсона. См.: Robert Lane, «Political Personality and Electoral Choice», American Political Science Review, 49 (1955), pp. 173–190. В Великобритании при исследовании антисемитизма среди рабочего класса было установлено, что маленькая группа консерваторов в составе изучавшейся выборки была настроена гораздо более антисемитски, чем либералы и лейбористы. См.: James H. Robb, Working-class Anti-Semite (London: Tavistock Publications, 1954), pp. 93–94.].

Было бы ошибкой сделать из представленных здесь данных тот вывод, что авторитарные наклонности низших классов обязательно несут в себе угрозу демократической общественной системе; в равной мере не следует приходить к подобным выводам и по поводу антидемократических аспектов консерватизма. Ответ на вопрос, действительно ли тот или иной класс поддерживает или не поддерживает ограничения на свободу, зависит от обширной совокупности разнообразных факторов, из которых те, что здесь обсуждались, составляют лишь какую-то часть.

Нестабильность демократического процесса в общем и сила коммунистов в частности тесно связаны, как мы видели, с уровнями экономического развития в каждой из стран, включая существующие там общенациональные уровни образовательных достижений. В относительно бедных странах Европы и других континентов коммунисты представляют собой массовые движения, но они слабы там, где уровни экономического развития и образовательных достижений высоки. Низшие классы менее развитых стран являются более бедными, менее уверенными в безопасности своего положения, менее образованными и относительно менее привилегированными в терминах владения статусными символами, чем низшие страты более зажиточных стран. В более развитых и стабильных демократиях Западной Европы, Северной Америки и Австралазии низшие классы в равной мере и «принадлежат к хорошему обществу», и находятся «вне его» – иными словами, их изоляция от остальной части культуры намного меньше, чем социальная изоляция беднейших групп в других странах, где неимущие напрочь отрезаны от общества своими ужасающе низкими доходами и очень низким образовательным уровнем, уже не говоря о широко распространенной неграмотности.

Это инкорпорирование рабочих в политическое пространство, достигнутое индустриализированным западным миром, в очень значительной степени ограничило авторитарные тенденции в среде рабочего класса, хотя, например, в США пресловутый сенатор Маккарти продемонстрировал, что безответственный демагог, который объединяет националистические призывы с антиэлитарными, все еще может, как и в давние времена, получать значительную поддержку со стороны менее образованных масс[210 - «Однако история масс всегда была историей наиболее последовательной и непримиримой антиинтеллектуальной силы в обществе. <…> Именно американские низшие классы, а вовсе не высшие, оказались теми, кто в основном и оказал сокрушительную поддержку наблюдавшимся в последние годы нападкам на гражданские свободы. Именно среди рабочего люда можно обнаружить, что доминируют там те секты и церкви, которые наиболее враждебны свободному духу». Lewis S. Feuer, Introduction to Marx and Engels, Basic Writings on Politics and Philosophy (New York: Doubleday Anchor Books, 1959), pp. xv – xvi. И в другой богатой стране, а именно в белой Южной Африке, Герберт Тингстен (Herbert Tingsten) подчеркивает, что «индустриализация и коммерциализация… сформировали тот общественный класс, который теперь составляет цитадель бурского национализма: это рабочие, продавцы магазинов, клерки, государственные служащие нижних уровней. Здесь, как и в США, эти «бедные белые» – правильнее сказать, белые, которым угрожает бедность, – являются ведущими стражами расовых предрассудков и превосходства белой расы». The Problem of South Africa (London: Victor Gollancz, Ltd., 1955), p. 23.].

В то время как многочисленные свидетельства из разных мест земного шара о последствиях повышения общенационального уровня жизни и образования позволяют нам с надеждой смотреть на политические взгляды и поведение рабочего класса в тех странах, где экстремизм слаб, эти же явления наводят на пессимистические размышления и выводы по поводу судьбы менее развитых в экономическом отношении и нестабильных демократий. Там, где какая-нибудь экстремистская партия уже завоевала себе поддержку низших классов, обеспечиваемую зачастую тем, что она делает упор на равенство и экономическую безопасность за счет свободы, представляется проблематичным лишить ее этой поддержки с помощью демократических методов. Коммунисты, в частности, умело сочетают два типа хилиастических картин мира. В силах ли демократические партии рабочего класса убедительно продемонстрировать свою способность защищать экономические и классовые интересы, да и можно ли вообще построить такие партии в менее стабильных демократиях – это большой и спорный вопрос. Но угроза демократии исходит отнюдь не исключительно от низших страт. И в следующей главе мы от авторитаризма рабочего класса обратимся к многообразным вариациям фашизма, который обычно отождествляется со средним классом.

Глава 5

«Фашизм» – левый, правый и центристский

Возвращение де Голля к власти во Франции в 1958 г. после военного coup d’еtat (государственного переворота) сопровождалось зловещими предсказаниями о возрождении фашизма как крупного идеологического движения и вновь подняло проблему различных видов экстремистских движений. До 1945 г. значительная часть дискуссий между марксистскими и немарксистскими учеными была посвящена анализу фашизма во власти и сосредоточена на том, занимались ли нацисты либо другие фашистские партии фактическим укреплением экономических институтов капитализма или же они создавали новый посткапиталистический общественный строй, подобный советскому бюрократическому тоталитаризму.

Хотя для понимания функциональной значимости тех или иных политических партий неимоверно важен анализ их фактического поведения в период нахождении у власти, необходимо также внимательно анализировать социальную базу и идеологию любого движения, если мы хотим по-настоящему понять его. Исследование социальных баз самых разных массовых движений современности говорит о том, что у каждой крупной социальной страты имеются инструменты политического выражения как демократической, так и экстремистской ориентации. Экстремистские движения левой, правой и центристской направленности (коммунизм и перонизм, традиционный авторитаризм и фашизм) базируются в первую очередь на рабочем, высшем и среднем классах соответственно. В тот или иной момент ко всем этим вариантам экстремизма применялся термин «фашизм», но при экспертном аналитическом изучении социальной базы и идеологии каждого из вышеперечисленных движений обнаруживается, что по своему характеру они различаются.

Политический и социологический анализ современного общества в терминах левого фланга, центра и правого фланга возвращает нас к временам Первой французской республики, когда делегаты рассаживались на своих местах согласно их политической окраске таким образом, что образовывали непрерывный полукруг – от самых радикальных и эгалитарно настроенных лиц в левых секторах этого полукольца до наиболее умеренных и аристократических в правых его секторах. Отождествление левых с защитой социальных реформ и эгалитаризма, а правых – с аристократией и консерватизмом углублялось по мере того, как политическая жизнь стала определяться и интерпретироваться в терминах столкновения между классами. Участвуя в политической жизни XIX столетия, консерваторы и марксисты вполне единодушно исходили из предположения, что в современном обществе самым основополагающим фактором является социально-экономический раскол. С тех пор как демократия стала институциализированной, а опасения консерваторов по поводу всеобщего избирательного права, которое якобы неизбежно будет означать конец частной собственности, уменьшились, многие стали выдвигать аргументы в пользу того, что анализ политической жизни в терминах левых, правых и классового конфликта чрезмерно упрощает и искажает действительность. Однако традиция политического дискурса и текущая политическая реальность вынудили большинство ученых сохранять эти фундаментальные концепции, хотя другие разрезы общественной жизни, вроде религиозных различий или региональных конфликтов, порождают такое политическое поведение, которое не следует линиям классового разделения[211 - Невзирая на все сложности французской политической жизни, наиболее продвинутые из специалистов по изучению выборов в этой стране пришли к заключению, что тамошние партии и альтернативы надлежит классифицировать в разрезе левых-правых. См.: F. Goguel, Gеographie des еlections fran?aises de 1870 а 1951, Cahiers de la fondation nationаle des sciences politiques, No. 27 (Paris: Librairie Armand Colin, 1951).].

До 1917 г. об экстремистских политических движениях обычно думали как о феномене, присущем правым кругам. Те, кому хотелось бы вообще ликвидировать демократию, стремились восстановить монархию или правление аристократов. После 1917 г. политические деятели и ученые не сговариваясь начали указывать как на левый, так и на правый экстремизм, т. е. на коммунизм и фашизм. При таком взгляде экстремисты на обоих концах политического континуума превращаются в апологетов диктатуры, в то время как умеренные представители центра остаются защитниками демократии. В этой главе мы попытается показать, что данное мнение ошибочно, что экстремистские идеологии и группы могут быть классифицированы и проанализированы в тех же самых терминах, что и группы демократические, т. е. как правые, левые и центристы. Эти три позиции у экстремистов напоминают их демократические параллели и по составу социальных баз, и по содержанию лозунгов. Хотя сравнения всех трех названных позиций на демократическом и экстремистском континуумах представляют несомненный интерес, данная глава концентрируется на политических взглядах центра как самого пренебрегаемого типа политического экстремизма, а также на взглядах той формы «левого» экстремизма, которую иногда называют «фашизмом», – речь идет о перонизме в том виде, как он манифестирует себя в Аргентине и Бразилии.

В рамках демократических тенденций центристскую позицию обычно называют либерализмом. В Европе, где он представлен такими разными партиями, как французские радикалы, голландские и бельгийские либералы и прочие, либеральная позиция означает следующее: в экономике это приверженность идеологии laissez-faire (свободной конкуренции и невмешательства правительства в дела частных лиц, особенно в частный бизнес и торговлю), вера в жизнеспособность малого бизнеса, а также противодействие сильным профсоюзам; в политической жизни – требования о минимальном правительственном вмешательстве и регулировании; в социальной идеологии – поддержка равных возможностей для достижения успеха, противостояние аристократии и возражение против принудительного выравнивания доходов; наконец, в культуре – антиклерикализм и антитрадиционализм.

Если мы посмотрим в большинстве демократических стран на приверженцев этих трех основных позиций, то обнаружим вполне логичную зависимость между идеологией и социальной базой. Социалистические левые движения черпают силу в городских работниках физического труда и в более бедных из сельских страт; консервативные правые круги получают поддержку от довольно-таки зажиточных элементов – от владельцев крупных промышленных предприятий и ферм, от таких социальных слоев, как менеджеры и представители свободных профессий, а также от тех сегментов менее привилегированных групп, которые вовлечены в деятельность традиционалистских институтов, особенно церкви. Демократический центр пользуется поддержкой со стороны средних классов, преимущественно мелких бизнесменов, работников умственного труда (так называемых белых воротничков), а также антиклерикально настроенных дипломированных специалистов и профессионалов разного рода (адвокатов, учителей, врачей и т. п.).

Те или иные экстремистские группировки исповедуют идеологии, которые соответствуют идеологическим воззрениям их демократических двойников. Классические фашистские движения представляли экстремизм центристского толка. Причем, хотя фашистская идеология и антилиберальна в характерном для нее прославлении государства, она походила на либерализм своим противостоянием крупному капиталу, профсоюзам и социалистическому государству. Кроме того, она напоминала либерализм еще и отвращением к религии и иным формам традиционализма. При этом, как мы увидим позже, социальные характеристики нацистских избирателей в догитлеровской Германии и Австрии намного сильнее напоминали характеристики тех, кто голосовал за либералов, нежели граждан, отдававших предпочтение консерваторам.

Крупнейшей группировкой левых экстремистов являются коммунисты, идеологический посыл которых мы уже обсудили достаточно подробно и которые в этой главе не будут особенно интересовать нас. Коммунисты явным и открытым образом революционны, они противостоят господствующим стратам и видят свою базу в низших классах. Существует, однако, другая форма левого экстремизма, которую, как и правый экстремизм, часто классифицируют под вывеской фашизма. Эта форма, перонизм, в значительной степени обнаруживается в более бедных и слаборазвитых странах, она обращается к низшим слоям и выступает против средних классов и высших сословий. Перонизм отличается от коммунизма тем, что это националистическое движение и оно обычно являлось порождением националистически настроенных армейских офицеров, которые стремились построить более жизнеспособное общество, разрушая коррумпированные привилегированные страты, ибо те, по убеждениям бунтующих офицеров, удерживали народные массы в бедности, не давали экономике по-настоящему развиваться, занимались деморализацией армии и недоплачивали ей.

Консервативные или правоориентированные экстремистские движения возникали в различные периоды современной истории, образуя длинный ряд, от хортистов в Венгрии, христианско-социальной партии Дольфуса в Австрии, «Стального шлема»[212 - «Стальной шлем» (Stahlhelm) – монархический военизированный союз бывших фронтовиков в Германии, созданный в ноябре 1918 г. К началу 1930-х годов насчитывал около 500 тыс. членов. С усилением нацистов постепенно утрачивал влияние, а после установления фашистской диктатуры слился с гитлеровскими штурмовыми отрядами. – Прим. перев.] и других националистов в догитлеровской Германии и Салазара в Португалии вплоть до голлистских движений перед 1958 г. и монархистов в современной Франции и Италии. Правые экстремисты консервативны и чужды революционности. Они стремятся изменить существующие политические институты для того, чтобы сохранить или восстановить давние культурные и экономические институты, в то время как экстремисты, действующие в центре и на левом фланге, стремятся использовать политические средства для культурной и социальной революции. Идеалом правого экстремиста является не тоталитарный правитель, а монарх или же традиционалист, который действует, словно коронованная особа. Многие из таких движений – в Испании, Австрии, Венгрии, Германии и Италии – были явным образом монархическими, а де Голль возвратил французскому институту президентства почти императорские права и привилегии. Неудивительно, что сторонники правоэкстремистских движений отличаются от тех, кто поддерживает центристов; у них наблюдается тенденция быть более зажиточными и – что заметно важнее для достижения массовой поддержки – более религиозными.

«Фашизм» и средний класс

Тезис, что фашизм является в основном движением среднего класса, в котором представлен протест против капитализма и социализма, против крупного капитала и больших профсоюзов, далек от оригинальности. Многие аналитики высказывали такое предположение уже в тот момент, когда фашизм и нацизм впервые появились на общественно-политической сцене. Почти четверть века назад экономист Дэвид Сапосс хорошо сформулировал эту мысль:

«Фашизм… [являет собой] экстремальное выражение взглядов среднего класса, или популизма. <…> Основная идеология среднего класса – это как раз популизм. <…> Идеалом популистов всегда был независимый маленький класс собственников, состоящий из торговцев, механиков и фермеров. Этот элемент… обозначаемый в настоящее время как средний класс, поддерживает и продвигает систему частной собственности, прибыли и конкуренции, построенную на совершенно других основаниях, нежели та, которая задумывалась капитализмом. <…> С самого своего зарождения популизм выступал против “большого бизнеса” или всего того, что теперь стало известно как капитализм.

С момента окончания войны похоронный звон по либерализму и индивидуализму звучал громогласно, хотя и справедливо. Но, поскольку происхождение либерализма и индивидуализма восходит к среднему классу, считалось само собой разумеющимся, что этот класс был также устранен из игры в качестве эффективной социальной силы. Но фактически популизм является теперь столь же внушительной и грозной силой, какой он был всегда. А агрессивная напористость среднего класса проявляется ныне более энергично, чем когда-либо»[213 - David J. Saposs, «The Role of the Middle Class in Social Development: Fascism, Populism, Communism, Socialism», в сб.: Economic Essays in Honor of Wesley Clair Mitchell (New York: Columbia University Press, 1935), pp. 395, 397, 400. Анализ, проведенный Андре Зигфридом еще раньше и основанный на детальном экологическом исследовании моделей голосования в одной из частей Франции с 1871 до 1912 г., показал, что мелкие буржуа, которых считали классическим источником французской демократической идеологии, становились основной базой для пополнения экстремистских движений. Зигфрид подчеркивал, что, хотя эти люди «по природе своей эгалитарны, демократичны и завистливы… они больше всего на свете боятся новых экономических условий, которые угрожают устранить их, раздавив между агрессивным капитализмом крупных компаний и нарастающим подъемом рабочего люда. Они возлагают большие надежды на республику и не перестают поддерживать в себе республиканский или эгалитарный настрой. Но все они находятся в том состоянии недовольства, отталкиваясь от которого буланжизм выстраивает свои силы. Реакционные демагоги, видят в этих людях наилучшую почву для ведения своей агитации, рождая в них страстное сопротивление определенным демократическим реформам». Andrе Siegfried, Tableau politique de la France de l?ouest sous la troisi?me r?publique (Paris: Librairie Armand Colin, 1913), p. 413.].

И хотя некоторые специалисты приписывали поддержку нацизма низшими слоями среднего класса специфическим экономическим трудностям Германии в 1930-е годы, американский политолог Гарольд Лассуэлл, писавший цитируемую далее работу в разгар Великой депрессии, утверждал, что экстремизм среднего класса проистекает из тенденций, неизбывно присущих индустриальному капиталистическому обществу, тенденций, которые продолжали бы воздействовать на средний класс даже в том случае, если бы его экономическое положение улучшалось.

«В той степени, в которой гитлеризм представляет собой реакцию отчаяния со стороны низших сегментов среднего класса, он является продолжением того движения, которое началось еще в последние годы XIX в. Если исходить из сугубо материальных соображений, то нет необходимости предполагать, что владельцы маленьких магазинчиков, учителя, проповедники, адвокаты, врачи, фермеры и ремесленники финансово чувствовали себя в конце того столетия хуже, чем в его середине. Если же, однако, брать за основу психологические соображения, то мелкую буржуазию и низшие слои среднего класса все сильнее затмевал рабочий народ и высшие слои буржуазии, чьи профсоюзы и картели, а также партии вышли на авансцену. Психологическое обеднение низших частей среднего класса ускорило эмоциональное ощущение ненадежности в личностных свойствах людей, которые их составляли, тем самым удобряя почву для различных движений массового протеста, через посредство которых средние классы могли бы взять реванш и отомстить за себя».

По мере того как относительное положение среднего класса ухудшалось, а его негодование против продолжающихся социальных и экономических шагов властей сохранялось и даже нарастало, «либеральная» идеология этой страты – поддержка индивидуальных прав в противовес всепроникающей власти – изменялась и из мировоззрения революционного класса становилась мировоззрением класса реакционного. Когда-то либеральные доктрины поддерживали буржуазию в ее борьбе против остатков феодального и монархического строя, а также против разнообразных ограничений, с требованиями которых выступали меркантилистски настроенные правители и церковь. Либеральная идеология противостояла трону и алтарю; она отдавала предпочтение недавно появившейся тогда идее ограниченного государства. Указанная идеология была революционной не только в политических терминах; она удовлетворяла некоторым из функциональных требований, обязательных для эффективной индустриализации. Как подчеркивал Макс Вебер, развитие капиталистической системы (которое в его анализе совпадает по времени с индустриализацией) делало необходимыми и отмену искусственных внутренних границ, и создание открытого международного рынка, и установление законности и порядка, и поддержание относительного международного мира.

Но те устремления и идеология, которые лежали в основе либерализма и популизма XVIII и XIX столетий, имеют совершенно другое значение и смысл в передовых индустриальных обществах ХХ в., а также выполняют в них совсем иные функции. Сопротивление крупным, разветвленным организациям и рост государственной власти бросают вызов некоторым фундаментальным характеристикам существующего ныне общества, поскольку для функционирования стабильной модернизированной общественной структуры необходимы крупная промышленность, равно как сильное и легитимное рабочее движение, а неизбежным сопутствующим обстоятельством всего этого представляется регулирование со стороны правительства и очень высокие налоги. Выступать одновременно и против бизнеса с его бюрократией, и против профсоюзов, и против мер государственного регулирования – такое поведение представляется и нереалистичным, и до некоторой степени иррациональным. Как выразился в этой связи Толкотт Парсонс, «новая негативная ориентация по отношению к определенным первичным аспектам вызревающего современного общественного строя и социального порядка сосредоточилась прежде всего в символе «капитализм». <…> По крайней мере в идеологии фашизма основным и даже принципиальным аспектом является реакция против «идеологии» рационалистического обоснования нынешнего общественного устройства»[214 - Talcott Parsons, «Some Sociological Aspects of the Fascist Movement», в его Essays in Sociological Theory (Glencoe: The Free Press, 1954), pp. 133–134. Сам Маркс подчеркивал, что «мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин – все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории» (цит. по: S. Nilson, «Wahlsoziologische Probleme des Nationalsozialismus», Zeitschrift f?r die Gesamte Staatswissenchaft, 110 (1954), p. 295).].

Поскольку никогда не прекращающийся конфликт между менеджментом и рабочими представляет собой интегральную часть крупномасштабного индустриального капитализма, то желание мелкого бизнесмена сохранить важное место для себя и своих социальных ценностей «реакционно» – не в марксистском смысле ретроградного замедления шестеренок и колес революции, а с точки зрения тенденций, неотъемлемо присущих современному индустриальному обществу. Иногда усилия слоя мелких бизнесменов сопротивляться происходящему процессу или направить его в противоположную сторону принимают форму демократических либеральных движений вроде британской либеральной партии, французских радикалов или американских республиканцев Тафта. Такие движения обычно терпят неудачу в своей попытке затормозить и тем более повернуть вспять тенденции, против которых выступают их члены и сторонники, и, как недавно отметил другой социолог, Мартин Троу, «те тенденции, которых боятся мелкие бизнесмены, – к концентрации и централизации – продолжают усугубляться без перерывов на депрессии, войны и периоды процветания, а также независимо от того, какая партия находится у власти; таким образом, в итоге эти люди всегда недовольны и всегда настроены против властей»[215 - Martin A. Trow, «Small Businessmen, Political Tolerance, and Support for McCarthy», American Journal of Sociology, 64 (1958), pp. 279–280.]. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что при определенных условиях мелкие бизнесмены поворачиваются в сторону таких экстремистских политических движений – будь то фашизм или анти-парламентский популизм, – которые тем или иным путем выражают свое презрение к парламентарной демократии. Такого рода движения отвечают некоторым из тех же самых потребностей, что и более традиционные либеральные партии; они дают отдушину для выхода тех напластовавшихся напряжений в среде среднего класса, которые присущи зрелому индустриальному строю. Но если либерализм пытается справляться с разного рода проблемами посредством легитимных социальных изменений и «реформ» (иногда, впрочем, таких «реформ», которые, по правде говоря, повернули бы весь процесс модернизации в противоположную сторону), то фашизм и популизм предлагают решить наболевшие проблемы тем, что возьмут государство в свои руки и станут управлять им таким способом, который восстановит старую экономическую безопасность средних классов и их высокое положение в обществе, но в то же самое время урежет мощь и статус крупного капитала, равно как и крупных рабочих организаций.

Тот или иной набор привлекательных лозунгов и призывов, выдвигаемых экстремистскими движениями, может также служить ответной реакцией разных страт населения на социальные последствия индустриализации в ходе различных стадий ее развития. Эти варианты формируются как резко контрастирующие, что достигается сравнением организованных угроз демократическому процессу в обществах, пребывающих на разных стадиях индустриализации. Как я уже показал ранее, всякий экстремизм рабочего класса, будь то коммунистический, анархистский, революционно-социалистический или перонистский, чаще всего обнаруживается либо в обществах, которые претерпевают быструю индустриализацию, либо там, где процесс индустриализации не привел в результате к образованию преимущественно индустриального общества, как это случилось в романских странах Южной Европы. Экстремизм среднего класса возникает в странах, характеризующихся одновременно и хорошо развитым капитализмом, и мощным рабочим движением. Правый экстремизм шире всего распространен в менее развитых экономических системах, где сильными остаются традиционные консервативные силы, связанные с троном и алтарем. Поскольку в некоторых странах, например во Франции, Италии или в веймарской Германии, присутствовали страты со всеми тремя перечисленными совокупностями обстоятельств, постольку иногда в одной и той же стране сосуществуют все три типа экстремистских политических взглядов. Только зажиточные, высокоразвитые в промышленном отношении и сильно урбанизированные страны обладают, как представляется, иммунитетом к этому вирусу, но даже в США и Канаде наблюдаются свидетельства того, что самозанятые люди, имеющие собственное дело, все-таки несколько недовольны и разочарованы.

Разные политические реакции схожих страт на отличающиеся аспекты ситуаций, возникающих в процессе индустриализации, ясно очерчиваются при сравнении политики определенных латиноамериканских стран с политикой стран Западной Европы. Более процветающие из латиноамериканских стран напоминают сегодня Европу XIX в.; они переживают промышленный рост, хотя рабочий класс в них все еще остается относительно не организованным в профсоюзы и политические партии, а в районах с преобладающим сельским населением там по-прежнему продолжают существовать резервуары традиционного консерватизма. Что касается растущего в этих странах среднего класса, то он, как и его европейские двойники в XIX столетии, поддерживает демократическое общество, пытаясь сократить влияние антикапиталистических традиционалистов и деспотической власти военных[216 - Для анализа политической роли быстро растущего среднего класса в латиноамериканских странах см.: John J. Johnson, Political Change in Latin America – the Emergence of the Middle Sectors (Stanford: Stanford University Press, 1958). Различные политические пристрастия одной важной социальной группы на последовательных стадиях индустриализации обозначены в комментарии Джеймса Брайса, который в 1912 г. отметил, что «отсутствие того класса мелких землевладельцев, который является самым здравым, правоверным и самым стабильным элементом в США и Швейцарии – да и во Франции или в отдельных частях Германии он в такой же мере стабилен, даже если политически и менее подкован, – является для Южной и Центральной Америки неудачей и тяжкой бедой». Это утверждение, возможно, и было справедливым в ранний период, т. е. прежде, чем воздействие широкомасштабной и повсеместной организации крупных ферм стало означать экономическую конкуренцию для мелких фермеров и подтолкнуло их в ряды потенциальных сторонников фашизма, как это показывают обсуждаемые в этой книге данные по Германии и другим странам. См.: James Bryce, South America: Observations and Impressions (New York: Macmillan, 1912), p. 533.]. В той мере, в какой на данной стадии экономического развития Латинской Америки там вообще существует социальная база для экстремистских политических взглядов, она лежит не в средних классах, а в растущем, но все еще не организованном по-настоящему рабочем классе, который страдает от проявлений напряженности, органически присущих быстрой индустриализации. Именно эти рабочие составили первоначальную базу поддержки для единственных масштабных «фашистских» движений в Латинской Америке – движений Перона в Аргентине и Варгаса в Бразилии. Эти движения, как и коммунистические, с которыми они временами вступали в какое-то подобие союза, обращаются в странах, недавно ставших на путь промышленного развития, к массам, которые «вытеснены» с насиженных мест.

Реальный вопрос, на которой необходимо ответить, состоит в следующем: какие именно страты больше всего «вытеснены» в каждой из стран? В некоторых это новый рабочий класс; иными словами, тот рабочий класс, который никогда не был интегрирован в тотальное общество – ни экономически, ни политически; в других это мелкие бизнесмены и иные относительно независимые предприниматели или самозанятые лица (владельцы маленьких ферм, провинциальные адвокаты), которые чувствуют себя задавленными растущей мощью и статусом объединенных в профсоюзы рабочих, а также вездесущей корпоративной и правительственной бюрократией. В каких-то еще странах это консервативные и традиционалистские элементы, которые стремятся сохранить старое общество, защитив его от ценностей социализма и либерализма. Фашистская идеология в Италии, например, выросла из оппортунистического движения, которое в разное время намеревалось обратиться ко всем трем основным группам населения и оставалось в достаточной степени аморфным, чтобы позволить себе взывать к весьма различающимся стратам, – в зависимости от того, каким образом на общенациональном уровне варьировалось определение тех, кто был сильнее всех «вытеснен»[217 - Сравнение европейского среднего класса и аргентинского рабочего класса с аргументированным утверждением, что в своей окружающей среде каждый из них является в наибольшей степени «вытесненным», содержится в работе Gino Germani, Integration politica de las masas y la totalitarismo (Buenos Aires: Colegio Libre de Estudios Superiores, 1956). См., кроме того, книгу того же автора: Idem., Estructura social de la Argentina (Buenos Aires: Raigal, 1955).]. Так как фашистские политиканы были в высшей степени оппортунистическими в своих усилиях по обеспечению поддержки для себя и своих приспешников, такие движения часто включали в себя группы, которые характеризовались конфликтующими интересами и ценностями, даже когда они в первую очередь выражали нужды одной конкретной страты. Гитлер, который сам был экстремистом центристского толка, добился поддержки в том числе и от консерваторов, надеявшихся использовать нацистов против левых марксистов. А консервативные экстремисты вроде Франко часто проявляли способность сохранить в рядах своих последователей самых настоящих центристов, не давая им, однако, взять под контроль все движение.

В предыдущей главе, посвященной авторитаризму рабочего класса, я пробовал установить некоторые из других условий, склоняющих различные группы, группировки и отдельных лиц к тому, чтобы с большей готовностью принять экстремистскую и демонологическую картину мира[218 - См. выше, с. 137–143.]. Там утверждалось, что низкий уровень искушенности и высокая степень неуверенности в стабильности своего положения предрасполагает отдельного человека и целые группы населения к экстремистскому взгляду на политическую жизнь. Нехватка искушенности и умудренности – это в значительной мере продукт недостаточного образования и изолированности от многообразного жизненного опыта. Исходя из этих соображений наиболее авторитарные сегменты средних страт общества должны обнаруживаться среди мелких предпринимателей, которые живут в малых общинах или на своих фермах. Такие люди получают – по сравнению с другими представителями среднего класса – относительно невысокое систематическое образование; кроме того, проживание в сельской местности или в маленьких городках обычно означает изоляцию от гетерогенных ценностей и групп. По тем же причинам в рядах среднего класса можно было бы ожидать больше экстремизма среди лиц, имеющих собственное дело (как на селе, так и в городе), чем среди работников умственного труда и так называемых белых воротничков, среди руководителей разных уровней, дипломированных специалистов и лиц свободных профессий.

В последующих разделах сводятся воедино доступные данные по разным странам, которые указывают на резкие различия между социальными корнями классического фашизма и популизма, с одной стороны, и движений правого толка – с другой.

Германия

Классическим примером революционной фашистской партии служит, конечно же, национал-социалистическая рабочая партия Германии (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei – NSDAP), которую возглавлял Адольф Гитлер. Для марксистских аналитиков эта партия была представителем последней стадии капитализма – партией, которая завоевала власть, дабы поддержать шатающиеся институты капитализма. Так как нацисты пришли к власти перед наступлением эры регулярных опросов общественного мнения, то для локализации их социальной базы мы вынуждены положиться на сведения о результатах всеобщего голосования на многочисленных выборах. Если классический фашизм обращается в значительной степени к тем же самым элементам, что и движения, которые поддерживали либерализм, то именно те, кто ранее являлись сторонниками либерализма, должны были бы обеспечить поддержку и нацистам. Взгляд на статистические данные о всеобщих выборах, проходивших в Германском рейхе за период с 1928 по 1933 г., кажется, подтверждает эту точку зрения (см. табл. I).

Хотя такого рода таблица скрывает изменения, вносимые лицами, которые идут против общей статистической тенденции, некоторые разумные выводы на сей счет все-таки могут быть сделаны. По мере того как сила нацистов росла, либеральные партии буржуазного центра, базирующиеся на менее традиционалистских элементах немецкого общества – в первую очередь на мелких бизнесменах, служащих и работниках умственного труда, – неумолимо двигались к полному краху. В период между 1928 и 1932 гг. эти партии потеряли почти 80 % своих избирателей, и их доля в суммарном количестве голосов сократилась от одной четверти до менее чем 3 %. Единственной центристской партией, сохранившей свою долю электората, была партия католического центра, поддержка которой подкреплялась религиозной преданностью ее адептов. Марксистские партии, т. е. социалисты и коммунисты, потеряли приблизительно одну десятую общей процентной доли своей поддержки, хотя суммарное голосование за них сократилось лишь незначительно. Уровень пропорциональной поддержки консерваторов снизился примерно на 40 % – намного меньше, чем указанный показатель у более либеральных партий среднего класса.

Внимательное наблюдение за сдвигами, происходившими среди немарксистских и некатолических партий, говорит о том, что нацисты получили наиболее солидную прибавку голосов за счет различных либеральных партий среднего класса – бывших бастионов Веймарской республики. Среди этих партий самые тяжелые потери понесла Wirtschaftspartei (Экономическая партия), представлявшая прежде всего интересы мелких бизнесменов, кустарей и ремесленников[219 - Karl D. Bracher, Die Au??sung der Weimarer Republik (Stuttgart und D?sseldorf: Ring Verlag, 1954), p. 94. Парламентскую фракцию этой партии составляли почти исключительно бизнесмены, которые проявляли активность в группах интересов разных ассоциаций малого бизнеса. См.: Sigmund Neumann, «Germany: Changing Patterns and Lasting Problems» в сб.: S. Neumann, ed., Modern Political Parties (Chicago: University of Chicago Press, 1956), p. 364.]. Действовавшая на правом фланге националистическая противница Веймарской республики, Немецкая национальная народная партия (Deutschnationale Volkspartei, DNVP), была единственной из немарксистских и некатолических партий, которая сохранила более половины своей доли голосов, набранных во время всеобщего голосования 1928 г.

Таблица I

Доли суммарного количества голосов, полученные разными германскими партиями в 1928–1933 гг., и процентная доля от голосов 1928 г., сохранившаяся на последних свободных выборах 1932 г.

, %

Доля суммарного количества голосов,%

Основные данные приводятся в работе Samuel Pratt, The Social Basis of Nazism and Communism in Urban Germany (M. A. Тhesis, Dept. of Sociology, Michigan State University, 1948), pp. 29, 30. Те же данные представлены и проанализированы в работе Karl D. Bracher, Die Au??sung der Weimarer Republik (Stuttgart und Dusseldorf: Ring Verlag, 1954), pp. 86—106. Выборы 1933 г. были проведены после того, как Гитлер уже более месяца занимал пост канцлера.

Wirtschaftspartei (Экономическая партия) не выставляла никаких кандидатов на выборах 1933 г.

Наибольшее сокращение количества голосов, поданных за консерваторов, наблюдалось главным образом в избирательных округах, расположенных близ восточной границы Германии. Доля голосов, полученных немецкой национальной народной партией, уменьшилась в промежутке между 1928 и 1932 гг. на 50 % или даже более в десяти из тридцати пяти избирательных округов на территории Германии. Семь из этих десяти округов принадлежали к числу приграничных областей, включая каждый из регионов, которые выходили на польский коридор[220 - Польский коридор (Данцигский коридор) – существовавшая в 1919–1945 гг. полоса земли шириной от 30 до 200 км, которая заканчивалась узкой полоской морского побережья (71 км). Была получена Польшей по Версальскому мирному договору 1919 г. и давала ей доступ к Балтийскому морю. Постоянные конфликты между Польшей и Германией вокруг этого коридора послужили для фашистской Германии одним из предлогов ее нападения на Польшу 1 сентября 1939 г. – Прим. перев.

Rudolf Heberle, From Democracy to Nazism (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1945).], а также землю Шлезвиг-Гольштейн, выходившую на северную границу Германии. Поскольку указанная партия была и самым консервативным, и самым националистическим – до появления нацистов – оппонентом Версальского договора, эти данные говорят о том, что нацисты существеннее всего ослабили позиции консерваторов в тех регионах, где национализм был наибольшим источником силы последних, в то время как консерваторы сохранили большинство своих избирателей на территориях, которые не пострадали так уж напрямую от наложенных Версалем санкций в виде аннексий и контрибуций и в которых – это можно аргументированно доказать – основные лозунги указанной партии носили в большей мере консервативный, чем националистический характер. Германско-американский социолог Рудольф Хеберле в своем детальном исследовании моделей голосования в Шлезвиг-Гольштейне продемонстрировал, что консерваторы потеряли поддержку тех владельцев мелкой собственности, как городских, так и сельских, чьи двойники-аналоги в далеких от пограничья областях были чаще всего либералами, в то время как поддержку верхних слоев консерваторов они все-таки сохранили[221 - Rudolf Heberle, From Democracy to Nazism (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1945).].