Фотографии 10 на 15… (сборник)

Света конверт открыла, заглянула в него и увидела там фотографию какую-то, старую, это было видно по ее выцветшим краям с мелкими заломами. И она осторожно достала ее двумя пальцами и посмотрела, в первый миг даже не поняв, ни кто, ни что на ней изображено.

Наташка молчала – видно, ждала реакции. А Света, испытывая волнение, вглядывалась, узнавала и не узнавала – фонтан какой-то, группу женщин в рабочих костюмах, косынках…

Фонтан показался ей каким-то ненастоящим, старым, давно не видела она таких фонтанов, разве что в кино, в какие-то стародавние времена. И тут ее осенило, как вспышка в сознании блеснула – да это же киностудия! Это же они в павильоне на киностудии!

И почему-то даже жаром ее обдало, такое мощное и неожиданное это было воспоминание, и, волнуясь, со слезами на глазах смотрела она на фотографию, разглядывая людей, ища среди них себя, и сразу не нашла, как будто тут ее и не было, но раз Наташка фотографию эту так значительно подарила, значит – должна она там быть, тем более что Наташку, которая с ней на киностудии практику проходила, она на фотографии узнала – была она там тоненькой, глазастой, совсем не такой как сейчас. Подруга давно располнела, лицо ее округлилось, щеки налились, казалось, даже глаза уменьшились. Только волосы остались прежними – черными, волнами спадающими на плечи.

И тут она увидела себя – на заднем плане, самой крайней, совсем неузнаваемой – с нежным детским лицом, с густой челкой до бровей, тоже глазастую, с каким-то не ее, не Светиным взглядом: открытым и словно вопрошающим, как будто что-то хотела спросить или чего-то ждала…

И ощущение от девочки этой – открытой, ожидающей чего-то, было таким пронзительным, таким глубоко чистым, что Света заплакала. Заплакала тоже по-детски, открыто. И Наташка, увидев такую – ожидаемую, наверное, реакцию, – тоже всплакнула и сказала как-то горько:

– Нет, мать, ты глянь – какие девочки были! Какие молоденькие, совсем дети… О таких и говорят – молоко на губах не обсохло!.. И куда только все делось?! – спросила она и, привычно уже, как всегда после каких-то печальных вопросов – к бутылке потянулась, по рюмке налила и сказала громко, с отчаянием: – Давай, подруга, выпьем, за тех нас, которых больше нет! За молодость нашу, которая, блин – прошла! А какая была молодость!..

И выпила смачно, и рюмку громко на стол поставила. Светлана тоже выпила, только тихо, как будто боялась потревожить что-то в себе. Выпила, и, не закусывая, продолжила фотографию рассматривать, узнавая теперь и других женщин, когда поняла – где это и кто это.

– Вот эта же была старшей у нас, как ее звали? Как-то просто…

– Петровна, – подсказала Наташка, и Светлана головой согласно закивала и добавила:

– Она была не старшей, старшей был мужик, помнишь, большой, высокий такой, над ним все эти женщины тогда постоянно смеялись, что он, мужик, целым цехом баб-драпировщиц командует. А Петровна эта была его замом, она всеми нами больше и управляла. А он только приходил, задание давал, в каком павильоне какие декорации надо тканью обтянуть, с Петровной обсуждал, какие полотна делать надо, кого в какой павильон направлять на работу.

И стали вспоминать они с Наташкой, горячась, радуясь этим воспоминаниям, как попали они, студентки университета, на киностудию на практику. Повезло тогда их группе, что именно их отправили не в колхоз какой-то, не к озеленителям, которые в городе остались и каждый день ездили куда-то цветы высаживать, а на самую настоящую киностудию.

Известие, что они целый месяц будут работать на киностудии, казалось сначала каким-то нереальным. Ну чего они, студенты, могут там делать? Оказалось, нужны там были просто разнорабочие. И всю их группу распределили по разным цехам: кого к декораторам отправили, помогать декорации делать, их с Наташкой, неразлучных подруг, отправили к драпировщицам, которые ткани в полотна сшивали, потом обтягивали этими полотнами деревянные остовы декораций. На полотнах этих художники рисовали окна или книжные полки, превращая их в стены комнаты, или дома, деревья, создавая несуществующие улицы. Это было настоящее превращение, происходившее на их глазах. И они, особенно в первые дни своей такой странной, неожиданной практики, наглядеться не могли на эти удивительные ненастоящие улицы, заходили в несуществующие квартиры, в которых половина предметов была просто нарисована на стенах.

И как только появлялась возможность – бежали они к какому-то павильону, где стояли декорации к съемке, с волнением заходили внутрь – в огромные павильоны-ангары, в которых умещались улицы и переулки, стояли корабли или колонны барской усадьбы. Это был какой-то удивительный, нереальный – и реальный мир. Мир игрушечных, ненастоящих предметов, квартир, улиц, городов. Мир разных времен и событий…

А как они любили смотреть на съемки! Какое это было волнующее зрелище – оживающий мир, в котором люди из массовки в костюмах, атрибутах определенного времени занимали свои позиции, двигались, взаимодействовали – и на фоне этой ненастоящей жизни на первом плане – главные герои начинали свое действо, говорили какие-то слова, звучало: «Мотор! Съемка!» – снимался фильм…

Сколько эмоций получали они, две девочки-провинциалки, живущие в студенческом общежитии, всего лишь год обучавшиеся в университете, все еще шальные от самого ощущения, что они живут в таком огромном городе, учатся в университете. В первые дни своей практики они поверить не могли, что оказались в центре такой потрясающей, удивительной жизни, в центре съемок кино, настоящего кино, в возможностях видеть, как снимается кино, как строятся декорации, как оживают улицы и площади искусственных городов, как наполняются они людьми из массовки, делая эту нереальность реальностью.

Каждую свободную минуту, почти все время перерыва, наскоро перекусив, они мчались в какой-то павильон, чтобы увидеть кусок этой – каждый раз разной, другой, нереальной – жизни.

Здесь снимали Островского, и дамы, одетые в платья с затянутыми корсетами, готовились перейти дощатый тротуар несуществующего города.

Здесь разыгрывалась драма: мужчина уходил от женщины, уходил навсегда, и она лежала ничком, устав от слез, – и тишина стояла на съемочной площадке…

Здесь иностранный шпион сидел в роскошной «иностранной» квартире, а на столе перед ним лежали пачки иностранных сигарет (пустые пачки сигарет – они с Наташкой после съемки смотрели) и стояла бутылка виски, (в бутылке была обычная вода, Наташка потом даже попробовала!).

И это постоянное ощущение волшебства, возможности увидеть такое, чего не могли увидеть обычные люди, на мгновение пожить возможной – другой и незнакомой – жизнью волновало, будоражило. И они, наполняясь этими эмоциями, переживаниями в течение дня, продолжали обсуждать их и по дороге домой, и вечером в комнате общежития.

Сейчас, погрузившись в воспоминания, забыв о Светланином дне рождения, подруги вспоминали киностудию, себя – тех, какие они тогда были…

– А помнишь, как мы в перерыве на лавочке сидели, а к нам Евгений Леонов подсел?

– Да, мы с тобой тогда прямо обалдели – живой Леонов к нам садится, да еще с нами разговаривает!

– А он же нам тогда что-то сказал… – вспоминала Светлана, и глаза ее блестели, словно, только что, недавно все это происходило, и было так в ней живо. – Он сказал что-то типа: «Ну что, девчонки, неохота работать?»

– Да, да! – горячо поддержала ее Наташка. – Он так и спросил, и сам сказал: «И мне неохота…»

– Да, это было круто, как сейчас говорят. Такой человек – рядом на лавочке сидит и с нами разговаривает!..

Подруги помолчали, погрузившись в воспоминания, и на лицах их было что-то такое – мягкое, светлое, видно было – в хорошие воспоминания они погрузились…

– А помнишь, фестиваль тогда был, делегация актеров по киностудии ходила, помнишь? Мы все хотели кого-то узнать, лицо какое-нибудь знакомое увидеть…

– Да, точно, был какой-то кинофестиваль, нам тогда дядька этот, начальник наш, билеты приносил, мы же с тобой ходили на просмотры…

– Ну да, ходили, правда, не помню, чего смотрели, но здорово было: просмотр, актеры, режиссеры, как сейчас говорят – тусовка их…

– А помнишь, мы комнату обтягивали, из нее потом декораторы настоящий будуар сделали, а мы с тобой там чай пили после работы…

– Ага, прикольно было… Нас тогда кто-то оттуда прогнал…

– Да, ассистент режиссера, помнишь, девчонка такая важная ходила…

– А помнишь, как Петровна тебя за рукавицы ругала, что ты правых рукавиц нашила, а левой – ни одной?

– Ага, это ведь она сама мне заготовок выдала на правую руку, а на левую – не дала, и я, дурочка молодая, старалась, шила, а мне вместо доброго слова – мат-перемат…

– Да, ругаться они могли, еще те тетки были… А ты тогда, тихоня, хвост поджала, только мяукала чего-то в ответ: «Вы же сами…» Ты тогда такой тихой, молчаливой была – помнишь? Не то что сейчас… Сейчас бы глотку свою луженую открыла… Нет, как все же люди меняются, – сказала Светлана, словно только сейчас осознав, как изменилась за годы их дружбы Наталья. И подумала: как из такой молчуньи и скромницы получилась такая громогласная норовистая тетка?! А сама она, Света, какой стала? Разве скажешь, что была она когда-то этой девочкой – славной, милой, мечтательной?..

И на фотографию посмотрела – как на подтверждение своих мыслей, где эти две девочки славные запечатлены были…

Наташа ушла. На кухне был порядок – Наташка всегда в конце их посиделок мыла посуду, вытирала стол.

– Как будто так и было! – говорила она, довольная собой. – А то что это за гости – придут, насвинячат и уйдут…

Машка затихла в комнате. Пора было спать, но спать Светлане не хотелось. Так взбудоражили ее эта встреча со своей молодостью, с киностудией, что было не до сна.

И она, стоя у окна, глядя на ночной город, ощутила, как будто было это сейчас, совсем недавно – удивительное это, радостное чувство, с которым просыпалась она в своей комнате в общежитии. Было это чувство постоянным, как фон, в котором она тогда жила: радость и удивление, что живет она в таком огромном городе, что она – студентка университета. И радость тогда, летом, что, накинув на себя легкие платья, наскоро умывшись, они с Наташкой, подругой ее, поедут на киностудию, в удивительный, нереальный – сказочный мир.

Ей вспомнилось сейчас, как будто она почувствовала это наяву, – ощущение свежего летнего утра, запах свежеполитого асфальта, доносящийся в окно троллейбуса, легкий ветерок и их с Наташкой радостные лица: они едут на практику на самую настоящую киностудию, где снимается кино!

И подумала она с нежностью, со слезами на глазах: «И вправду, какие девочки были – молодые, радостные, жизни открытые!.. Какая жизнь тогда была – ежедневная радость, волнение, ожидание чуда. Не то что теперь…» – оборвала она себя горько и пошла спать, словно устав от этих воспоминаний.

Но заснуть не могла. Так и блуждала ее память по коридорам киностудии, когда ходили они с Наташкой оформляться на практику, все еще не веря в свое счастье, разглядывая каждого встречного, ожидая увидеть известного актера или режиссера.

Вспоминала она комнату их большую в драпировочном цехе, в котором стояли столы со швейными машинками, лежали рулоны тканей, стопки рукавиц, которые сами драпировщицы и шили, без которых нельзя было обойтись в их обойном деле.

Вспомнила, как в обеденный перерыв выходили они с Наташкой в небольшую зеленую аллейку, садились прямо на траву под березой и наспех съедали нехитрый свой обед: пару бутербродов, приготовленных дома, и яблоко или бутылку молока с булкой – не больно-то разгуляешься на студенческую стипендию, а в столовую или кафе ходить было накладно.

И тут – словно подумала о чем-то важном, таком, что обязательно надо вспомнить, – она встрепенулась, и сонное, расслабленное состояние как рукой сняло. Что-то такое было в воспоминаниях этих, что ее разбудило, даже встревожило. Это кафе! Конечно же, кафе, в которое они с Наташкой пару раз заходили, но которое им было не по карману.

Зайдя в него в первый раз, они поразились, увидев очередь, в которой стояли люди из массовки в костюмах разных эпох, ролей, характеров. Стояли буднично, словно в обычной очереди – рыцарь и старушка в розовом воздушном платье, похожая на добрую фею. Стояли в ярких туалетах танцовщицы из водевиля и «нищие», одетые в рванье.

Они с Наташкой еще пару раз заходили в это кафе, чтобы поглазеть на удивительное зрелище. Брали стаканчик с чаем или кофе, садились за столик и просто смотрели на публику, наслаждаясь атмосферой массовки, съемочных разговоров. И пару раз среди этих людей, которые специально приходили сюда, чтобы, хоть на заднем плане, хоть на мгновение оказаться на экране, встречали они настоящих, известных актеров.