Божья коровка на яркой траве (сборник)

Она вдруг вспомнила Лерочку. Эта молодая женщина, почти девочка – тонкая, стройная, полная жизни – была действительно всеобщей любимицей. Удивительным образом вызывала она к себе расположение всех – и женщин-коллег всех возрастов, и мужчин, и начальника – грозного, громкого, которого все боялись как огня.

Для всех она была Лерочкой – так называли ее в организации, где все обращались друг к другу по имени и отчеству. Но она была настолько открытым, добрым, жизнерадостным существом, что иначе и звать ее было нельзя.

– Смотрите, смотрите, какие цветы красивые, – радостно восклицала она, входя в комнату, и все смотрели, бросая работу, на Лерочку, с сияющим лицом державшую в руках яркий букет, и наперебой спрашивали:

– Это кто же тебе подарил?..

– Это от кого такая красота?..

И она так же радостно и открыто отвечала:

– Это я сама себе купила! Сама себя порадовала…

И, видя разочарование или непонимание на лицах сотрудниц, говорила горячо:

– Девочки, ну надо же себя радовать! Ну если сейчас нет мужчины, который цветы может дарить, – надо самой себе дарить!.. Время идет, жизнь идет – каждый день. Жить надо – сейчас, радовать себя – сейчас, не завтра, не послезавтра – сейчас!

И бежала в соседний отдел за большой вазой, стоящей в кабинете их начальника. И оттуда слышался радостный голос, ее восторженное:

– Красивые – правда? Я прямо их увидела и обомлела! И целый день теперь буду любоваться и завтра, и послезавтра – пока не завянут… А потом – другие себе подарю…

И ей, такой радостной, светящейся от любого маленького счастья, – недолго пришлось цветы себе покупать. Появился в ее жизни мужчина, который с таким восторгом на нее смотрел, с таким обожанием следил за тем, как она говорит, что она говорит, что всем было понятно: все это у него серьезно, крепко и надолго. И сам он был крепким, сильным, крепко стоящим на ногах. И Лерочка стала, как сослуживцы в первое время говорили, – как сыр в масле кататься. Но говорили они это без зависти – кому еще, как не такой прекрасной девушке, должны доставаться такие крепкие, крутые мужчины?! О ком, как не о Лерочке, они должны заботиться? Кого, как не Лерочку, должны на руках носить, баловать, лелеять?

И она приходила на работу – из счастливого (а какой у нее еще мог быть?) брака – с очередной радостной историей: куда они ездили, что видели… Или – какое новое платье купил ей муж:

– Девочки, вы не поверите – такое длинное, струящееся по ногам, из такого тонкого шелка, такого глубокого синего цвета, как море, как небо! Просто невероятное счастье его надевать, не то что носить, – говорила она с таким открытым лицом, с такой радостью, что все вокруг и могли только радоваться вместе с нею. Даже пожилые женщины – уставшие от жизни, обозленные ею, – видя Лерочку с такой ее радостью, лишь одобрительно качали головой: мол, пусть хоть она порадуется жизни – это же Лерочка…

А когда пришла она на работу – летом, в самый пик жары – в легком шифоновом сарафане и в босоножках на высоких каблуках, щедро украшенных яркими разноцветными камушками и стразами, – необычных, явно очень дорогих, – все только ахнули: до чего хороша! И, обсуждая потом необыкновенные эти босоножки, пришли к выводу: только Лерочке их и носить. На любой другой женщине это смотрелось бы вычурно, даже фальшиво, а ей, с ее неуемной энергией жизни, они шли, словно даже в них ее радостное отношение к жизни нашло выражение.

Она радовалась жизни – везде и всегда, так казалось всем. Да так и было на самом деле.

Когда в их профессиональный праздник все сотрудники дружной командой отправились на теплоходе по реке до ближайшего острова, на котором был организован корпоратив с конкурсами, сценками, Лерочка в одной из них играла роль грозной Шамаханской царицы (кому еще, как не Лерочке, играть роль царицы!). Но даже в этой роли умудрилась она всех развеселить. Когда два «раба» тащили ее, сидящую на ковре, по песку, она радостно махала и посылала всем воздушные поцелуи, полностью выходя из роли. Но разве можно было ожидать от Лерочки грозности или серьезности?

И когда неожиданно для всех, как гром среди ясного неба, пришло сообщение о ее смерти, никто не мог в это поверить. Все говорили:

– Не может такого быть! Не может быть!..

Лерочка отсутствовала на работе почти три месяца. Сначала – ушла в очередной отпуск. Потом – написала заявление на отпуск за свой счет, объясняя это семейными обстоятельствами. И то, что заявление ее привозил на работу муж, никого не удивило – может, занята семейными делами, а может, ребеночка ждет, плохо себя чувствует и пока не хочет все это афишировать – кто-то предложил такое объяснение. Потом узнали, что Лерочка на больничном, и никто не заподозрил ничего плохого, наоборот, все дружно решили: точно – забеременела, обследование какое-то проходит…

А потом, на похоронах, так же дружно говорили:

– Такая молодая, ей бы жить и жить…

И ни у кого в голове не укладывалось, как так – за три месяца человек мог сгореть, так неожиданно, так быстро уйти из жизни…

И, против своей воли, вспомнила Наташа, как лежала Лерочка в гробу, измененная неожиданной для всех худобой, с запавшими – не Лерочкиными – глазами и застывшими – казалось, приподнятыми в удивлении – бровями, словно так и не поняла она, не поверила, что ушла, что жизнь ее оборвалась, завершилась…

А сотрудники, видя крест с начертанным на нем именем – «Валерия…», – удивленно переглядывались. И кто-то сказал тихо:

– Была она для нас Лерочкой – Лерочкой и останется…

Начальник, присутствующий на похоронах, к удивлению всех, взял слово и сказал:

– Она успевала жить… Она – успела жить…

И Наташа удивилась тогда точности его слов.

Она – успевала жить. Она успела жить. Она жила – полноценно, ярко, весело, радуясь каждому дню, событию, находя хорошее в плохом, смотря в жизнь ясным открытым взглядом…

Наташа тряхнула головой, словно прогоняя воспоминания, и подумала: чего она вдруг Лерочку вспомнила? Зачем это надо – покойника вспоминать? И ответила себе легко: «Как тут не вспомнить, когда с самого утра все на кладбище посылают?! Поневоле вспомнишь все свои посещения этого неприятного заведения… – И слову невольно улыбнулась: скажет тоже – «заведения». А как по-другому назвать-то его? Организацией не назовешь, обществом тоже, местом встречи – не подходит. Хотя, если разобраться… – И опять, чертыхнувшись, подумала: – Кончать надо разговоры эти кладбищенские, воспоминания эти – пусть и чудесного, светлого человечка, которого можно только по-хорошему вспомнить, с благодарностью за то, что был он в твоей жизни…»

Но до сих пор не понятно ей было: как таких людей чудесных так рано можно жизни лишать, что – похуже не нашлось?! И тогда, узнав о смерти Лерочки, все были потрясены именно этим фактом: как можно Лерочку – их Лерочку – забирать из жизни? Почему именно она? За что? Кому, как не ей, жить?!

Всем это казалось несправедливым, неправильным, но, как говорится, ни с жизнью, ни с Богом не поспоришь.

Был, наверное, в этом какой-то смысл, им неведомый…

На следующий день, обнаружив в расписании заседаний окно почти в два часа, она уверенным шагом вышла из гостиницы, села в быстро подошедшую маршрутку и уже через пять минут оказалась на остановке, откуда было видно ограждения кладбища с открытой калиткой.

– Если вы хотите с центрального входа зайти – вам нужно еще три остановки проехать, – сказал ей водитель. – Тут вы войдете с обратной стороны…

Но она решила не тратить время зря и спустя еще несколько минут вошла в покосившуюся калитку, попав на территорию, поросшую сорной травой, густо заросшую деревьями. И, пройдя несколько десятков шагов, остановилась в растерянности.

– Где же кладбище-то?

Вокруг было запустение, словно тут давно не ступала нога человека. И она пошла дальше, едва угадывая под ногами дорожку. И остановилась как вкопанная, увидев в высокой траве по обе стороны дорожки полуразрушенные каменные надгробия, обломки крестов, поваленные на бок постаменты.

Словно какая-то гигантская рука разбросала эти обломки старых захоронений, и Наташа, остолбенев, взглядом выхватывала все новые и новые покосившиеся надгробия, низкие оградки. Время, трава и деревья почти скрыли их, и эти останки могил, надгробий говорили о старине, о древности больше, чем что-либо виденное ею в этом городе раньше.

И она пошла по едва угадываемой дорожке, с волнением находя эти кусочки старых захоронений, поражаясь их старине – тому, что среди них, а иногда прямо из надгробий росли деревья, которые из когда-то случайно занесенного ветром семечка выросли до огромных размеров…

– Вот это да… – произнесла она вслух. – Какое же это старое кладбище…

Она стояла молча, охватывая взглядом все это запустение – старое, прошлое – видно, что не один год здесь шло разрушение, минуло несколько поколений человеческих жизней, пока могилы эти приходили в упадок. Пока их рушили стихии и люди, которые явно приложили к этому свои руки: на могилах не хватало части барельефов, на постаментах в изголовьях могил отсутствовали кресты или скульптуры. Явные следы вандализма присутствовали во всем этом – и это было печально: как последующие поколения не уважают предыдущие, разрушая следы последнего пристанища человеческих тел.

И она пошла дальше, вглубь, с живым любопытством, словно место это энергию жизни, интереса в ней включило, – и жадно рассматривала все, что попадалось ей по пути: ржавые и покосившиеся кресты, которые слепо смотрели стертыми от времени безымянными табличками. На некоторых едва угадывались цифры: 1813–18… Она рассматривала старинные кладбищенские скульптуры, барельефы, надгробия, на которых еще кое-где проглядывали цифры рождения и смерти, наполовину стертые эпитафии.

И это ощущение старины, ощущение прошлой жизни, былых времен стало еще сильнее. Она с интересом и с волнением от этой встречи с прошлой жизнью – читала сохранившиеся надписи, словно знакомясь с этими прошлыми жизнями людей:

Действительный статский советник, скончался в 1895 году 72 лет от роду…

Первой гильдии купец и жена его, почившая – в день ангела…

Она читала звания их, сословия, профессии, удивляясь, что именно это было написано на могильных плитах:

Отставной майор…

Действительный статский советник…