Миткаль. Шлейф одержимости

Возвращаться за чеком уже не было сил, и я махнула на него рукой, прекрасно зная, что дядюшка будет рвать и метать.

Я должна была отчитываться, что не присвоила ни копейки из его денег.

Содержимое пакетов было тщательнейшим образом сверено с предъявленными чеками и со списком, врученным мне дядюшкой сегодня утром. Отсутствие чека за мандарины позволило дяде предположить, что они стоили меньше названной суммы, а разницу я присвоила.

Я стояла перед ним, вольготно рассевшимся в кресле в гостиной, и мне очень хотелось тоже сесть и просто закрыть глаза, не слыша того, что он мне сейчас скажет.

– Я ничего не присваивала. Если не верите, езжайте на рынок и посмотрите сколько стоят эти ваши… – пытаясь сдержаться, я замолчала, но не выдержала и повысила тон, – чертовы цитрусовые!

–Так-так-так, – нехорошо улыбаясь, покачал головой дядя. – Мне кажется, ты забыла, как выглядит вся ситуация. Позволь же мне напомнить. В этом доме ты никто. Поэтому делай, как тебе велели, и не думай даже мечтать, что в этой жизни ты имеешь или заимеешь в будущем какой-то вес. Если же ты будешь это воображать, так и на вокзале оказаться можно.

Такое обращение со мной было для него самым обычным делом. Со временем оскорбления становились более изощрёнными, а эпитеты, которыми он меня награждал, более красочными. И все же, прожив в этом доме две недели, я очень мало знала о личной жизни его хозяина.

Например, я до сегодняшнего дня не догадывалась, где он работает. Он же и не думал поинтересоваться, что заставило меня приехать в этот город, или что с моими родителями или на какие деньги я покупаю себе продукты.

В тот вечер я рано легла спать, но уснуть не могла, всё ворочалась и гадала, что же мне делать, если я не выиграю одно из стипендионных мест. Ничего путного в голову не пришло, а будущее представлялось тёмным и безрадостным.

Так я промучилась около двух недель, уже начиная потихоньку подыскивать работу. Понимала, что, скорее всего, о «Согинее» следует забыть. Две недели – слишком большой срок и о положительном решении я бы уже знала. Поэтому, обнаружив одним прекрасным утром в почтовом ящике среди рекламных проспектов письмо, адресованное мне, удивилась.

От кого оно?

Ведь дядюшкиного адреса я нигде не указывала.

Нигде… Кроме анкеты, которую заполняла при подаче документов в «Согинею».

Рекламки, столь тщательно прочитываемые дядюшкой, разлетелись пёстрым веером по крыльцу. Я разорвала конверт и на красивой мелованной бумаге прочитала о том, что по результатам трёх испытаний, в ходе которых я обнаружила «творческие способности, острый ум, а так же способность отстаивать своё мнение», я зачислена в академию «Согинея».

Сказать, что я была счастлива – это ничего не сказать.

Черт возьми, у меня все-таки получилось!

Не могу поверить! Не могу поверить…

А ведь правда, как мог дядя допустить моё поступление в академию и этим практически признать своё поражение в первом раунде нашего противостояния? И ещё… ему ведь придётся выполнять своё обещание – разрешить мне переехать из серой душной комнаты без занавесок туда, куда я захочу. Это уж совсем фантастика.

Вдруг дядюшка не так уж и плох, и просто кажется таким мерзким снобом, а сердце у него доброе и чуткое? Но, глядя, как он мнет уголок письма, еле сдерживаясь, чтобы не порвать лист в клочья и швырнуть их мне в лицо, я поняла, что новости он рад несильно.

– Ну, что ж, племяннушка, – с каким-то непонятным подтекстом сказал дядя, первый раз назвав меня этим словом, – можешь собирать свои жалкие вещички и перебираться на второй этаж! По крайней мере, я видеть твою мордашку буду реже…

Хотя я и не могла отделаться от ощущения какого-то подвоха, но спрашивать его напрямую ни о чем не решилась. И дело тут было не в кристальной честности дядюшки, это точно. Он уже показал, каким подлым может быть. На всякий случай, съездив в «Согинею», я убедилась, что действительно зачислена на первый курс и первого сентября меня в академии с нетерпением ждут.

Сама я тоже с нетерпением ждала первого сентября, потому как надеялась, что с началом учебы что-то в моей жизни изменится в лучшую сторону. Например, познакомлюсь с одногруппниками, буду веселиться и тусить и совсем забуду про свои кошмары. Вообще, активисты уже создали для нашей группы чат, но там пока было мертво, как в пустыне.

Я покинула серую душную комнату с облегчением и под дядюшкины недовольные взгляды перенесла свои немногочисленные вещи на второй этаж, в милую комнатушку, которую уже давно приметила.

Деревянный потолок со скатом, пол, устланный тонким ковром теплого персикового цвета, тяжелые синие ночные занавески, полки с разноцветными книгами и разными фигурками, кровать с белым тюлевым пологом и большой балкон с потрясающим видом на город – после тёмной серой клетки эта комната была мне раем.

Переселение состоялось накануне первого сентября, и на следующий день я, одетая в свое самое лучшее платье, подходила к дверям академии «Согинея».

Фасад – прямая стена благородного цвета беж без всяких украшений, четыре этажа под крышей из тёмно-зелёной черепицы, узкие длинные окна с коричневыми стёклами…

Это было очень красивое, даже величественное здание в духе викторианских особняков или академии из фильма про вампиров.

Кажется, у меня даже ёкнуло сердце, когда потянула на себя коричневую пластиковую дверь. Конечно, я уже бывала в этом здании, но как-то особо к нему не приглядывалась. Теперь же, когда пришла сюда учиться, то смотрела вокруг немного другими глазами. Мимо проходили молодые люди, возможно, некоторые из них были моими будущими одногруппниками. Надеюсь, они окажутся хорошими ребятами, потому что в этом городе мне пора уже завести если не друзей, то хотя бы приятелей.

От общения с одним только дядюшкой у меня может развиться комплекс неполноценности.

На третьем этаже, где находился нужный факультет, меня встретили и препроводили в большую аудиторию, расположенную амфитеатром и примерно на четверть заполненную. Я заняла место где-то в средине «лесенки», и принялась с интересом разглядывать своих сокурсников.

Ровно в 10.10. двери аудитории закрылись, и слово взяла декан факультета – статная женщина в синем шелковом костюме. Она и взяла слово.

– Совершенно необразованный человек может разве что обчистить товарный вагон, тогда как выпускник университета может украсть железную дорогу, – произнесла она и замолчала, давая нам возможность переварить услышанное. – Вы ждете от меня традиционных, набивших оскомину слов о том, что мы рады приветствовать вас, впервые переступивших порог этого здания в качестве студентов академии «Согинея». Конечно же, я должна вам сказать о том, что наша академия существует не так много времени, но уже успела зарекомендовать себя только с положительной стороны и о том, что наши выпускники высоко ценятся в Москве и Санкт-Петербурге. И о том, что многие мечтают учиться здесь, но сегодня их мечта стала вашей реальностью. Все эти слова направлены на то, чтобы вы почувствовали себя избранными. Я должна доброжелательно выразить надежду, что вам у нас понравится. Но я терпеть не могу все эти традиционные речи и скажу лишь одно… Первокурсники, добро пожаловать в вашу alma mater! Познакомьтесь с людьми, которые будут с вами на протяжении пяти лет.

Речь мне понравилась, особенно прикольная цитата про товарный вагон и железную дорогу. Я даже забила по-быстрому в телефоне, кто это сказал. Оказалось, аж сам Теодор Рузвельт!

Тем временем декан стала представлять преподавателей, которые будут у нас вести. Преподаватели уже подходили к концу, когда двери аудитории распахнулась, и возник дядюшка. Выглядел очень благообразно, и, я бы даже сказала, добродушно.

Не извинившись за опоздание, уселся в центре преподавательского стола, мазнув по мне глазами. Добродушие мигом с него слетело, но благообразность осталась.

А декан и сама уже улыбнулась, представив дядю по имени, фамилии и отчеству как «нашего дорогого, любимого, лучшего» профессора словесности. Который, к величайшему сожалению, читает лекции только у четвёртого курса! Так что первокурсникам, увы, не повезло.

Ну да, ну да…

Такая подчеркнутая теплота декана в отношении дядюшки ещё раз навела меня на мысль о том, что он здесь человек не последний и мог без проблем сделать так, чтобы я сюда зачислена не была.

Учитывая моё весьма посредственное сочинение…

У доски объявлений в коридоре образовалась большая толпа, разглядывающая уже вывешенное расписание пар. Как странно звучит – у меня теперь не уроки, а пары. На мгновение оказавшись у заветной доски, я успела увидеть свою фамилию в списке двенадцатой группы.

Сейчас должна начаться мировая литература в аудитории, из которой мы все только что вышли.

Преподаватель – Змейский В.В.

Группа двенадцать, к которой теперь относилась и я, свободно рассаживалась на двух первых рядах амфитеатра. Друг на друга почему-то никто не смотрел, никто ни с кем не заговаривал, и здороваться не спешил. Глянув тёмными блестящими глазами, рядом уселась девушка яркой восточной внешности. Достав из сумки тетрадь и ручку, она отвернулась к окну.

Прозвенел первый звонок. Шум за закрытой дверью сменился тишиной.

Прошло пятнадцать минут, когда тишина и в нашей аудитории уже стала по-настоящему напрягать.

Интересно, придет ли преподаватель? Может, о нас забыли?

– Вообще-то, если препода нет пятнадцать минут, то мы имеем право уйти, – раздался уверенный голос светловолосого кудрявого парня в первом ряду.

Не успела разрозненная группа двенадцать удивиться тому, что кто-то что-то сказал, а тем более осмыслить сказанное, как дверь открылась, и в аудиторию с ноутбуком в одной руке и папкой в другой вошел Влад.

Тот самый Влад, который пришел к дядюшке в гости и оскорбил меня в день приезда!

Ну, конечно же, между собой гости говорили так, как будто работают в одном месте. А я уже забыла и о нём и о том ужасном вечере вообще, только мельком подумалось однажды – как хорошо, что к дяде больше никто не приходит.