– Он не захочет жить, – наконец вымолвил я.
– Но почему?
– Потому что он уже взмывал высоко на теплых крыльях ветра.
– Я тебя не понимаю, – нахмурилась Камари.
– Птица, коснувшаяся неба, – пояснил я, – не найдет счастья, коротая свой век на земле.
– Я сделаю его счастливым, – решительно заявила Камари. – Ты его вылечишь, я буду о нем заботиться, и он будет жить.
– Я его вылечу, а ты будешь о нем заботиться, – сказал я. – Но, – повторил я, – жить он не будет.
– Сколько я должна заплатить за лечение? – неожиданно деловым тоном спросила она.
– Я не беру платы с детей, – ответил я. – Завтра я приду к твоему отцу, и он мне заплатит.
Камари настойчиво покачала головой:
– Это моя птичка. Я сама расплачусь с тобой.
– Очень хорошо. – Меня восхищала ее смелость, ибо большинство детей – и все взрослые – боялись мундумугу и никогда не решались в чем-то противоречить ему. – Целый месяц ты будешь утром и днем подметать мой двор. Просушивать на солнце одеяла, наполнять водой тыкву-горлянку и собирать хворост для моего очага.
– Это справедливо, – кивнула она, обдумав мои слова. Затем добавила: – А если птица умрет до того, как кончится месяц?
– Тогда ты поймешь, что мундумугу мудрее маленькой девочки кикуйю.
Камари выпятила челюсть.
– Он не умрет. – Она помолчала. – Ты можешь перевязать ему крыло прямо сейчас?
– Да.
– Я помогу.
Я покачал головой:
– Лучше смастери клетку, в которую мы посадим его. Если он слишком быстро начнет шевелить крылом, то снова сломает его, и тогда мне придется его убить.
Она протянула мне сокола.
– Скоро вернусь. – И побежала к своему шамба.
Я внес птицу в хижину. Сокол совсем обессилел и позволил мне крепко завязать его клюв. Затем я, не торопясь, наложил шину на сломанное крыло и притянул его к телу, чтобы обездвижить. Сокол пищал от боли, когда я соединял кости, но по большей части не мигая смотрел на меня, так что удалось управиться за десять минут.
Камари вернулась часом позже с маленькой деревянной клеткой в руках.
– Достаточно большая, Кориба? – спросила она.
Я взял у нее клетку, осмотрел.
– Почти великовата, – ответил я. – Он не должен шевелить крылом, пока не срастутся кости.
– Он и не будет, – заверила она меня. – Я буду постоянно присматривать за ним, целыми днями.
– Ты будешь присматривать за ним целыми днями? – удивленно повторил я.
– Да.
– А кто тогда будет подметать в моей хижине и бома, кто станет наполнять тыкву водой?
– Я буду носить клетку с собой, когда буду приходить, – ответила она.
– С птицей клетка будет заметно тяжелее, – предупредил я.
– Когда я выйду замуж, мне придется таскать куда более тяжелую ношу, ведь я буду работать в поле и носить дрова для очага в бома моего мужа, – сказала девочка. – Неплохая подготовка. – Она помолчала. – Почему ты улыбаешься, Кориба?
– Не привык к поучениям необрезанных детей, – ответил я с усмешкой.
– Я не поучала, – с достоинством возразила Камари. – Просто объясняла.
Я заслонил глаза рукой от дневного солнца.
– Ты совершенно не боишься меня, маленькая Камари? – спросил я.
– С какой бы стати?
– Потому что я мундумугу.
– Это означает лишь одно: ты умнее прочих. – Она пожала плечами. Бросила камешком в курицу, решившую подойти к клетке. Курица убежала, недовольно кудахча. – Со временем я стану такой же мудрой, как и ты.
– Неужели?
Она серьезно кивнула.
– Я уже считаю лучше отца, я уже многое могу запомнить.
– Например? – Я чуть повернулся, когда налетевший порыв горячего ветра обдул нас пылью.
– Помнишь историю о птичке-медоуказчике, которую ты рассказывал деревенским детишкам перед началом долгих дождей?
Я кивнул.
– Я могу повторить ее, – сказала она.
– Ты хочешь сказать, что помнишь ту историю.
Камари энергично замотала головой: