Штормовые времена

– И она не возражала?

– Нет. Она выгнула шею, словно кобылица, которую поглаживают. И глаза у нее округлились, как у кобылицы. Но она невинна, а Конвей нет. Он мог бы кое-что рассказать мальчишкам из английской школы.

Аделина хмуро сдвинула брови.

– Я скажу матери Мэри, чтобы она держала ее подальше от этого негодяя.

– Ну, если корабль идет ко дну, Аделина, они вполне могли бы наслаждаться жизнью.

– Корабль не идет ко дну!

Открылась дверь, цепляясь за нее, внутрь заглянул Конвей и сказал:

– Филипп пошел в вашу каюту, он мокрый, как мышь.

– Кон, входи и закрой за собой дверь.

Он закрыл дверь и встал перед ней, бледный и улыбающийся.

– А теперь, – сказала она, – больше никаких шалостей с Мэри Камерон! Если я об этом услышу, скажу Филиппу, и он так тебя встряхнет, что у тебя зубы застучат. Тебе должно быть стыдно – кружить голову ребенку!

– Что тебе наговорил этот врунишка? – спросил он, холодно смотря на брата.

– Мне не потребовалось узнавать это от него, – сказала Аделина. – Она сама мне сказала, что только сейчас выяснила, что она хорошенькая, и я наблюдала за тобой. Все, хватит об этом!

Он постарался открыть дверь и высокомерно выйти, но внезапный крен судна швырнул всех в один угол. На мгновение они вцепились друг в друга, затем она произнесла, крепко прижимая брата к себе:

– Ты будешь хорошо себя вести, правда, Кон, милый?

– Да, обещаю тебе.

Он проводил ее, а затем, склонившись над братом, нанес тому с полдюжины ударов, каждый сильнее предыдущего. Как ни странно, вместо того, чтобы вернуть болезнь, удары оказали оздоравливающее действие, так что уже через полчаса братья снова стояли на палубе и наблюдали за матросами, поднимавшими паруса, вновь пренебрегали опасностью, радуясь жизни, поскольку вышло яркое солнце и пенные волны терзали корабль уже менее жестоко.

Увидев Мэри, они отвернулись от нее. Мэри, в свою очередь, казалось, была занята собственными мыслями. Мать держала ее при себе.

Аделина обнаружила, что Филипп стоит посреди каюты в мокрой мятой одежде с прилипшими ко лбу волосами и ждет ее. Он отрывисто спросил:

– Зачем ты посылала за мной?

– Беспокоилась о тебе.

– Я стою и жду тебя.

– Всего несколько минут! Я была с Шолто, он болен.

– Как и все. Я изверг свой завтрак. Что ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты переоделся в сухое.

Он повернулся к двери.

– Если это все…

Она схватила его за руку.

– Филипп, не ходи. Ты погибнешь!

– Если бы это могло убить меня, я был бы плохим солдатом.

– Но что ты можешь сделать?

– Прежде всего придать храбрости пассажирам третьего класса и восстановить порядок. Они на грани паники. Что касается тебя, то ты могла бы прибраться в каюте. Здесь бардак!

– А чего ты ждал? – закричала она. – У меня больной ребенок! У меня полумертвая няня. Мне нужно было навестить миссис Камерон! Я должна заботиться о своем младшем брате! Я очень беспокоюсь о тебе. От стюардессы никакой пользы, она только сплетничать способна. В корабле течь! А ты просишь меня прибраться в каюте!

Она гневно принялась хватать одежду и рассовывать ее по ящикам и вешалкам.

– Я не просил тебя сердиться, – сказал он.

– О, я не выхожу из себя! Я совершенно спокойна! Я в абсолютном порядке!

– Тогда почему бы тебе это не сделать?

Не успела она ответить, как попугай, который, нахохлившись, сидел на крышке раскачивавшейся клетки, почувствовав волнение Аделины, издал возмущенный вопль и стал неистово метаться по каюте. Волнение воздуха, вызванное его крыльями, только усилило общую нервозность. Попугай уселся на медный кронштейн, перевернулся вниз головой и, повиснув так, разразился потоком проклятий на хинди.

– Харамзада! – верещал он. – Харамзада! Чор! Инфлатун! Инфлатун!

– Иногда я жалею, что мы взяли с собой эту птицу, – произнес Филипп.

– Осмелюсь предположить, что да, – ответила Аделина. – Осмелюсь сказать, что ты жалеешь, что взял с собой и меня. Тогда бы кораблекрушение состоялось в самом образцовом виде. Ты можешь…

Лицо Филиппа смягчилось.

– Аделина, – сказал он. – Ты доводишь любую ситуацию до абсурда. Хватит, милая, не будем ссориться.

Он обнял ее и коснулся губами волос.

– Найди мне пару перчаток, а то я натер ладони от помпы.

Она тут же принялась о нем заботиться. Сначала поцеловала стертые ладони, затем промыла их, наложила успокаивающую мазь и повязку, нашла пару свободных перчаток. Таким образом, муж присмирел, кротко переоделся в сухую одежду и причесался. Все это время Бони висел вниз головой и комично их рассматривал.

– Мы справимся с течью, – серьезно сказал Филипп. – Только бы утих этот проклятый встречный ветер и поднялся попутный; это было бы славно.

Они держали течь под контролем, иногда выглядывало солнце, на корабле навели хоть какой-то порядок, ветер стихал. У помп организовали регулярные смены команд. Когда наступало время, из огромного рта Григга раздавался крик: «Время остановки!» Капитан казался решительным и бодрым. «Аланна» неслась сквозь бушующие волны. Казалось, судно торопится прямо в ярко-красный закат. К капитану, разговаривавшему с Филиппом и мистером Уилмотом, подбежал матрос.

– Груз сместился, – задыхаясь, произнес он.

Филипп направился туда, где Аделина с братьями нашла укромный уголок на палубе. Мальчишки устали и растянулись по обеим сторонам от нее. Голова Конвея лежала у нее на плече, голова Шолто – на коленях.