Мастерская

Мастерская
Менис Кумандареас

Библиотека новогреческой литературы #1

М. Кумандареас

Мастерская

Менис Кумандареас: «Мастерская»

Менис Кумандареас (1931 – 2014) – один из ведущих греческих прозаиков второго послевоенного поколения. Самый чувствительный индикатор своего времени и неутомимый мастер слова. Ему, пожалуй, больше чем кому – либо из писателей Греции удалось передать чувства тревоги и беспокойства современного человека. Поэтому широкий круг читателей полюбил его произведения. Кумандареас оставил нам богатое наследие: рассказы, романы, эссе, автобиографические повествования, переводы. Его книги обсуждались всегда остро. Они были глотком воздуха для духовной жизни и стали классикой. Последователь великих писателей – реалистов XIX–XX вв., почитатель Гюстава Флобера, Германа Мелвилла, Уильяма Фолкнера и Томаса Манна. Ему удалось соединить классику с модерном, строгим, без излишеств, стилем, вниманием к деталям, атмосферой намеков, символическими и аллегорическими элементами, обращением к человеку – современному антигерою, который бросил вызов социальным устоям.

Менис Кумандареас родился, жил и скончался в Афинах. Греческая столица предложила ему богатый материал для создания своих произведений. Этот город, с древними и славными памятниками, удушаемыми современным городским пейзажем, он обожал и оживил, как никто другой, в своих трудах. Наблюдая за жизнью людей, он следовал за ними в городские аристократические и мелкобуржуазные кварталы, прогуливался по торговым улицам в центре города и новым промышленным районам. Но прежде всего, он надолго задерживался в бедных кварталах, маленьких лавках, цирюльнях, местах ночных гуляк, народных тавернах, скромных кофейнях для пенсионеров, шумных сборищах молодежи в дешевых биллиардных с игровыми автоматами и притонах подозрительной ночной публики.

Писатель вырос и жил в одном старом престижном районе – на площади Виктории, расположенной рядом с Археологическим музеем, где были построены многие из первых в Афинах домов аристократии. Я вспоминаю его родительский дом, в котором он жил до свадьбы. Это была огромная квартира в здании с широкими мраморными лестницами. Еще молодой тогда писатель собирал там своих друзей – начинающих поэтов, художников и актеров. В его почти аскетичной комнате мы читали страницы произведений великих греческих и иностранных авторов, слушали полюбившуюся нам классическую музыку – Чайковского, Густава Малера, Прокофьева, Шостаковича. Менис хотел, чтобы его жизнь была посвящена только искусству. Он держался вдали от семейных дел и стал простым служащим в конторе какой – то судоходной компании. Оттуда он смог организовать свою жизнь так, как хотел. Поэтому все свое свободное время он был предан вопросам изучения анатомии социального разнообразия людей, которые жили, тяжело трудились, боролись, мечтали и предавались отчаянию в буржуазных Афинах.

Греческая столица – достаточно спокойный и обустроенный город начала XX века, кардинальным образом изменилась после 1922 года, став местом приюта огромного количества беженцев, появившихся в результате греко – турецкой войны в Малой Азии, когда почти два миллиона греков были изгнаны со своей родной земли. Все они расселились в разных уголках Греции, а многие из них оказались в Афинах сначала в палатках, а затем во временных бараках, возведенных в новых районах вокруг центра города. После немецкой оккупации и Гражданской войны, которые продолжались почти целое десятилетие, к малоазиатским беженцам присоединились жители уничтоженных по всей Греции деревень, которые также нашли свое убежище в столице.

Такими были Афины, по которым бродил и которые изучал автор «Мастерской», и такими он обессмертил их в своих произведениях. Конечно же, Кумандареас интересовался не внешней, а внутренней – человеческой – стороной. Он был наблюдателем и анатомом человеческой души. И у него это получалось, поскольку он обладал величайшим достоинством романиста: мог отождествлять себя со своими персонажами, сочувствовать им, а также внимательно создавать их, наблюдая на расстоянии и с иронией их бессилие выйти из тупика взаимоотношений, социального окружения, несбыточных любовных страстей. Многие герои его книг являются, позволю себе сказать, чеховскими. Кумандареас обожал Чехова именно за эту ироническую и одновременно сочувствующую позицию по отношению к своим персонажам. Он изображает героев, которые тяжело переживают горечь своей зря прожитой жизни, несбыточных грез и наступающей старости.

«Мастерская» – четвертая книга Мениса Кумандареаса, изданная в 1975 году, когда писателю было 44 года и он уже был известен благодаря успеху своих предыдущих сборников рассказов. Это был его первый роман. Критики восприняли его с восторгом. На дворе стояли тяжелые времена. Только что закончилась диктатура «черных полковников», т. н. «Хунта», начавшаяся в 1967 году и продолжавшаяся целых семь лет, погрузившая Грецию во тьму фашизма. Военная диктатура была своего рода эхом господства правых и ультраправых сил после поражения демократических и левых сил в Гражданской войне, закончившейся в 1949 году. С тех пор политическая жизнь в Греции отличалась признаками аномалии. Страна существовала под контролем политических идеологий. Действовали лагеря для ссылки противников режима, важную роль в котором играла королевская семья – «Дворец». Подобная ненормальная ситуация достигла своей кульминации в виде диктатуры. Последовали новые гонения и ссылки диссидентов. Восстали студенты, так же как и представители мелкой буржуазии, которые, несмотря на свое возмущение, склоняли головы и держали рот на замке, молча терпя диктатуру. В то же время в Грецию начали прибывать иностранные транснациональные компании, которые стали открывать большие магазины и супермаркеты. Столкнувшись с незаконной конкуренцией, представители малого бизнеса постепенно стали закрывать свои магазины и мастерские. Афины изменили свой облик и превратились в город, который утратил свой традиционный стиль и окраску. Старые красивые мелкобуржуазные неоклассические дома со своими двориками и маленькими палисадниками разрушались, а на их месте поспешно возводились безвкусные многоэтажные постройки.

Одним из таких увядающих предприятий Афин была Мастерская по производству светильников, которой посвящен роман. Владелец назвал ее «мастерской» как эвфемизм. По сути же, речь идет о маленьком складе светильников в одном из бедных районов, расположенном на границе новой городской промышленной зоны. Эту «мастерскую» унаследовала главная героиня романа Беба, где она работает со своим мужем. Они оба принадлежат к беспокойному и воинственно настроенному поколению студентов, мечтающих о другой Греции – прогрессивной и демократичной. Поэтому они и выходили на улицы с плакатами и лозунгами, протестуя против сложившейся политической ситуации. Однако время и социальные условия стали оставлять на них безжалостные следы разочарования и развенчивания мечтаний, а также превращать их жизнь в повседневную серую рутину.

Главная героиня Беба – это женщина, которая сохранила в себе нечто девчачье. Она из тех, кого мы встречаем каждый день и не обращаем на них особого внимания. Она ездит на маленьком автомобиле «Шкода». Обычный внешний вид, обычная машина. Ничего особенного, ничего выделяющегося. Но писатель делает нам близким этого человека, который начинает тонуть и исчезать, как исчезают и разрушаются окружающий ее квартал, человеческие отношения и надежды. Читатель наблюдает за тем, как накапливаются в душе героини осколки разрушаемого, как она постепенно подходит к дерзким действиям и поступкам и оказывается в безвыходной и унизительной любовной ситуации, в то время когда рядом с ней ее муж просто погибает, потеряв всякую силу воли, и все больше поддается депрессии.

Жизнь замужней пары и их «мастерской» одновременно и весьма аллегорично связаны с какой – то параллельной канвой. Закрытие предприятия главной героини оставляет много намеков на социальные изменения, которые отличали Грецию в начале 1970 – х. В реалиях ничто не может помешать работе предприятия, как и жизни пары, на пути к уничтожению, однако этот путь, по мнению писателя, приобретает символические масштабы мучительных попыток людей выжить в жесткой социальной среде, полюбить и стать любимыми, спасти то, что смогут от своих первых грез, проявить терпение и оказать сопротивление.

Благодаря аллегорической нотке «Мастерская» является беспощадным анализом своего времени. Этот роман – проявление того, что Кумандареасу умело и без труда удалось перевести сюжет произведения от поэзии поражения и разрушения к ироническому величию терпеливого забвения.

    Франгиски Абадзопулу

Глава 1. Гази[1 - Гази – район в Афинах. – Здесь и далее примечания переводчика.]

Каждую субботу вечером Беба Тандис, чертовски уставшая и чаще всего в дурном расположении духа, медленно идет по улице Пиреос, неся домой кипу счетов и квитанций. С пустыми руками, конечно, ходить куда лучше. Однако с тех пор, как она после смерти отца стала владелицей его мастерской и взяла мужа в компаньоны, многое изменилось: от юной безработной девушки не осталось и следа. Грудь отяжелела, волосы потускнели…

Маленькая стекольная мастерская, она же лавка, помещается в первом этаже двухэтажного дома на перекрестке Иерасоду и Пиреос, где прежде был овощной рынок, а теперь разбит небольшой сквер. Напротив – газовый завод «Гази», занимающий территорию в три гектара. Отсюда вечно поднимается дым и пар, заволакивая квартал. Завод обнесен колючей проволокой, и это напоминает времена оккупации. А если у ворот, кроме вахтеров, торчит еще и часовой, то Бебе всякий раз кажется, что вернулись времена гражданской войны. Тогда она ускоряет шаг, чтобы поскорее попасть в мастерскую.

Жалюзи на дверях приспущены, и ей приходится нагибаться. Внутри, среди нагромождения люстр и светильников, сидит муж: он работает над счетами за покрытым пластиком письменным столом, скрестив под стулом ноги. На висках седина, пульсирующие жилки. Беба ставит сумку и садится рядом с ним. Они обсуждают последние заказы, раскладывают по числам векселя, закрывают кассу. Затем опускают жалюзи и уходят.

Живут они в нескольких кварталах отсюда. Когда они идут по переулкам района Руф, Беба иногда останавливается подтянуть чулок, а Власис – так зовут ее мужа – покупает сигареты.

Придя домой, Власис усаживается в кресло, а Беба снимает туфли и, стоя перед зеркалом, расстегивает молнию на юбке и ждет, пока та сама соскользнет на пол… Познакомились они в университете. Власис бегал тогда в деканат, оформляя какие – то документы для диплома, а Беба, второкурсница, сдавала зачеты. Встречались они в кондитерских на улице Сина в компании ее однокурсников, увлекавшихся профсоюзным движением, забастовками, политическими выступлениями. Резко, как выстрелы, звучали за столом слова: «фашист», «убийца», «доносчик». Потом, когда его взяли, она по воскресеньям возила ему в Коринф передачи – смену белья, сладости, книги по обществоведению, аккуратно завернутые в правые газеты. С вызывающим видом проходила мимо часовых, а те пожирали ее глазами. Беба носила платье с большим вырезом, волосы перевязывала белой лентой. Зачесывала она их назад над высоким выпуклым лбом… Потом политика перестала увлекать их. Для Власиса и Бебы настала пора субботних вечеров в номерах загородных гостиниц, где на окнах – газеты вместо занавесок, на стуле – все то же небрежно брошенное платье, а рядом, на полу, – стоптанные солдатские башмаки…

Пока Беба переодевается и расплетает перед зеркалом волосы, Власис переключает программы телевизора в поисках новостей. Новости всегда походят друг на друга, как две капли воды. Лишь при сообщении об очередном перевороте Власис оживляется. Впрочем, и перевороты в последнее время стали обычным делом… Беба медленно натягивает вечернее платье, просит Власиса застегнуть молнию. Затем Власис берет ключи от квартиры, Беба – от машины; они усаживаются в маленькую «Шкоду»: Беба – за руль, Власис – рядом.

Ездят они всегда одной и той же дорогой: Агиу Константину – Филэлликон – Сингру. В конце пути их ждет ресторанчик «Марида» с рыбной кухней. Садятся за знакомый столик, где их уже дожидаются старые друзья Васос Рахутис и Спирос Малакатес, заказывают закуску, вино «Деместиха» и заводят привычный разговор. Друзьям уже по сорок пять, так что они немного старше Власиса. Васос, полный астматик с глубоко запавшими глазами и нежным девичьим ртом, окончил школу фармацевтов и работает агентом по доставке лекарств на дом. О лекарствах он может говорить без конца, так как действительно неплохо разбирается во всяких там транквилизаторах и других успокоительных средствах. Спирос, высокий, худой, хромой на левую ногу, жил одно время в Америке, где работал на конном заводе, потом воевал в Корее в составе греческого экспедиционного корпуса[2 - В интервенции против КНДР в 1950 – 1953 гг. под вывеской «войск ООН» принимали участие армейские подразделения США, Греции и некоторых других стран.], и вернулся в Грецию нищим и бездомным. Теперь он еле сводит концы с концами, перебиваясь случайными заработками.

Васос и Спирос – холостяки. Оба живут в Неа Смирни, в одном доме; на одном этаже – дверь в дверь. Супруги Тандис помогают им как могут, поручая сбывать товар. Друзья уже не раз ездили за их счет в Патры, Волос, Салоники, таская с собой полуразвалившиеся чемоданы, перевязанные бечевкой. Ездят они ночными поездами, в купе сидят друг против друга. Спирос курит крепкие папиросы, Васос – сигареты марки «Сайте».

С супругами Тандис они познакомились несколько лет назад в Неа Макри. В жаркие дни оба приятеля после обеда бродили по пляжу: Васос в обвисших плавках, за ним – Спирос, сутулый, в белом купальном халате; они безмолвно двигались в знойном мареве, лишь иногда робко, словно девушки, пробуя ногой воду. По вечерам Васос и Спирос в просторных летних костюмах сидели на веранде гостиницы и курили купленные в киоске дешевые сигары. Они сидели, глядя на чету Тандис, перехватывая их взгляды и ловя на лету их слова, как голодные ловят кусок хлеба. В те дни Беба носила желтое платье с кружевным воротничком. В руках у нее был сандаловый веер, привезенный каким – то дельным родственником из заморских стран. Веер то прятал, то открывал ее глаза, большие и влажные, будто огни в тумане. Под ее взглядом оба приятеля замирали, дыхание их прерывалось.

Тогда – то они и подружились. Вначале их дружба, как и положено всякой новой дружбе, была неуемной и восторженной; потом страсти улеглись, и им довольно уже было встречаться раз в неделю… Каждую субботу по вечерам маленькая «Шкода», по обыкновению, подъезжает к ресторанчику «Марида», где ее уже поджидают Рахутис и Малакатес. Они пьют, едят, обсуждают последние события, пытаясь в них разобраться. Но любой, даже самый горячий спор неизменно затихает после первых же вспышек отчаянного красноречия. На обратном пути «Шкода» подвозит друзей до Неа Смирни. Супруги Тандис привыкли возвращаться домой на рассвете: обычно они еще подъезжают к мастерской – удостовериться, что свет погашен и двери на запоре. У кого – то из супругов обычно бывает бессонница: она мучает их попеременно. Тогда один неподвижно лежит в темноте с открытыми глазами, чтобы не разбудить другого.

Временами дела идут у них совсем худо. Вместо того чтобы плавиться в печи, а затем разливаться в формы, стекло залеживается, копится на складах. А когда покупатели наконец находятся, им приходится платить проценты за просрочку платежей и штраф за превышение положенного срока хранения товара. Цены падают. Кредиторы торопят, размахивая векселями, а должники просят о новых отсрочках, так что товар – лампы, светильники, люстры – постепенно накапливается в мастерской. Сидя среди люстр, покрытых толстым слоем пыли, супруги Тандис видят, как дневной свет за окном из голубого превращается в фиолетовый; затем вдруг наступает чернота. Тогда они опускают тяжелые жалюзи и отправляются домой. Беба чаще всего остается дома, а Власис идет куда глаза глядят.

Он бродит по переулкам Руфа, где ютятся авторемонтные и механические мастерские, пробираясь между бульдозеров и бетономешалок, автоприцепов с ящиками, загромождающих улицы квартала. Запах бензина смешивается со зловонными испарениями газового завода. Власис проходит улицу Пиреос, затем – улицу Тритис Септемвриу и останавливается на площади Виктория выпить бутылочку содовой со своими бывшими однокурсниками – большинство из них уже обзавелось животами и лысинами. Они болтают о марках автомобилей, биржевых делах, жилищном вопросе, о женщинах и хороших тавернах. Власис уходит подавленный – ему хочется чего – то иного. Он идет в одну из кофеен, что на улицах Эолу и Афинас. Здешние завсегдатаи – простые рабочие – всегда рады новому собеседнику, с которым можно поделиться заботами, поговорить о зарплате и дороговизне. Кроме того, у них вызывает уважение его профессия коммерсанта. Однако Власису и это очень быстро надоедает. Как – то он решил заняться карточной игрой и погрузился в нее с головой. Играл с какими – то бездельниками в преферанс и в «юнцину» в кофейнях, где никто его ни о чем не спрашивал. Убивал время, играя или наблюдая за игрой, – и очень скоро начал проигрывать. Он слишком поздно понял, что вся эта компания игроков – проходимцы и дельцы, посвященные в тайны азартных игр, бегов и пари. Эти люди напомнили ему спекулянтов периода оккупации. Чувствовалось, что они не брезгуют самыми темными делами – например, завлекают провинциалок и торгуют ими. Он был чужим в этой компании. Поняв это, Власис снова стал оставаться дома.

Усевшись в кресло, он смотрит, как жена красится и причесывается перед зеркалом, листает журналы мод или дешевые фотороманы. На книжных полках пылятся тома Маркса и Энгельса, история политэкономии, история Второй мировой войны, несколько художественных произведений. Прежде Беба читала все, что попадало под руку. Покупала книги в рассрочку у разносчиков, приобретала за полцены прямо с тележек букинистов, брала разрозненные тома энциклопедий в книжных магазинах. Это не мешало ей страстно увлекаться политикой, разрабатывать проекты новых экономических систем, которые она мечтала осуществить… Теперь они оба предпочитают просто спокойно лежать рядом, включив телевизор.

Вечером, в постели, рука Власиса ищет ее руку – в знак молчаливого подтверждения того, что ничто не изменилось, что если даже дела и идут не столь успешно, как раньше, а жизнь стала однообразной, то таково свойство самой жизни – и ничего больше. Беба спокойно принимает его руку, они долго лежат, глядя друг другу в глаза. Затем Беба убирает руку и включает свет.

В один прекрасный день Беба решила оживить торговлю, начавшую было замирать. Пусть ее мысль и отступает перед абстрактными понятиями, но зато в практических вопросах ее изобретательность не знает пределов. Беба достала старые покрывала, наволочки и платья – приданое матери и бабушки – и принялась срисовывать с них узоры: гирлянды из плюща, венки из роз, треугольники, шестиугольники и пирамидки. Она переводила рисунки на кальку и несла к формовщикам. Те делали трафареты для стекольных мастерских, где их перерисовывали вручную или переносили на стекло точно переводные картинки. Рисунки годились для бра и ночников, отлично смотрелись на фарфоре, фаянсе и обычном стекле. Часть пошла на оформление абажуров. На репс и сатин – лилии и сирень, на полотно – меандр, а на пергамент – зигзаги и полумесяцы. Нет, хватит с нее всей этой хрустально – люстровой классики – «мини – водопадов», «каскадов», «бус» и «шагреней». Беба создала новые формы светильников – «колокольчик», «свирель», «трефовый туз», выгодно отличавшие их вещи от изделий других мастерских.

Копаясь в чуланах, так что все волосы потом были в паутине, Беба отыскивала новые сюжеты для рисунков: то чайный сервиз с маркизами, то старые цветные литографии, фрески из церкви Константина и Софии, то изделия ручной заботы двадцатых – тридцатых годов с константинопольскими, александрийскими и восточными мотивами. Сидя в мастерской, Беба одной рукой держала трубку телефона и передавала заказы, а другой заканчивала очередной рисунок. А когда сидевший рядом Власис отрывался от счетов, чтобы обмакнуть в кофе сухарик, Беба бросала на него такой уничтожающий взгляд, что у него начинали дрожать руки.

На субботние встречи Беба стала брать альбом с образцами, как другие женщины берут с собой вязание. Показывала рисунки Рахутису и Малакатесу, а те разглядывали их с большим интересом. Васос подносил альбом к самым глазам – казалось, ему хочется заблудиться и навсегда раствориться в их диковинных узорах. Спирос же, наоборот, держал альбом на расстоянии, словно хотел охватить рисунки в перспективе, уловить их общую идею. Теперь поводом для нескончаемых споров служили рисунки. Друзья вспоминали случаи из семейной жизни, старых знакомых, давно оставленных женщин, места, в которых бывали или мечтали побывать. Власис не мог отвести глаз от жены. Ее волнистые волосы обрамляли белое лицо, губы раскрывались, будто рана; глядя на ее декольте, он представлял себе родинку меж грудей, ту, которой он мог любоваться часами.

Но постепенно заказчикам новые сюжеты примелькались, спрос на них пошел на убыль; прошло и увлечение Бебы. За это время она успела поднакопить деньжат и вложить их в акции. Акции она держала в мастерской, в маленьком сейфе, вместе с жемчужным колье и рубиновой брошью – старинными семейными реликвиями; ключи от сейфа хранились у нее.

После обеда Беба выбирала какой – нибудь журнал и усаживалась перед телевизором, глядя на экран отсутствующим взором. Иногда она предлагала Власису куда – нибудь сходить, но тот, как правило, не изъявлял особого желания. Тогда она брала черную бисерную сумочку и уходила одна, покупала сигареты, заходила в булочную за галетами для Власиса. Перед авторемонтными мастерскими всегда околачиваются молодые ребята в спецовках, выпачканных маслом и мазутом. Когда она проходит мимо, они всякий раз отпускают ей вслед шуточки, и их перемазанные физиономии расплываются в белозубых улыбках. Чтобы попасть туда, где можно вздохнуть свободно, ей нужно перейти железнодорожное полотно, пересечь улицу Константинуполеос и выйти на площадь с памятником благотворителю Флемингу[3 - Александр Флеминг – английский микробиолог, открывший пенициллин.]. Там, в маленькой кондитерской, Беба усаживается за столик под перечными деревьями и ждет, пока ее обслужит полный, смуглый официант родом из Салоник.

Звать его Димитрис. Он недавно демобилизовался и пока работает официантом. Собирая стаканы и вытирая столы, он всегда улучит минутку спросить, как ей понравились бисквиты или мороженое. Иногда он тайком приносит ей безе или миндальное пирожное, завернутое в салфетку, и тут же уходит, прежде чем Беба успеет отказаться. Мало – помалу он привык беседовать с ней, как бы исповедоваться, изливать душу. Димитрис мечтает наняться матросом, чтобы удрать потом в каком – нибудь порту подальше от родителей и сестер – у него в Салониках одна замужняя сестра и две незамужних, – и начать новую жизнь. Все дело только в матросском билете. Нет ли у нее знакомого, который мог бы устроить ему такой документ? Когда он, склонившись над ней, что – то говорит ласковым шепотом, его колено, как бы невзначай, касается ее колена. Беба резко меняет положение, поправляет юбку и сдвигает колени. Глаза ее мечут молнии из – под опущенных ресниц. Она доедает пирожное и уходит, оставив на столике плату и чаевые.

По вечерам, лежа в постели, Беба иногда рассказывает Власису об этом официанте, хвалит его характер – таких милых, душевных людей теперь не сыщешь. Может быть, у Власиса найдется знакомый, который мог бы помочь Димитрису? Власис слушает молча. При свете ночника ему можно дать все его сорок лет: его выдает лицо, бледное от постоянной нехватки свежего воздуха, с резко обозначенными венами на висках, с тонким носом, утолщающимся к переносице, с мясистыми губами, взятыми в скобки морщин. Морщины, пожалуй, сильнее всего подчеркивают его возраст. Изредка их расправляет открытая, детская улыбка. Когда Власис лежит с закрытыми глазами, Беба не может вспомнить, какого они цвета. Ей кажется, что они светло – карие, цвета орехового масла. Она помнит только, что глаза Власиса подернуты влагой и блестят, будто капли лимонного или мандаринового сока. Беба продолжает рассказывать об официанте из Салоник, разбирая отдельные черточки его характера, и говорит, как о достоинстве, о крупных чертах его лица. Когда энтузиазм жены наконец проходит, Власис ищет рукой ее руку, точно слепой в надежде обрести свет. После того как Беба засыпает, он долго лежит с открытыми глазами. Теперь глаза у него темные, даже иссиня – черные, как штольни лигниговых шахт.

Некоторое время все шло, как всегда. Но неожиданно пришла телеграмма из Патр, требовавшая немедленного приезда одного из владельцев мастерской или их полномочного представителя. Напрасно Беба предлагала послать Васоса, Спироса или обоих вместе. Впервые за столько лет Власис заупрямился, стал угрожать и чуть не расплакался. Можно было подумать, что от этой поездки зависели не интересы предприятия, а его собственная жизнь. Его бледное лицо пожелтело, глаза сверкали ребячьим упрямством. Он купил чемодан, панаму, запасся блокнотами для счетов, отнес свой старый «Зенит» к часовщику – заменить стекло и ремешок, несколько раз заходил в трансагентство, чтобы узнать расписание поездов, стоимость билетов и часы отправления. «В конце концов, – решила Беба, – ему не мешает сменить обстановку и лишний раз проявить самостоятельность». Такая перспектива ее немного пугала и вместе с тем радовала. Беба отвезла Власиса на Пелопоннесский вокзал и долго стояла на перроне, пока поезд не пропал из виду.

В тот же вечер на город вдруг налетел неистовый южный ветер. Район Гази заполнился клубами пыли. У входа в метро началась давка. Дышать было трудно. Беба заперла мастерскую раньше обычного и отправилась домой. На пустыре мальчишки гоняли тряпичный мяч. Рядом с ней шагали пожилые пары – неуклюжие мужчины, грузные женщины; толкаясь и обгоняя ее, шли солдаты, строители в касках… Взгляды мужчин становились все назойливее… Бебе казалось, будто ее преследуют, идут за ней по пятам…

Дома Беба застала страшный беспорядок. Вещи Власиса были разбросаны по всем углам. Плюшевые домашние туфли – ее подарок ко дню рождения – и голубая пижама с желтой тесьмой и монограммой напомнили ей летние поездки в Лутраки, шумных гостиничных постояльцев, оккупировавших балконы и жующих груши и сладкие вишни. Рядом, на спинке кресла, валялся красный в полоску галстук – Власис надевал его в прошлом году на ее именины.

Именины у Бебы четвертого декабря, в день святой Варвары, но о них она обычно забывает. Дело в том, что Беба не любит своего полного имени. Оно напоминает ей бесконечные визиты в полицейский участок и в центральное управление Асфалии[4 - Асфалия – греческая охранка.]. Там, в душных кабинетах, где над столами сосредоточенно корпят полицейские с бритыми толстыми загривками, ей пришлось провести немало часов, чтобы продлить разрешение на содержание мастерской, и вступить в кассу кустарей, ремесленников, получить водительские права и удостоверение о благонадежности. Потом ее все время преследовали крики, доносившиеся из подвалов этого мрачного здания.

Теперь Бебе ничего не оставалось, как, скинув платье, бродить по опустевшим комнатам, изредка останавливаясь перед зеркалом – как бы затем, чтобы вновь убедиться в совершенстве своего тела. Черное белье подчеркивало белизну ее ног. Ноги были красивы – Беба это знала: упругие, сильные, округлые в бедрах и плавно сужающиеся к икрам. Порой ее тянуло показать эти ноги в каком – нибудь борделе. Она представляла, как они будут выглядеть в старости – этакие медленно угасающие свечи в дорогих шелках. Дом наводил на Бебу скуку; ей хотелось куда – нибудь пойти, как это делают мужчины, когда им нечего делать.

Надушившись и сменив несколько платьев, она наконец выбрала одно, самое шикарное, взяла ключи от дома и машины и хлопнула дверью. Купила в киоске пачку сигарет. Булочная была закрыта. Пересекла железнодорожное полотно, прошла по Константинуполеос и вышла на площадь с памятником благодетелю, к кондитерской. На этот раз ее обслуживал другой официант, хромой старик. На вопрос о парне из Салоник он ответил, что тот уже несколько дней не появлялся. «Вот она, молодежь! – жаловался старик. – Сваливают на нас всю работу, а сами шляются». Она ела мороженое маленькими глотками и вдруг почувствовала, что на нее смотрят. Это был офицер, совсем юный, с безупречной прической и ослепительной белозубой улыбкой. Его фуражка лежала на стуле рядом, и он то и дело поправлял ее. Офицер искоса поглядывал на Бебу, следя за малейшим ее движением, – то весело, то серьезно, но всегда иронично. Его самоуверенность раздражала Бебу. Она хотела встать и уйти, но из чистого упрямства осталась. Когда Беба вдруг уронила ложечку, офицер тут же подозвал официанта и попросил, чтобы тот принес «госпоже» другую. За этим последовали неизбежные вопросы, на которые пришлось отвечать. Отвечала она резко, явно не желая кокетничать; говоря по совести, ей не хотелось быть одной; ей недоставало голоса того парня из Салоник. А голос офицера явно намекал, что ей нечего рассчитывать на какое – то особое обращение. Такая дерзость была ей обидна и вместе с тем приятна – будто ледяная вода в знойную летнюю ночь. Звездочки и полоски на его погонах поблескивали в полумраке. Спросив разрешения и не получив его, он все же пересел за ее столик. Вынул из кармана пачку американских сигарет и положил рядом с ее сигаретами.

Звали его Рогакис, Мимис Рогакис. Родом он был из Патр и имел место в Мегало Певко, где скоро будет заниматься расшифровкой аэрофотоснимков. Говорил Мимис уверенно, властно сжимая губы. Отутюженная форма сидела на нем безукоризненно. Беба спросила, почему он избрал военную службу и не захотел сделать какую – то иную карьеру. «Потому что армия, – отвечал он вполне серьезно, – это авангард избранных, гвардия спартанцев». Мимис восхищался курсантами с детства, и ему хотелось стать военным – но не просто военным, а поступить на такую службу, которая обеспечивала бы, кроме денег, еще и моральное удовлетворение, ну и, конечно, быстрое продвижение по службе. «Задача армии, – говорил он, – защищать идеалы нации и подавлять всякую антинациональную деятельность. А такую задачу может выполнить только каста специально отобранных и обученных людей». Беба слушала его, не перебивая; отметила только, что ему очень идет военная форма. Без нее он наверняка был бы совсем другим человеком. Лейтенант не сводил с нее блестящих глаз. Будь у них ресницы, они были бы еще красивее.

Мимис рассказывал, что давно мечтает попасть в Америку – он окончил курсы английского языка и хочет стать специалистом по психологической войне; что это была за война, он не уточнил. Но чем больше он о ней говорил, тем больше вытягивались его лицо и шея; казалось, еще немного – и он зашипит как змея и изо рта высунется дрожащий раздвоенный язык. Бебе хотелось надавать ему пощечин, расцарапать лицо в кровь, прежде чем офицер опомнится и набросится на нее. Внезапно она ощутила к нему такую же ненависть, как к немцам в оккупацию, как к агентам Асфалии. А он продолжал широко улыбаться, и эта улыбка, казалось, была такой же немнущейся и прямой, как складки на его мундире. Мимис положил руку на спинку стула и наклонился к ней. Эта близость волновала ее, вызывая смутную тревогу; по коже пробегали мурашки. Уже не возражая, Беба позволила офицеру сесть за руль «Шкоды», а сама села на место Власиса.

С тех пор она каждый день в восемь вечера ждала его, сидя в машине, в одном из переулков близ площади. Мимис приезжал в военном «джипе», выходил чуть поодаль и отпускал машину, а затем мягко, как кошка, юркал в «Шкоду», и они молча ехали мимо закрытых сувенирных киосков в одну из кофеен на городской окраине.

Однажды на рассвете они сидели на балконе мотеля у шоссейной дороги близ Ламии, рядом с бензоколонкой. Серый асфальт, дымившийся под колесами автомашин, тянулся до самого горизонта. Беба сидела, закутавшись в куртку защитного цвета, и вздрагивала от утреннего холодка; офицер, голый до пояса, с потухшей сигаретой в зубах, молча глядел вниз. Там, у входа в мотель, стояла маленькая «Шкода», освещенная первыми лучами солнца – легкое напоминание о мастерской, о Власисе Тандисе, о друзьях из Неа Смирни.

В Афины возвращались под вечер. Справа – гора Парница, слева – Пенделикон, в глубине – гора Гимет. А между ними, окутанный выхлопными газами город – целый лес из стали и бетона. На углу улиц Пипину и Ахарнон Беба увидела дом, в котором они когда–то жили с отцом, – вон и балкон, на котором летом цвела герань. Герань давно завяла, в доме открылось казино. На площади Омония они проехали мимо патруля. Патруль был смешанным: офицер и три солдата из трех родов войск. Они шагали, заложив руки за спину, с дубинками на поясе. Беба вспомнила те давние времена, когда Власис приходил в увольнение, а они вдвоем искали уголок поукромнее. В то время Власис был неуклюжим солдатом, одуревшим от гауптвахты и постоянного недосыпания в караулах. Брюки у него на коленях пузырились. Лицо серое, землистое, ресницы белые от пыли. Казалось, он хочет только одного – укрыться в ее объятиях. По сравнению с Власисом этот лейтенант, что сидит рядом, и впрямь выглядит профессиональным военным. От прелестной ночи, проведенной вместе, не осталось даже воспоминания. Теперь он казался Бебе грубым, заурядным мужчиной, прямым потомком тех вояк–полицейских времен партизанской войны, которые принимали арестованных и политзаключенных на островах Юра и Макронисос[5 - После поражения демократических сил Греции в гражданской войне 1946 – 1949 гг. тысячи борцов, воевавших в рядах партизанской армии, ЭЛАС, были сосланы на пустынные острова в Эгейском море. Самой зловещей славой пользовались концлагеря на островах Юра и Макронисос.].

Пересекли перекресток Пиреос и Иерас, проехали мимо мастерской. Жалюзи опущены, на вывеске все видны слова «Власис и Варвара Тандис»… Лейтенант настаивал на встрече. Беба не отвечала. Тогда он написал ей на клочке бумажки телефон своей части. Беба сунула бумажку в черную бисерную сумочку, между сигаретами и гигиеническим пакетом. Затем она долго бродила по переулкам Руфа, по знакомым тротуарам, мимо знакомых дверей и подъездов и, наконец, воровато озираясь, пошла в свой дом.