Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада

ЧЕМ НАКАЗАТЬ ЧЕРВЯ

Тина, так сказать, открыла мои шлюзы, и я пустился во все тяжкие. Не в смысле трахаться, а в смысле пытаться потрахаться.

КРУГ ЧЕТВЁРТЫЙ – РАСТОЧИТЕЛИ

После месяцев отказов и мастурбации я познакомился с блондинкой-чирлидером по имени Луиз, когда напился допьяна Colt 45 во время футбольного матча старших классов в фермерской общине под названием Луисвилль, недалеко от Кентона. Я тогда этого не знал, но Луиз была эдакой Тиной Поттс Луисвилля, то есть местной шлюхой. У неё были толстые губы, приплюснутый нос и большие обжигающие глаза – как будто она наполовину мулатка, наполовину Сюзанна Хоффс из группы The Bangles. Ещё было в ней что-то от Ширли Темпл – невысокая, кудрявая, но, правда, её танец не чечётка, а, скорее, стриптиз в привате. Она – первая девочка, которая сделала мне минет. Но, к сожалению, не только этим она меня наградила.

Почти каждый день я заезжал за ней и привозил прямо в спальню свою, пока родители на работе. Мы слушали альбомы Moving Pictures Rush или Scary Monsters Дэвида Боуи, а потом – опытный я уже контролировал оргазм – у нас начинался нормальный подростковый секс. Она со мной такие штуки выделывала, что у меня как-то даже шея разболелась – не повернуть. Но мне плевать: травмы носил как ордена в школу. Она к тому же глотала – ещё один повод похвастаться. А однажды она принесла мне блестящий синий галстук-бабочку, вроде тех, в которых стриптизёры шоу Chippendale выступают. Наверное, она затеяла какую-нибудь ролевую игру, но я знал только одни, «Подземелья и драконы».

После недели плотной ебли Луиз перестала мне перезванивать. Я уж обеспокоился: неужто обрюхатил её, я ж не каждый раз презерватив надевал. В голове мне рисовались такие, например, картины: мать её отправляет её в монастырь, а ребёнка – нашего ребёнка! – отдаёт на усыновление. А может быть, Луиз заставит меня платить алименты до конца жизни. А ещё же существовал такой вариант: она сделала аборт, что-то там пошло не так, она погибла, а её родители теперь меня убить хотят. Не имея от неё вестей несколько недель я решил ещё разок позвонить ей, а голос изменил, накинув тряпку на трубку – вдруг родители возьмут?

К счастью, к телефону подошла она.

«Прости, что не звонила так долго, – сказала она. – Приболела».

«Чем??? – запаниковал я. – Температура есть? По утрам рвёт или типа того?»

В общем, выяснилось, что она меня просто избегает, потому что быть всё время с одним и тем же – значит испортить репутацию шлюхи. Она не именно эти слова сказала, но смысл тот.

Через несколько дней на уроке математики у меня вдруг зачесались яйца. Чесотка продолжалась весь день, причём дошла и до волос на лобке. Вернувшись домой, я сразу пошёл в ванную, снял штаны и над раковиной стал себя разглядывать. Сразу заметил над членом три-четыре чёрных струпа. Снял один – с кровью. Я всё ещё думал, что просто кусочек ороговевшей омертвевшей кожи, но, поднеся к свету, заметил, что у струпа есть лапки, причём лапки эти – шевелятся. Я заорал от шока и отвращения. Потом швырнул его в раковину, но он не мягко стукнулся, а с хрустом, как моллюск какой-то. Не придумав ничего лучшего, я принёс его маме и спросил, что это такое.

«А, да у тебя вши, – вздохнула она добродушно. – Наверное, в солярии подхватил».

Вот как ни стыдно признаться, но я тогда регулярно посещал солярий. Просто моя кожа была в ужасном состоянии – лицо буквально распухло от прыщей – и дерматолог сказал, что в новейшем солярии кожа посохнет, а моя общественная жизнь улучшится.

Мать моя совершенно точно отрицала, что её юный сын спит с девками и подхватывает мандавошек. Даже мой отец, всегда обещавший, что мой первый секс мы отметим бутылкой шампанского, которую он заныкал, когда ещё работал в Kmart, тоже не хотел такое признавать. По большей части из-за того, что, когда я в средних классах узнал, что такое сиськи, он всё хотел отвести меня к проститутке потерять девственность. Так что я подыграл этой версии про солярий.

Мама купила мне лекарство от вшей на теле, но, запершись в ванной, я тайком сбрил волосы на лобке и сам разобрался с вшами. (В то время сбрить все волосы с тела было для меня делом необычным.)

Насколько я знаю, с тех пор никакими венерическими болезнями я не болел. И, насколько я знаю, родители всё ещё думают, что я девственник.

ЧЕМ ОЧАРОВАТЬ ЧЕРВЯ

Мы с Джоном Крауэллом стояли на вершине холма напротив его дома и по очереди отпивали из бутылки Mad Dog 20/20, которую мы упросили нам купить парня постарше. Мы там стояли уже час как минимум, ни черта не делая и глядя на заспанные фермерские поля вокруг нас, на небо, набухшее скорым дождём, на случайные автомобили, катящиеся к цивилизации. Мы пребывали в таком пьяновато-самодостаточном дурмане, как вдруг услыхали резкий шум гравия.

Со шлейфом пыли на дорогу к дому заехал зелёный GTO и, слегка пробуксовав, остановился. Дверца открылась медленно, оттуда на землю опустилась обутая в чёрный ботинок нога. Из дверцы показалась большая голова – гигантский череп с туго натянутой кожей. Кудрявые растрёпанные волосы. Глубоко посаженные глаза блестят, как булавочные головки в середине тёмных кругов. Когда он отошёл от машины, я заметил, что у него, как у Ричарда Рамиреса Ночного Сталкера, слишком большие и вытянутые ступни, кисти рук и торс. На нём надета джинсовая куртка, украшенная универсальным символом бунта: листиком марихуаны.

Правой рукой он вытащил из-за пояса пистолет, резко поднял руку и несколько раз выстрелил – причём отдача от каждого выстрела всё более нацеливала пистолет на нас. Когда патроны кончились, и пошлёпал к нам. Я стоял там совершенно изумлённый, когда он толкнул меня и повалил на землю, толкнул Джона, отнял бутылку Mad Dog, и в секунду опустошив её, швырнул в траву. Вытерев губы джинсовым рукавом, он пробормотал что-то, напоминающее строчку из песни Оззи Осборна «Suicide Solution» и побрёл в дом.

«Это брат мой, чувак», – сказал Джон, и его лицо, бледное от страха ещё секунду назад, теперь светилось гордостью.

Мы пошли за братом в дом, увидели, что он захлопнул дверь в свою спальню и заперся. Джону не позволялось даже ногой ступать в комнату брата под страхом болезненной кары. Но он знал, что там творится: чёрная магия, хеви-метал, самоистязание и тайное употребление наркотиков. Эта комната, как и подвал деда, меня и пугала, и притягивала. И хоть напугался я сильно, но не желал ничего, кроме как увидеть, что там внутри.

Мы с Джоном пошли в сарай – или, скорее, в деревянный скелет того, что было когда-то сараем – где заныкали бутылку Southern Comfort, собираясь дождаться, что попозже вечером брат пойдёт куда-нибудь.

«Хочешь увидеть чо-то реально крутое?», – спросил Джон.

«Конечно», – кивнул я. Я всегда был за чо-то реально крутое, особенно если Джон это таковым считает.

«Но ты, сука, пообещай, что никому, блин, ни слова не скажешь».

«Обещаю».

«Не, обещания мало, – решил Джон. – Хочу, чтоб ты матерью своей, сука, поклялся… Не, так: клянись, что если ты кому-нибудь когда-нибудь хоть что-нибудь расскажешь про это, то член твой сморщится, загниёт и вообще отсохнет нафиг».

«Торжественно клянусь, что если я только что-нибудь кому-нибудь когда-нибудь расскажу, то член мой отсохнет, а я сдохну», – серьёзно произнёс я, хорошо понимая, что в последующие годы член мне понадобится.

«Сосиска получает всё, – усмехнулся Джон, довольно ощутимо стукнул меня в мышцу под плечом. – Пошли, сосиска». (Обыгрывается выражение winner take all – «победитель получает всё», которое Джон заменил на wiener take all – «сосиска/колбаска получает всё», – прим. пер.)

Он завёл меня за сарай, и мы поднялись по лестнице, где сено сушится. На соломинках обнаружилась засохшая кровь. А кругом лежали трупики птиц, располовиненные змеи и ящерицы, разлагающиеся кролики с копошащимися в них червями и жуками.

«Вот тут вот, – провозгласил Джон, указав на большую пентаграмму на полу, с красными подтёками, – брат мой проводит чёрные мессы».

Всё это напоминало какой-нибудь дрянной фильм ужасов, где неугомонный тинейджер дилетантски полез в чёрную магию и зашёл слишком далеко. Там на стенах висели даже портреты учителей и бывших девушек – в запёкшейся крови, с непристойными надписями жирными зазубренными штрихами. А Джон, как будто играя роль в этом фильме, повернулся ко мне и спросил: «Хочешь увидеть нечто ещё страшней?»

Меня раздирало. Наверное, на сегодня я уж достаточно увидал. Но любопытство взяло верх, и я кивнул согласно. Джон поднял с пола грязный побитый The Necromicon, книгу заговоров, в которой, как он заявил, – заговоры чёрной магии из Тёмных веков. Мы вернулись домой, Джон загрузил в рюкзак фонарики, охотничьи ножи, что-то поесть и несколько побрякушек, по его словам, обладающих волшебной силой. Направляемся мы, сказал Джон, туда, где брат его продал душу дьяволу.

Путь к тому месту лежал сквозь сливную трубу, начинавшуюся у дома Джона и проходившую под кладбищем. Мы шли в ней, согнувшись в три погибели, утопая в илистой, засранной крысами воде, не видя ни входа, ни выхода, всё время держа в уме, что в грязи по обе стороны, – мертвые тела. Не думаю, что когда-либо в жизни сверхъестественное пугало меня больше. Во время этой одиссеи длиною в полмили любой тихий звук усиливался зловещим эхо, и мне всё казалось: это мертвецы стучат в трубу, это зомби сейчас прорвутся, схватят меня и живьём похоронят.

Когда мы наконец вылезли на той стороне, мы были с ног до головы покрыты тонкой плёнкой сточных вод, паутины и грязи. Мы оказались в тёмном лесу не пойми где. Полмили брели по зарослям, и тут вдруг показался большой дом. Вокруг него тоже всё заросло, как будто лес пытался вернуть себе отвоёванное у него пространство, а каждый сохранившийся кусок бетона был разрисован пентаграммами, перевёрнутыми крестами, прославлениями сатаны, логотипами метал-групп, а также словами и фразами вроде «хуесос» и «трахни свою мать».

Мы расчистили виноградные лозы и сухие листья, покрывавшие открытое окно, влезли внутрь и осмотрели комнату, светя фонариками. Увидали мы крыс, паутину, битое стекло и старые пивные банки.

По тлеющим в углу комнаты уголькам мы поняли, что здесь недавно были люди. Я обернулся: Джон исчез.

Я нервно позвал его.

«Подымайся, – крикнул он с верха лестницы. – Смори, чо тут».

И хотя я начал было уже паниковать, но последовал за ним, по лестнице, сквозь заставленный дверной проём. Комната выглядела нежилой. На полу валялся полусгнивший матрац, усеянный иглами для подкожных инъекций, скрученной ложечкой и другими причиндалами для употребления наркоты. А вокруг матраса, на полу, лежали страницы из гей-пор-журналов, и на них – презервативы, полдюжины, наверное, – похожие на высохшие змеиные шкурки.

Мы прошли в другую комнату – совершенно пустую, с нарисованной на южной стене пентаграммой и непонятными рунами вокруг. Джон вытащил свой The Necromicon.

«Ты чо, блин, делаешь?», – спросил я.

«Открываю врата ада, дабы вызвать духов, что жили в этом доме». Он придал своему голосу самый зловещий тон, на который только был способен. Затем на пыльном полу пальцем нарисовал круг. И как только круг замкнул – снизу раздался резкий звук. Мы остолбенели, не дыша прислушались к темноте. Никаких звуков – только мой пульс, бьющий молотом в моей ярёмной вене.

Джон вступил в центр круга и полистал книгу в поисках подходящего заклинания.

Снизу послышался металлический грохот, ещё громче, чем первый. Если то, что мы вызывали – чем бы оно ни было – имело силу, то мы к ней явно не были готовы. Алкоголь в крови нашей тут же обратился в адреналин, и мы сломя голову понеслись по ступенькам, вылетели в окно и бежали по лесу, пока не начали задыхаться, потные, с пересохшими ртами. Уже темнело, несколько капелек дождя шлёпнулось на нас. В сточную трубу мы не полезли, шли домой через лес – так быстро, как могли, не проронив ни слова.

К тому времени, когда мы целые и невредимые вернулись в дом Джона, брат его обкурился уже безнадёжно совершенно. Он бродил по дому как во сне, с красными глазами. Наркотики сгладили его агрессивность, теперь он казался почти что спокойным, что, кстати, пугало ничуть не меньше, чем его маниакал. На руках он держал белую кошку, которую непрестанно гладил.

«Эта кошка – это его злой дух», – прошептал Джон.

«Его злой дух?»

«Ага, ну как типа демон принял форму животного, чтоб брату в его магии помогать».