Выпускной

Что-то тяжелое ударяет мне в голову и, отскочив, падает на пол. Я инстинктивно поднимаю руку к месту, куда пришелся удар: пореза нет. Нет и крови. Может, и синяка не будет. Немного пошарив взглядом по полу, вижу, как то, чем в меня бросили, вертится волчком и уже замедляет свой бег.

Четвертак.

У кого-то водятся в карманах наличные деньжата, и они пропустили пенни, пятаки, десятицентовики и схватили четвертак. Снова бросаю взгляд на толпу школьников, а они опять – так уж вышло – отворачиваются кто куда. Однако это не помогает им сдержать хихиканье, и у них вырываются короткие сдавленные смешки. Несмотря на то что мне больно и противно так, словно во мне течет зеленая жижа, я наклоняюсь и поднимаю монету. С размахом, нарочито рисуясь, убираю ее в карман и выдаю:

– Спасибо. Теперь будет на что пригласить твою мамку на свидание.

Толкаю дверь и выхожу под дождь.

Глава 6. Под прикрытием

Алисса

Дверь в спортзал мне открывает Шелби Киненен, я захожу спиной вперед, еле удерживая в руках огромную коробку с картоном.

Это для переработки: ученический совет участвует в программе по сбору макулатуры из столовой. Хоть старые коробки и попахивают сухим собачьим кормом, зато они бесплатные и их там полно. Приподняв коробку чуть повыше, я говорю:

– Из этого мы наделаем целую кучу звезд.

– Ну не знаю, зачем это нам надо, – сетует Шелби, обогнув вслед за мной дверь и заходя внутрь. В спортзале полно народу, все усердно корпят над декорациями для выпускного – пришли президенты и их заместители от всех школьных кружков. Это традиция: таким образом мы чувствуем причастность к вечеру танцев.

– С декорациями все будет гораздо симпатичнее, – убеждаю я ее. – Как-то по-особенному, правда же?

Шелби нехотя пожимает плечами. Она сюда пришла как капитан группы поддержки, но мне кажется, дело в том, что мы с ней дружим. Я имею в виду, что мне все вокруг кажутся дружелюбными. Это небольшая школа в небольшом городке, так что у всех нас много общего.

Я наклоняюсь, чтобы поставить коробку с разобранными и сплющенными коробками на пол, и, помогая мне, Шелби шепчет:

– А я слышала, что выпускной отменят.

Ледяная рука паники касается моего сердца. Я тоже это слышала – от мамы. Она не говорила мне об этом напрямую, но мама не очень-то скрывает свои разговоры по телефону. Последнее время она пытается говорить потише, но я все равно слышала, на что она подговаривает других родителей. Они вместе переделывали правила для выпускного, а потом радовались, когда разослали их всем по электронной почте.

Почему-то им не приходило в голову, что бабушка Эммы может нанести ответный удар. А уж я-то знаю. Мы уже три года тайно встречаемся за ужином с Эммой и бабулей Нолан. Уж если она что-то решила – ее ничто не остановит. Она и глазом не моргнув выкрасила свой дом в ярко-фиолетовый. Я нисколько не преувеличиваю: у нее дом безумно-фиолетового цвета, с лаймовой отделкой.

Задумайся моя мать об этом хоть на мгновение, возможно, ей пришло бы в голову, что звонок в Союз защиты гражданских свобод – не пустая угроза, даже если выглядит именно так. Еще бы. А как она взбесилась, когда мистер Хокинс сказал, что он на бабушкиной стороне. Боже мой, мама из просто назойливой зануды превратилась в увидевшего красную тряпку быка, она разъярилась, как осиный рой, который расколотили бейсбольной битой.

И вот теперь мама целенаправленно делает все возможное, чтобы выпускной отменили, и думаю, что это я во всем виновата.

Это я сказала ей, что если нельзя приглашать гостей не из школы, значит, я не могу пригласить Джона Чу. (Оставим за кадром, что он взрослый, известный во всем мире человек, который и не подозревает о моем существовании.) Теоретически мамины правила отменяют идеальный-преидеальный выпускной и для меня.

Махнув рукой, она сказала:

– Ну что ты, Алисса, тебя это не касается.

– Как это не касается? – Я даже ногой топнула, хоть и почувствовала себя ужасно глупо сразу же, как сделала это. – Правила есть правила. Они существуют либо для всех, либо не распространяются ни на кого.

Мама вышла, а потом начались эти ее секретные телефонные разговоры полушепотом и безумные эсэмэски. Ее пальцы мелькали с бешеной скоростью, а треньканье входящих сообщений слилось в такую какофонию, будто она играла на телефоне со звуком. Мама переговорила с каждым из родительского комитета, а также со всеми родителями в нашей церкви, которые, конечно же, все рассказали своим детям, – так слух и пошел.

Единственное, что еще держало меня на плаву, – то, что все испытывали противоречивые чувства, когда речь заходила об отмене выпускного. Ясно же, что у всех в головах крутились одни и те же мысли: выпускной год уже никогда не вернешь, несправедливо наказывать всех только потому, что кто-то один хочет нарушить правила, – и далее в том же духе. Хотя бы раз в жизни хаос послужит доброму делу.

Вот почему я с полной уверенностью заявила Шелби:

– Этого не случится. Выпускной для всех, все его так ждут.

Сплетая свои темные локоны в свободную косу, Шелби снова пожимает плечами и говорит:

– Я это понимаю. Ты это понимаешь. Почему же она никак не поймет? Что она, умрет, если в этот вечер останется дома и не побреет ноги?

В животе вдруг что-то взорвалось. Она совсем не знает Эмму. Понятия не имеет, какая она замечательная. Как нашему городку повезло, что Эмма Нолан тут живет. Какое у нее огромное и доброе сердце – когда ей не приходится защищаться.

Она же сама доброта – например, все прогоняют белок из дворов, а ей их жаль, и она кормит зверьков просто так. Уж если Эмма обратила на вас внимание, ваше сердце точно дрогнет, потому что никто, никто не поймет вас так, как она.

А все эти скудоумные людишки постоянно плюют ей в душу, просто так, без всякой причины. Потому что так им сказали родители, потому что так им сказал пастор в церкви, а не потому, что они сами так решили, не потому, что им вообще есть дело и они приняли такое решение. Мне хочется сказать об этом Шелби, но вместо этого я сажусь на полированный деревянный пол спортзала и тянусь к ножницам.

– Это было злобно.

– Да я же пошутила, – говорит Шелби, хотя и не думала шутить. – Но я так расстроена, Алисса! Кевин должен был пригласить меня на выпускной типа на следующий день после того, как Ник пригласил Кайли. А теперь, когда продажу билетов отменили, он типа… медлит, хочет подождать и посмотреть, что будет дальше. И теперь получается, что типа страдаю лично я!

Мне повезло, что я с самого детства не умею краснеть, как бы ни сердилась. Только кончики ушей немного розовеют да еще центр груди, и все. Но я никогда не выгляжу рассерженной. Голос тоже остается спокойным. Так гораздо проще образумить того, кто рехнулся.

– Ну, она ведь тоже пострадает, – спокойно замечаю я.

Шелби так и застывает, клей, который она выдавливала на бумажную тарелку, продолжает капать.

– Каким же образом?

Я тихо и сдержанно поясняю:

– Выпускной для всех, включая Эмму.

Брезгливо морщась, Шелби ставит тюбик в сторону и начинает перемешивать клей в тарелке обрезком картона. В это мы будем макать звезды, которые я собираюсь вырезать из коробок от наггетсов, а потом опускать их в лоток с блестками. Если, конечно, этот разговор закончится благополучно и мы продолжим работать.

– Но есть же правила.

– Правила, которые родительский комитет выдумал только что.

– Нет, негласно они существовали всегда.

Я вздыхаю и, поймав взгляд Шелби, говорю:

– А для тебя было важно, пойдет ли Эмма на выпускной, до того, как она записалась?

Вот. Вот оно. Крошечный проблеск сознания. Ну конечно, ей было все равно. Пока Эмма не записалась на выпускной, и Шелби, и Кайли, и всех остальных занимало лишь то, с кем они пойдут и как пройдет для них эта ночь. Но Шелби не хочет в этом признаваться, и, пристально глядя мне в глаза, она цедит:

– А мне вот удивительно, почему ты так распереживалась после этого.

Внимание! Тревога! Жар нарастает в груди и опускается вниз, к животу. Она что, все просекла? Шелби никогда не отличалась особой наблюдательностью, но что, если она только прикидывается недотепой? Может ли она посмотреть глубже и увидеть, что я не просто защищаю Эмму? Что меня это тоже касается? Ну нет, этому слуху я распространиться не позволю. Моя мать должна узнать обо всем от меня и в подходящий момент. Трясущимися руками я кладу ножницы на пол и говорю:

– Как президент школьного совета я защищаю интересы всех учеников, а не только самых популярных.