Планета Афон. «Достойно есть»

– Может, пригласим наших «белых братьев» разделить с нами трапезу? – предложил азъ ублаженный после непродолжительного купания. – А то как-то не по-человечески…

– У них своя свадьба, у нас – своя. Да и не потребляют они, даже на посиделки к нам не приходят. К тому же Валера за рулём, зачем соблазнять, им и так хорошо, как видишь.

– Тебе виднее. Я очки не захватил, бинокль тоже, глаз не вооружён.

Юрий Владимирович изящным движением циркового фокусника извлёк из сундука заветный пузырёк, щемящим движением «снял скальп» и наполнил бокалы. После чего филигранно порезал сочную дыньку и предложил тост за прекрасных дам. Поскольку на берегу кроме нас и «белых русичей» в обозримом пространстве гуляли разве что две собаки, то я плохо не понял, каких именно представительниц прекрасного пола он имел в виду. Тем не менее не стал кочевряжиться и задавать китайских вопросов, а с томным видом освободил бокал.

– У меня таки смутное подозрение, что мы приехали не только за этим. Угадал?

– Отчасти, – дипломатично ответил брат George, и, надо признать, в этом с ним вполне можно посостязаться. – Я чего хочу сказать, можно было бы организовать лагерь детей с родителями, но так, чтобы дети отдельно. Да и не все родители смогут, как правило, человек восемь максимум. Они будут и отдыхать, и за детьми присматривать, чтобы никаких эксцессов не было. А то всяко может случиться, потом доказывай, что ты не верблюд…

– Ты лучше скажи, покайся, грешник, по какой стезе землю топчешь?

– Извини, сразу не представился, – Юрий Владимирович вознамерился повторить. – Я раньше преподавал историю в школе, пока на учителей-мужчин охота не началась.

– И кто же взял на себя малопочётную роль егеря? Уж не зверобоя ли пригласили из Америки? Или, может, Дерсу Узала воскрес? Я уже начинаю верить в мистику.

– Шутки шутками, но могут быть и дети, – почти на полном серьёзе ответил брат George.

– Вернее, дети уже есть и стали создавать неразрешимые проблемы. Ты это хотел сказать?

– Тебе бы всё смеяться. Проблема в том, что мы уже имеем потерянное поколение, которое без папы с мамой шагу шагнуть не может. А это наше будущее…

– Вот ты историк – это замечательно! За это надо выпить, – хрустальный звон разбудил шаткую тишину относительно пустынного берега, не слишком характерную для августа на крымском побережье. – Как ты считаешь, какая самая величайшая трагедия для нашей страны произошла в двадцатом веке? – при этом I’m осадил огненную водицу дынькой.

– Какая? Конечно, развал страны! – отрапортовал брат George «строевым шагом».

– А какой именно по счёту развал страны? Их было два в прошлом веке. Или я путаю?

– Ну-у, если ты говоришь про двадцатый год, то какой это развал? При этом Сталин восстановил страну почти в границах Российской империи, так что…

– Что значит «почти восстановил»? А если бы ты жил в Польше или в Финляндии и сейчас оказался бы подданным другого государства, то так же бы думал и говорил? А геноцид армян в Западной Армении и потеря её после Первой мiровой войны? Это не в счёт?

Юрий Владимирович немного впал в ступор. Несмотря на почти тридцатилетний стаж работы, основные понятия были заучены им по советским лекалам. А до истины, как мы теперь знаем, в них так же далеко, как до созвездия Андромеда. Но это не вина, а беда наших учителей, что они вбивают в головы юного поколения извращённые понятия.

– Помнишь, что ответил Сталин на вопрос Черчилля? Самая страшная катастрофа двадцатого века для России – это коллективизация сельского хозяйства! Потому что она разрушила патриархальный уклад в стране, она разрушила семью! А без крепкой семьи не бывать и крепкой державы. Тем более империи, в которой русские как раз титульная нация.

Ступор сменился минутой молчания и выпученными глазами. После чего брат George привычно потянулся за сосудом с терпкой влагой и так же молча наполовинил мензурки. Произносить заупокойную речь не хотелось ни ему, ни мне, поэтому мы без комментариев осушили бокалы и осадили виноградиком. Не рассчитывал, видимо, Юрий Владимирович встретить в моём лице столь осведомлённого оппонента. А на что же тогда рассчитывал?

– Ты мне лучше скажи, – тут уже у меня сработал автопилот, – тебя во всей этой затее с организацией детско-юношеского отдыха волнует вопрос коммерции или…

– Меня прежде всего волнует вопрос будущего страны, – ответил он как по нотам.

– Похвально! Вообще-то этот вопрос в той или иной степени волнует всех. Разве что кроме бомжей, ну так это деклассированный элемент, что с него возьмёшь, кроме вшей?

– Бомжи тоже люди, – подчеркнул брат George, – такие же, как и мы, только бездомные.

– Это верно, но речь сейчас не о них. Не будем уходить от темы, – автор этих строк предложил оппоненту разлить по новой. – Просто я веду вопрос к тому, что детей нельзя отрывать от семьи. Времена трудокоммун и всевозможных лагерей канули в Лету. Лагерное сознание нужно выжигать из людской психики калёным железом, а ты хочешь его опять возродить.

– Не я хочу, как ты не поймёшь, сама жизнь этого требует, – Юрий Владимирович с таким остервенением опрокинул свою дозу, не чокаясь, что мне стало аж не по себе.

– Да ты не трать нервы понапрасну, они тебе ещё пригодятся, и не раз.

– Просто у нас разговор ни о чём, – возразил брат George с какой-то отрешённостью.

– Знаешь, почему у меня часы японские? – я показал ему свой хронометр «Сейко» на запястье, которому не страшны морские волны. – Машина японская, компьютер японский…

– Ну и почему же? Поделись с ближним, – произнёс он с какой-то затаённой обидой.

– Потому что в Японии, прежде чем что-то строить или создавать, сначала думают, просчитывают, ставят все точки над «ё» и только потом запускают в производство. А у нас думает товарищ Кремль, решают на митингах, делают тяп-ляп, а думать начинают, только когда по уши увязнут в дерьме и начинают ценой диких неоправданных потерь героически преодолевать трудности. Что, разве не так? Вся эпоха исторического материализма этим прославилась. Если ты хочешь и э?то дело подобным образом начинать – милости прошу, но без меня!

– Пойдём окунёмся, а то скоро уже вечерять начнёт, а там и на ужин пора будет, – неожиданно предложил мой оппонент, и мы, скорее всего в последний раз, направились к морю.

Солнышко уже отложило тему безудержного зноя на грядущий день, его сумеречные лучи скорее ласкали, чем припекали. Море, следуя пушкинским строкам, было уже неспокойно, но чёрная буря ему точно не грозила, по крайней мере сегодня. Заплывать далеко при волнении не слишком приятно, поэтому мы ограничились плесканием возле берега.

Белорусские братья наше рвение не поддержали, видать морские ванны без допинга не приносят удовольствия по холодку. Ветерок стал более чем свежим, поэтому сугрев жизненно необходим для организма. Солнечный диск покраснел и вот-вот грозился закатиться за горизонт. Чайки всё активнее стали рыскать по водной поверхности, выискивая корм. И неспроста. Рыбки то тут, то там выпрыгивали из воды, словно дразнили пернатых хищников.

– Может, дождёмся заката на берегу? – предложил ваш покорный, потому как мне порядком уже поднадоело водное однообразие. – Заодно и дискуссию продолжим о профсоюзах.

Юрий Владимирович согласился с лейтенантской покорностью, и вот уже aguardiente щекочет нам носоглотку. Дынька удвоила удовольствие, а «при такой-то снеди как не быть беседе?» Зачерпнув ещё по разу, брат George всё-таки решил прийти к какому-то знаменателю.

– Ну так ты скажи, ты согласен или нет мне помогать организовывать детский отдых?

– В принципе, мы все братья по разуму, но почему-то неразумных большинство, – мой ответ был скорее дипломатичен, чем категоричен. – Не слишком ли торопите события, маэстро? Вопрос, нужен детский отдых или нет, не стои?т, но к его организации нельзя подходить с мерками прошлого века. Я – за, но нужно проделать огромную подготовительную работу, не говоря уже о том, что всё продумать до мелочей. К тому же отдых не может быть слишком дорогим, иначе никто не клюнет на такую приманку. Выбор сейчас не тот, что в Совдепии, да и к детям сейчас относятся по-другому. Ты же не будешь набирать спецшкольников, так ведь?

– Ты прав, – констатировал Юрий Владимирович и больше ничего не добавил.

Добавлять пришлось допинга, тем более что белорусские братья уже начали собираться в обратный путь. Опорожнив и вторую посудину, осадив остатками сладкой ягоды, брат George и азъ несговорчивый погрузили остатки роскоши былой в потрёпанный кейс и направились к дилижансу. Обратный путь всегда кажется короче, а когда из динамиков вылетают звуки полонеза в исполнении некогда знаменитейшего в СССР вокально-инструментального ансамбля «Песняры», время в дороге и вовсе пролетает, как поезд «Сапсан» мимо таёжного полуста?нка.

Несмотря на громкую музыку, мысль моя работала ещё громче. Перебирая в памяти деловой разговор с Юрием Владимировичем, я в очередной раз удивлялся, почему нашим инженерам человеческих душ не приходит в голову, что люди рождаются вовсе не для того, чтобы непременно совершить подвиг и умереть, как Александр Матросов. Человек приходит в этот мiръ, чтобы учиться, работать, любить, создавать семью. А наши культуроведы всё хотят слепить что-то героическое и, главное, устрашающее. В ущерб себе и России мы из русского человека создаём для мiра образ солдата-освободителя непонятно от чего и от кого. Досадно, но при этом почти весь мiръ считает именно американского солдата воином-освободителем. И самое страшное, что милитаристская риторика всё шире проникает в школы и колледжи.

Если перечислить советские бренды, завоевавшие (в прямом смысле) авторитет в мiре, список будет состоять из автомата Калашникова и танка Т-34. Сюда можно добавить баллистические ракеты и водородную бомбу. Что ни возьми из товаров народного потребления, то это либо заимствовано за рубежом, либо про это лучше не говорить и не вспоминать. Почему так?!

Ответ вот он, на поверхности. Политика проверяется не тем, как что-то начинается, а тем, как заканчивается! И если боль за свою землю называется политикой, тогда я – политик. Ведь почти весь XIX век спорили о том, что такое «новые люди», потом, после октябрьского переворота, что такое «люди советские». Наш паровоз летел вперёд, в коммуне остановка. И при этом в руке непременно должна быть винтовка. Или автомат. Почему мы не стремимся жить, как все нормальные люди? Сначала полвека не могли забыть «Великой Октябрьской социалистической революции», которая на деле оказалась банальным большевистским переворотом с кровавыми целями. Теперь семь десятилетий не можем пережить угар «великой победы», цена которой несопоставима с её результатами. Но нам плевать на жертвы, нас тянет по поводу и без повода затянуть «вихри враждебные» или «как один умрём, за ценой не постоим». Даже научившись ездить за рубеж, пользоваться валютой, одеваться по моде, большинство всё ещё живут героикой революции, гражданской и Второй мiровой войн, постоянного преодоления, поставившего страну на военные рельсы. Мирные будни и мирный труд у нас не в почёте.

Воссозданная история

Героизация нашего человека, мечтающего о преображении скучной действительности, в общем-то, исторически свойственна нашей культуре. Но в эпоху исторического материализма это стало отличительной чертой нашей литературы: стремление из каждого пахаря и кузнеца сделать Василия Тёркина, а из каждого подростка – Павлика Морозова или Павку Корчагина. И главная причина этого явления – чрезмерная её политизация. Ачеть русская культура всегда откликалась на актуальные потребности политики – взять то же «Слово о полку Игореве», «Бориса Годунова», «Полтаву», «Бородино» и другие, но после октября 17-го социальный заказ сделался приоритетным. Сталь – вот металл, из которого советские мастера культуры отливали образы строителей коммунизма, «сталинских винтиков». «Гвозди б делать из этих людей: крепче бы не было в мiре гвоздей». При этом ценность человеческой жизни абсолютно не принималась во внимание, не говоря уже о семейном счастье и заботе о человеке.

Оттягиваясь на острове Капри во враждебно-буржуазной Италии за счёт голодающих Поволжья, Алёша Пешков в своём знаменитом очерке «О русском крестьянстве», напечатанном в Берлине в 1922 году, размышлял о новой породе людей. Он писал, что «вымрут полудикие, глупые, тяжёлые люди русских сёл и деревень, их заменит новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей». Столь откровенный призыв к геноциду русского народа был настолько шокирующим даже для большевистских вождей, что они запретили публиковать его в СССР. Тем не менее товарищ Сталин позвал «буревестника революции» написать красивый роман о строительстве «общества всеобщего счастья» на одной шестой части суши планеты Земля.

Окунувшись в советскую действительность, несмотря на то что жил на госдаче и пользовался всеми благами госкормушки, Максим Горький «прозрел» и увидел всю правду о страдании и незавидном положении родного народа. Основоположник социалистического реализма понял истинно реальную жизнь советских людей и поэтому отказался заниматься мифотворчеством. Чем закончилась «принципиальность» писателя 18 июня 1936 года, история умалчивает.

Его пророчество во многом сбылось. Массовый голод в Поволжье в результате политики военного коммунизма на территориях, контролируемых большевиками, унёс жизни пяти миллионов человек. В 1932–33 годах в результате коллективизации и голодомора умерло ещё восемь миллионов. Голод и разрушение привычного уклада крестьянской жизни привели к массовому бегству населения в города. Миллионы беспаспортанцев стали тем бесправным и дешёвым трудовым резервом, который товарисч Сталин использовал для ускоренной милитаризации советской экономики. Малограмотная и дезориентированная в непривычных для неё городских условиях крестьянская масса стала лёгкой добычей для советской пропаганды.

Результатом политики большевиков явилось резкое сокращение в городах числа интеллигенции. Кроме разве что востребованной научной и технической интеллигенции, были под корень ликвидированы дворянство, купечество, буржуазия, русское офицерство и почти всё религиозное сословие. Чудом оставшиеся в живых, лишь те, которые приняли новые правила игры, вынуждены были скрывать своё социальное происхождение. Советская элита формировалась из остатков дореволюционной разночинной массы, смешиваясь с партийной и военной элитой, чекистами, выдвиженцами из рабочей среды, с новым поколением чиновничества.

Плеяда работников Пролеткульта стала активно творить из тёмной крестьянской массы новых советских людей, новую интеллигенцию. В стране победившего (наш народ) социализма велось последовательное упрощение русского характера. В литературе и искусстве появляется тип советского труженика, сталинского патриота, поглощённого строительством нового светлого будущего. Появляется новая аббревиатура: БОРЗ – без определённого рода занятий. В обиход входит жаргонное словечко «борзой» – человек, не желающий работать.