Эскадра

– Ну что ж, теперь, возможно, мы поговорим? – спросил Али.

– О чем, почтенный ибн Амман? Эти люди убили моих воинов, но ты, как я вижу, уже свершил месть, обратив убийц в рабство. Ты поступил, как подобает правоверному, да будет милостив к тебе Аллах!

– Милостив, милостив… Милостив настолько, что дает мне наконец-то возможность сделать то, что я давно хотел сделать.

Далее Али ибн Амман с наслаждением наблюдал, как поганый Дайконур-Оглы достает из ножен свой кривой кинжал, трясясь от ужаса, но не в силах остановить собственную руку, поднимает его – и перерезает себе горло.

Это было поистине приятно, лишь одно омрачало ликование ибн Аммана: он не знал, где находится летающая повозка. Подозревая, что она может спрятаться так, что лучшие ищейки не найдут и за век – затаиться в лампе у джинна, в преисподней у шайтана, на дне моря, да где угодно! – он начал было расспрашивать своих новых рабов, но они… Не знали. Находясь под его полным контролем, они не могли лгать – но никто не расскажет того, чего сам не знает! Хитроумные гяуры! Просто – и гениально. Бездарь мог запытать их насмерть, одаренный – вскипятить им мозги, сделав слюнявыми идиотами, неспособными более подпитывать колдовство… Но оба ничего бы не узнали. Потому что не знали сами пленники. Сами они – простые воины, просто хорошо откормленные. Но их командир – наверно, великий и мудрый визирь, раз придумал такое. Мудрость всегда достойна уважения, даже если это мудрость врага… Но как же обидно!

…Тем острее была радость ибн Аммана, когда он вдруг опять почувствовал "разум наверху". И на этот раз – один! Значит, можно рискнуть. Прибежать на место посадки, благо оно известно заранее: пришелец, похоже, такой же профан в Силе, как и эти… Схватить его "щупом разума" раньше, чем он даже выйдет… Не дать ступить и шагу… А главное – не дать спрятать повозку! И вот тогда… Летающая повозка, страшное оружие, ОДИННАДЦАТЬ сильнейших "рабов Силы"… Можно поспорить не только с эмиром. Можно, постепенно накапливая силы, добраться и до Великого Визиря, и вот тогда…

Еще на высоте двадцати километров Жан-Клод почувствовал, что кто-то беспардонно копается у него в голове. Попыток "перехвата контроля", впрочем, пока не было, а потому и он не активировал свои внутренние возможности: мало ли, это было бы замечено? Он один, и если можно действовать скрытно – так и надо действовать. Зато когда попытки "перехвата" начались, он оказался к этому явно не готов. Он ждал чего угодно, только не такого массированного отказа в подчинении со стороны собственного тела. Рассчитывая на вторжение в сознание и готовясь отразить подобную "атаку", Жан-Клод попросту проморгал момент, когда рука, протянутая к банке с тоником (до поверхности оставалось еще метров семьсот, и компьютер модуля выбирал оптимальную точку касания), ни к какой банке на самом-то деле не протянулась, так и оставшись лежать на подлокотнике кресла. Чорт возьми, но он же только что ПРОТЯНУЛ РУКУ! Все, так сказать "ментальные ощущения" от этого действия были налицо.

Да только вот рука не сдвинулась ни на миллиметр.

Попытавшись встать, Дюпон понял, что и с ногами у него не очень… То есть не совсем… Точнее, не всегда, где-то через раз… Вот тут он начал бороться, "поднимать щиты" (ну, так это выглядело в его воображении), напитывая их до отказа всеми своими силами, до последней капли. Стало немножко полегче – по крайней мере, руки вновь начали его слушаться. Но ноги оставались будто ватными, отказывались то гнуться, то распрямляться, и каждый шаг удавалось сделать, только держась за аварийные поручни на мостике, а потом в коридоре… Каждый третий шаг, если быть точным. Два раза из трех ноги просто игнорировали данную мозгом инструкцию двигаться. Единственной хорошей новостью было то, что нападавший явно был один. Но силища у него была, как у нескольких человек – как бы не у десятка… Жан-Клод надеялся, что снаружи, на поверхности, станет легче – тем более, только оттуда можно дать команду на маскировку модуля (пусть хотя бы он не достанется врагу!) Однако дойти до шлюза… Это было проблемой.

Медикаменты не помогали – точнее, уже помогли, чем могли, и в крови кипел такой коктейль стимуляторов, в том числе подстегивающих именно деятельность мозга, что это было откровенно вредно для здоровья. Может быть, без них было бы еще хуже, но и с ними… А ходить-то как? Точнее, чем? В отчаянной надежде ("ну мало ли что найдется в медбоксе у этой десантуры!") Жан-Клод, распахивая шкаф за шкафом, обнаружил-таки один из древнейших медицинских приборов человечества.

Костыль.

Простой металлический костыль, довольно тяжелый и неудобный. Но, как и в незапамятные времена своего изобретения, позволявший помогать отказывающим ногам еще слушающимися руками. И – ходить. Плохо и медленно, но ходить – например, от медбокса к шлюзу… И он пошел. Уже слабо понимая, что происходит, занятый только передвижением ног и желанием увидеть врага собственными глазами. Его ли это было желание, или противник залез-таки ему в мозг, Дюпон не знал. Он просто шел. Шаг за шагом.

Али ибн Амман не сомневался в своем превосходстве, однако в какой-то момент начал слегка беспокоиться. Этот одиночка из летающей повозки… Сопротивлялся! Неумело, не как маг-менталист – но, тем не менее, не давая полностью взять себя под контроль, как происходило со всеми бездарями, от окрестных декхан до рослых собратьев нового гостя. Повозка, однако, опустилась на землю и не собиралась улетать. И, несмотря на все усиливающееся сопротивление (откуда он берет силы, у него же нет рабов Силы!), этот человек явно приближался к тому, что Али обозначил для себя как дверь. И куда он его активно "звал". Али понимал, что при личном контакте, "глаза в глаза", его сила еще на какую-то толику возрастет – и чужаку останется только покориться… Наконец дверь начала открываться – не как положено нормальной двери, а как бы всасываясь в притолоку. Какая разница! Она открывалась! И сейчас он, Али ибн Амман, взойдет на летающую повозку и объявит ее своей собственностью как "первозахватчик", а таким образом полученная собственность – святой трофей, и ни эмир, ни визирь, ни даже сам халиф не посмеют это оспорить!

Ну и еще один могучий раб Силы тоже, конечно, не помешает.

Когда дверь полностью открылась, Али смело сделал шаг внутрь.

И тут кто-то с размаху ударил его костылем по голове.

***

За бриджем, на котором лорд Арчибальд предусмотрительно проиграл Джереми Сэндлеру несколько гиней, подавали шерри, и лорд заметил, что адмирал пьет довольно много. Он даже забеспокоился, но после убедился, что великолепные манеры флотского офицера не изменяют сэру Сэндлеру независимо от степени подпития. В конце же партии, обрадованный к тому же выигрышем, адмирал пришел в благостное расположение духа и с удовольствием принял предложение губернатора переместиться в курительную комнату.

Подали виски и сигары.

Выпив по стаканчику и закурив, джентльмены оценивающе посмотрели друг на друга.

– Господин адмирал, – начал Арчибальд, – мне кажется, или, несмотря ни на что, есть в вас какая-то неудовлетворенность, ощущение дискомфорта? Может быть, вам неприятна эта комната? Или вас ждут дела, от которых я вас отвлекаю?

– Помилуйте, лорд Гамильтон, какие дела?! Что же до беспокойства – отдаю должное вашей наблюдательности, но поверьте, оное беспокойство не имеет ничего общего с вашим достойным всяческих похвал гостеприимством! Я вообще несколько беспокоен последнее время… Долгое время, честно сказать.

– Но что же беспокоит вас? Насколько мне известно, ни в политике, ни в военной сфере уже давно не происходит ничего значительного… Что-то личное?

– Нет. Не личное. Вы все сказали правильно. Именно что не происходит ничего значительного. Но ведь это значит, что самый амбициозный, умелый, преданный офицер не может добиться – ничего… Ведь ничего не происходит!

– Интересно… Что же именно вы имеете ввиду?

Мужчины выпили.

– Господин губернатор, все же очевидно. Вот я командую малой эскадрой. Кто мы сегодня? Патрульные, иначе и сказать нельзя. Гоняемся иногда за контрабандистами, но и не более того. Мы, офицеры флота империи, над которой когда-то никогда не заходило солнце! Мы, знающие, что любой империи должно непреклонно расти и расширяться, иначе ее ждет закат и забвение! И что я вижу?.. Стагнацию, застой, отсутствие каких бы то ни было перспектив развития. Отсутствие будущего! Мы, флот, могли бы сделать многое. Добиться многого. И отнюдь не только для самих себя – для нашей страны, всего нашего народа! Но мы… Мы не делаем – ничего.

В волнении адмирал налил себе полстакана виски и залпом выпил.

Да-да, – покивал головой губернатор, – я в высшей степени понимаю вас и полностью разделяю ваши чувства!

– Как это прекрасно, когда кто-то тебя понимает, – ответил Сэндлер, – Представляете, многие, очень многие из офицеров смирились с существующим положением дел. Они согласны получать невеликое "жалованье мирного времени" – благо и делать при этом ничего не надо – а те, кто понахальнее, еще и добавляют к жалованью "премии", так мы между собой называем взятки от контрабандистов… И им – достаточно! А на то, что прекратив бороться за могущество, наша страна начала терять даже то, что оставалось, им попросту плевать! Пусть не год и даже не десяток лет, пусть век… Но в конце концов мы все – все! – "выдохнемся", и нас поглотят какие-нибудь папуасы, как это произошло в древности с великим Римом.

– А в современности – с нашей метрополией на Земле.

– Ну, она была отдана в качестве политического жеста, как знак презрения.

– Но не возникает ли у вас ощущения, что этот "политический жест" был, как бы это сказать, вынужденным?

– Возникает. Если честно – возникает. Вы правы, кругом правы, господин губернатор! Я рад, что хотя бы здесь, на окраине нынешних владений Британии (надеюсь, я не нанесу вам оскорбления, произнеся это), сохранились люди, для которых величие империи – не пустой звук.

– За это стоит выпить!

И они подняли стаканы.

– Я действительно отлично понимаю вас, Джереми… – сказал лорд Гамильтон и тут же спохватился: Позволите ли вы именовать вас по-дружески, без чинов?

– Это честь для меня! – ответил самую чуточку, но все-таки пьяным голосом адмирал.

– Ну что ж, и я покорнейше прошу вас не чиниться. Я – Арчибальд.

Они пожали друг другу руки и выпили еще по стаканчику.

– Понимаете, Джереми, – начал Арчибальд, раскуривая очередную сигару, – у меня ведь, по сути, те же проблемы, что и у вас. Я столь же остро понимаю, что без развития, без, если хотите, экспансии наша империя угаснет. И что я вижу? В основном, лишь сонную пассивность – и не только со стороны мелких служащих, но и со стороны высших чиновников, потомственных дворян, ведущих свою родословную чуть ли не от Вильгельма Завоевателя! Здесь, на уровне подотчетной мне колонии, я могу многое. Но стоит потянуться за чем-то "вовне"… Даже за сущей мелочью. Я будто бы тону в патоке. Взять хотя бы эту Ла Нинья…

– Ла Нинья? Это планета? Ну то есть система?

– Да! Формально – система с планетой, принадлежащая аргентинцам. По факту – какой-то булыжник со слишком разреженной и непригодной для дыхания атмосферой, расположенный к тому же вдалеке от "основной сферы влияния" Аргентины. Ну, наверно, там есть какие-то полезные ископаемые, раз его разрешили внести в реестр, но… Я бы еще понял, если бы они открыли там рудники, построили заводы, еще что-то… Они же не делают ничего, просто внесли систему в реестр и наслаждаются еще одной "точкой присутствия флага на карте"! Однако для меня это – буквально кость в горле. Ведь благодаря этим потомкам Педро де Мендосы, или как там его звали, все мои торговые караваны в метрополию вынуждены идти кружным путем, в обход их "сферы национального пространства", тратя не только дорогое горючее, но и бесценное время.

– Простите меня, Арчибальд, но я ведь военный, а не политик – а почему ваши торговцы не могут летать через их пространство?

– Вы разве не изучали историю войн? Дело как раз в ней, а точнее – в нашем с ними конфликте за Фолклендские острова… Которые они называли Мальвинскими, да.

– Боже, но когда это было?

– Во второй половине двадцатого века – по стандартному земному летоисчислению, естественно.

– Ох, должен признаться, такой старины нам в училище не преподавали.

– А должны были бы! Ибо именно благодаря этой "старине" мы с Аргентиной и по сю пору формально находимся в состоянии войны, которое предусматривает "невхождение в территориальные воды" – а ныне "в национальные пространства" – друг друга.

– Войны?!