Когда говорит кровь

– Подожди, ты же сейчас про мятеж «пасынков Рувелии» говоришь?

– Про него самый, господин. Я тогда совсем еще зеленым юнцом был, толком не научился ничему. Разве что как в строю ходить. А попал сразу на осаду. Пару месяцев мы ковыряли недобитых бунтовщиков как в самой Кере так и в ее окрестностях. И ведь знаете, они не просто за стенами сидели, а постоянно вылазки устраивали, нападали на конвои, обозы. Уж не знаю, где они, спустя три года после окончания мятежа Рувелии такие силы нашли, но войну вели серьез, словно и вправду в победу поверили. Вот только сломали мы их. Да вы про это и без меня знаете.

– Это же было в год моего рождения, Скофа, то есть сейчас тебе, где то тридцать шесть?

– Так и есть, господин. Я в тагме уже двадцать один год и этот поход для меня последний.

– Солидный срок и на год превышающий положенный. И что, за все это время ты так и остался в простых солдатах?

– Так я же из сословия блисов, господин, а нам выше старшего путь заказан. Ну а старший в нашей десятке и так есть.

– И ты не желаешь для себя большего? Порой блисы считают, что жизнь к ним несправедлива.

– Совсем нет, господин. Я так думаю: если порядки существуют столетиями, значит они угодны богам. Да и людям полезны. Зачем против них идти? Вот мятежники-рувелиты хотели отменить сословия и освободить рабов. И что из этого вышло? Пол страны в крови утопили и в зверствах,– он перехватил жердь поудобнее.– Или вот с Ардишами – когда их свергли, то почти четверть века резня шла. А еще раньше, во времена Союза тайларов, было восстание Квелла. Тоже ведь за справедливость вроде, да в итоге так ослабили страну, что мы чуть провинцией Джасурского царства не стали. И так всякий раз. Так что пусть уж все как есть остается. У каждого в этом мире свое место и своя судьба, господин. А пытаться что-то поменять – лишь богов гневить.

– Для простого блиса ты слишком хорошо знаешь историю, и рассуждаешь почти как философ,– рассмеялся Лико.– Но всегда ли так полезно сохранять текущее? Разве не пошел против традиций Киран Артариш, когда отказался уходить с поста Владыки Союза и затеял войну с Абвеном, объединив всех тайларов под началом единого государства? А Патар Ардиш, прозванный Основателем? Он захватил власть, изгнал джасурских ставленников и провозгласил династию, наплевав на все старые законы. Разве не шел против устоев его правнук, Великолепный Эдо, когда создал новую армию и расширил границы Тайлара в три раза, а потом полностью перестроил государство? Почти все, кого мы теперь чтим и помним, именно тем и занимались, что шли против устоев и меняли мир под себя. Вот смотри, я во главе тридцатитысячной армии и двух тысяч всадников-вулгров, завоевал целую страну. А ведь в меня, кроме моей семьи, почти никто не верил. Все твердили, что поход наш обречен, что мы сгинем или завязнем. А Синклит, как только понял, что я пойду до конца, перестал выделять деньги и прислать подкрепления. Так что войну пришлось вести за счет моей семьи. И все же, я победил и смог доказать, что Тайлар силен и крепок как прежде. Что смута не сломала нас и не лишила жажды власти, как бы этого не хотелось трусам из Синклита. Так что я не могу с тобой согласиться, Скофа. Порой само колесо истории требует от нас идти против установленных порядков.

Скофа не знал, что ответить молодому полководцу. Точнее, он не знал, как подобрать нужные слова. Конечно, командир имел свою правду: Лико Тайвиш пошел против всех порядков, когда после победы в Битве на холмах отказался возвращаться в Тайлар, и вопреки постановлению Синклита продолжил войну. Даже когда старейшины засыпали его гневными письмами и угрозами, даже когда лишили денег и подкреплений, он упрямо продолжал войну, веря до последнего в свою победу. И в итоге он достиг своей цели, поставив старых врагов государства на колени. Вот только правда эта не подходила таким людям как Скофа.

Воспитанные в роскоши и привыкшие к безнаказанности ларгесы часто мнили себя творцами истории, судьбы, нового мира или сразу избранниками богов. Они искали славы и почестей, не слишком задумываясь о последствиях. Но Скофа, как старый и повидавший многое ветеран, хорошо знал, что у всего в этом мире есть цена. И за все деяния благородных, за все их подвиги, геройства и свершения, расплачивался в итоге простой народ. Именно его и давило то самое колесо истории, которое вечно кто-то желал привести в движение. Ведь колесо так устроено, что давит тех, кто на земле, а не тех, кто в небе.

Скофа давно уяснил, что мир – очень хрупкая штука. И сломать его – дело не хитрое. Вот только осколки этого сломанного мира всегда летят вниз и наносят больше всего ран тем, кто и не думал ни о каких переменах, да и не нуждался в них. Кто просто жил своей жизнью в согласии с природой и законами, установленными самими богами. А потому, чем меньше было перемен, тем лучше, было этим низшим людям. Блисам. Сословию, рожденным в котором был и сам Скофа и почти все солдаты в его тагме.

Вот только как сказать всё это полководцу? Как объяснить тому, кто родился в богатейшей из семей Тайлара? Тому, чей отец вот уже как девятнадцать лет возглавляет Синклит и, считай, всё государство? Таких слов Скофа не знал. А если бы и знал, все равно бы не осмелился сказать их прилюдно.

– Возможно, вы правы, господин. Но не судите мои слова строго, я всего лишь блис…

– За эту войну я узнал много блисов которые были куда более достойными и благородными людьми, чем самые родовитые из ларгесов. Сословные ограничения справедливы и, безусловно, нужны, ведь люди не равны по своей природе. Но у каждого должен быть шанс проявить себя и получить награду по достоинству. Особенно если проявил он свои гражданские добродетели на войне, рискуя всем во имя славы и чести государства. Мой учитель как-то сказал: «только привыкшая к мечу рука, способна нести подлинную ответственность» и за эту войну, я понял, насколько он был прав. Когда меня предали эти изнеженные снобы в Синклите, мои воины, каждый из вас, совершили настоящие чудо. Вы знали, что харвены это угроза нашим границам и что они должны заплатить за все свои набеги, за все преступления и за каждую прерванную тайларскую жизнь. И вы своим подвигом пресекли их угрозы навеки. Ты покидаешь службу в интересное время, солдат. За девятнадцать лет, что мой отец возглавляет Синклит, Тайлар окреп и раны, нанесенные ему смутой, наконец, затянулись,– взгляд молодого военачальника устремился куда-то вдаль, а его голос наполнился мечтательными нотками. Казалось, что слова, которые он сейчас говорил, уже давно томились внутри его головы и жаждали быть сказанными.– Не знаю, слышал ли ты, но на юге, в Айберу, на руинах некогда могущественного государства Каришидов, идет бесконечная грызня осколков. На той стороне Внутреннего моря, словно спелый плод, пухнут от богатства Белраим и другие великие города и государства Фальтасарга. А еще дальше, на другом конце моря – лежит странный и загадочный Саргшемар, где горы родят золото и шьют шелк. Мир вокруг нас огромен, прекрасен и слаб. Он жаждет своего покорителя. И я верю, что совершенное нами здесь – лишь начало пути, который уготован нашему государству.

Примерно через час они остановились на привал. Устроившись прямо на берегу, солдаты достали тонкие полоски вяленого мяса и разделили их с полководцем и его рабом. Получив свой кусок, Сэги брезгливо поморщился, но все же отправил его в рот, а юный Тайвиш, поблагодарив солдат, жевал пересушенное и пересоленное мясо с такой улыбкой, словно ему предложили изысканное лакомство.

Неспешно жуя затвердевшую говядину из лагерных запасов, Скофа уставился на воду. Этот приток Мисчеи, веками служившей северной границей харвенам, местные явно не просто так прозвали Молчаливой. Казалось, что река и не течет вовсе: водная гладь была абсолютно ровной, словно у пруда или озера. Лишь ветер изредка прогонял по ней небольшую, едва уловимую дрожь.

А еще, она была чужой и незнакомой. Конечно, когда-нибудь и этот край станет привычен для тайларского глаза. Правнуки, а может даже и внуки колонистов, привыкнут к этой погоде, к этим деревьям и камням и назовут их своей землей. Но вот для Скофы тут навсегда останется чужбина. Дикая и злая земля, забравшая себе слишком много его крови.

Его мысли вновь перенеслись за сотни верст, в далекий Кадифар и город его детства. Двадцать один год жизни полной битв и походов, лагерей и крепостей, изнуряющего труда и бесконечных тренировок, разделяли его с тем незрелым мальчишкой, что сбежав из родного дома, записался в походную тагму. Двадцать один год. Ровно на год больше положенного срока.

И вот теперь он мог вернуться домой. И вернуться живым, здоровым и целым.

Разговор про родной город что-то разбередил в душе и памяти Скофы и он с удивлением понял, что за все эти годы как-то особо и не задумывался о том, что ждет его после тагмы. Да, он часто вспоминал свою родную провинцию, тосковал по своему детству в Кэндаре, мечтал о Кадифе… но никогда всерьез не строил планов на тот день, когда листарг тагмы вручит ему серебряную бляшку ветерана, и он в последний раз отсалютует своему, теперь уже бывшему командиру и знамени. Видно поэтому, он так ничего и не сделал для обустройства этой новой жизни.

На дне лежавшего в лагере его походного рюкзака, покоился сломанный пополам ритуальный серебряный ножик харвенских жрецов, два изумруда, золотой самородок размером с два пальца, бронзовый кубок, инкрустированный мелким жемчугом, да кошелек с остатками жалованья. За годы службы Скофа так и не научился копить, и все что удавалось добыть во время сражений, взятия городов или крепостей – утекало из его рук, оставляя лишь скомканные воспоминания похмельным утром.

Около года назад удача таки решила ему улыбнуться, и в его руки попало настоящее сокровище. Тогда тайларские войска взяли Парсу – самый крупный из городов харвенов, в котором до войны жило почти двадцать четыре тысячи человек. Безумное число по местным меркам. Во время боев за улицы города, Скофа первым оказался в доме жрецов у капища Рогатого бога. Само жилище было пустым – жрецы, по харвенской традиции были вместе с воинами и гибли в боях на улицах. И судя по всему, перед тем как уйти, они вынесли и спрятали все, что имело хоть какую-то ценность. В каждой из комнат и залов он находил лишь одежду, травы, свечи, глиняную посуду и маленькие идолы, вырезанные из костей. Скофа уже было отчаялся, но потом его глас зацепился за неприметную дверь в маленьком внутреннем святилище, в котором нашлась золотая чаша. Огромная, усыпанная самоцветами, в локоть высоту и почти столько же в ширину, она так и осталась стоять на алтаре из рогов животных. Насколько знал Скофа, такие чаши выносили лишь время праздников и главных обрядов, собирая в нее кровь жертвенных животных. И видно в пылу сражения про нее просто забыли.

Скофа даже представить себе не мог, сколько она может стоить – только на вес золота в ней было не меньше пуда. А если еще взять самоцветы… такая добыча легко могла обеспечить ему дом в столице, или даже небольшую усадьбу, где-нибудь у побережья. Проклятий местных богов он не боялся, ведь боги Тайлара были сильнее и могущественнее, и всегда защищали своих воинов. Так что Скофа не раздумывая положил в свой заплечный мешок бесценное сокровище и вернулся к остальным воинам.

Бои в городе кончились на следующий день. Еще через три дня тайлары закончили вывозить ценности и заковывать местных в цепи. По воинскому уставу, солдату полагалась треть захваченной добычи. Еще треть отходила полководцу, а остальное забирало государство. Но Скофа, которому кроме кубка так и не подвернулось ничего ценного, не смог придумать, как поделить его на части и решил просто умолчать. К счастью захваченной в городе добычи было настолько много, что на старших воинов даже не стали возлагать унизительную, но необходимую работу по проверки сумок и прочих личных вещей солдат. А еще тагмам разрешили праздновать победу и все следующие три дня воины пили до беспамятства, ели до отвала, подчищая погреба захваченного города, и насиловали пленных харвенок.

В последнем сам Скофа не участвовал: брать женщин силой ему не нравилось. Что-то внутри него всегда противилось самой мысли об этом. Зато, зная, что теперь-то старость его точно обеспечена, он с легким сердцем расстался с остатком скопленных им за весь прошлый год денег, отправившись к лагерным шлюхам.

В те дни о них почти все забыли, отдавая предпочтение дармовым пленницам, а потому щедрым на монеты воином женщины занялись с двойным усердием. Особо пылкой и страстной была молодая мефетрийка Мафранаана, которую непривыкшие к долгим именам тайлары называли просто Маф. Она была красивой, с неплохой фигурой, хотя и слегка располневшей, а ее вьющиеся черные волосы опускались ниже лопаток. За свои услуги она брала вдвое дороже остальных лагерных девок, но и отдавалась так, словно вернувшемуся после долгой разлуки возлюбленному.

С ней Скофе было по особенному хорошо. Он чувствовал себя счастливым от простого человеческого тепла и нежности, которую дарила ему эта южанка, и он не мог насладиться ей. Но в четвертый его приход, она неожиданно разрыдалась.

«Я чем-то обидел тебя Маф?»,– спросил он удивленно, но девушка лишь грустно улыбнулась и махнула на него рукой.

«Ты не обидел, Скофа. И никто не обижал. Просто я беременна вот уже как месяц и скоро у меня совсем вылезет живот! Думаешь много воинов захочет пузатую шлюху? Ну а потом, после родов, кому здесь нужна мать с ребенком на руках? Да никому, Скофа. Ни-ко-му. Я останусь без куска хлеба, останусь одна. Пока эта злая земля и этот поход не прикончит меня или мое дитя…»

Она замолчала, и глаза ее вновь наполнились слезами. Скофа притянул к себе девушку и крепко обнял, чувствуя, как содрогается ее тело от рыданий…

«Но я не избавлюсь от него,– шептала Маф в его плечо.– Дитя дар великой богини. Кто отвергнет – проклят навеки. Пусть сама заберет. Пусть заберет, что дала, сама я не отдам…».

Слова девушки не были преувеличением. Ребенок для шлюхи во время военного похода был почти равен приговору. Мефетрийцы может и спокойно относились к полукровкам, да только далеко была ее родная провинция, а гражданства, по законам Тайлара, такой ребенок не получал. Ведь рожденный от низшего сословия, должен был к нему и относиться. Ну а что могло произойти с двумя этриками в дикой земле… даже бог знаний и прорицания Радок не решился бы утверждать однозначно.

Скофа и сам не понял, как в голову к нему пришла эта мысль, и что двигало им тогда – выпитое вино, страсть или просто обычное сострадание. Он отстранил девушку и вышел из палатки, а вскоре вернулся к ней с мешком в руках.

«Возьми»,– только и смог он себя выдавить. Его сердце билось слишком быстро и невпопад, мысли в голове сменялись одна за другой, не давая ни одной из них зацепиться за язык, но непоколебимая решимость осчастливить хоть кого-то в этом мире наполняла каждый клочок его естества. Открыв мешок, девушка застыла в изумлении. Хотя ее руки сразу же крепко впились в кубок, она залепетала, что не может принять такой дар.

«Бери, я сказал,– с нажимом произнес он, боясь передумать.– Бери и возвращайся к себе домой, расти там ребенка, заведи хозяйство, найди мужа, если свезет, и будь счастлива».

Весь остаток дня она его благодарила, отдаваясь всеми возможными способами и выполняя все желания, которые только могут быть у мужчины. А когда армии объявили, что стоянка окончена и они продолжают поход вглубь харвенских земель, Маф пришла к нему попрощаться. Она крепко обняла его и нежно поцеловала в щеку, шепнув на ухо «спасибо». Больше Скофа её не видел и даже не слышал про нее.

Но вот что странно: хотя он и лишился своего единственного шанса на обеспеченную старость, он так ни разу и не пожалел о своем поступке. В самые тяжелые дни, его душу грела мысль, что где-то в далекой Мефетре, или в колониях Вулгрии, а может и в одной из провинции Нового Тайлара, растет маленькая жизнь, спасенная его сумасбродным поступком. И он надеялся, что Маф счастлива. А значит и он, вопреки всему,– хороший и честный человек. И это знание было куда важнее всех драгоценных кубков и всего золота вместе взятых.

– Выпей,– голос Лико Тайвиша прервал мысли Скофы. Командующий армией тайларов присел слева от него, снял с пояса флягу, сделал большой глоток и протянул ее солдату. Тот посмотрел на драгоценную вещь с недоверием и взял ее так бережно, словно новорожденного ребенка.

– Спасибо, господин,– он слегка отпил, не касаясь губам фляги, и в его голо потекло терпкое и ароматное вино, приправленное медом и специями, от которого он чуть было, не поперхнулся. Никогда раньше он не пробовал вина вкуснее. Обычно, то, что лилось в его брюхо, было разбавленной кислятиной, которая и годилась то лишь на то, чтобы дать посильнее по голове и вышибить из тела усталость. А это… это было подлинное колдовство, рожденное виноградом, солнцем и мастерством человеческих рук. И Скофа даже не хотел думать, сколько серебра стоит амфора такого чуда.

Со всем почтением он вернул бесценную флягу с драгоценным напитком полководцу, а тот небрежно сделал из нее большой глоток так, словно внутри была вода с уксусом или солдатское пойло.

– Вы ведь давно тут стоите,– с утверждением произнес Лико Тайвиш.

– Уже как три шестидневья, господин. Мы преследовали недобитки харвенов но так и не смогли их выследить. Уж не знаю – может Мисчею переплыли, но, сколько бы мы не прочесывали окрестности – ни следа. Как сквозь землю провалились, господин. Так что мы пока тут. Ждем приказа.

– И как, не заскучали ещё без дела?

– Да как вам сказать, господин…– Скофа задумчиво поскреб лысый затылок.– Солдату любой отдых в радость и поначалу тут даже ничего было. Тихо. Но вот потом… Понимаете, тут раньше харвенские деревни были, но как только мы пришли, местные в лесу спрятались. Вы не думайте – мы никаких бесчинств не творили, только снабжение потребовали в обмен на спокойное соседство, а они свои дома пожгли и скот забили. Сперва-то все тихо было, мы даже подумали, что и они за реку ушли, или еще в какую глухомань забились. Вот только потом начались у нас… проблемы.

– Проблемы? Проблемы?! – перебил его сидевший рядом Лиаф Щепа,– Значит, ты это так называешь. Маленькими такими проблемами. Всего-то шесть человек окочурилось и еще восемь охромели. Вы уж простите меня господин полководец за дерзость, но эти суки дикие ловушки по всему лесу ставят. Знаете – роют такие ямки небольшие, листвой и ветками закидывают, так что и не отличишь от обычной земли, а внутри – колья. И крупно повезет, если они ядом не смазаны.

– Мне это знакомо,– Великий стратиг тяжело вздохнул.– О чем-то похожем доносят почти из всех тагм на севере. И поверьте на слово – у вас еще пустяки. Харвены, особенно эти, из племени червыгов, упрямее, чем мы думали. Забавно, многие из них отказываются верить в свое поражение, хотя на этой земле не осталось крепостей или городов, которые мы не заняли, как и войск или вождей, если не считать беглеца Багара, которых мы не разбили. И все равно они продолжают кусаться. Но ничего, это ненадолго. Вы же искали их следы?

– А то! Искали господин. Много раз искали. И патрули высылали и по сотне человек в лес отправляли и засады устраивали. Вот только без толку все это,– Лиаф огляделся по сторонам и чуть понизил голос, словно боясь, что его услышит кто-то посторонний.– Вы уж простите меня снова, господин, но они в этих лесах каждый сучок и овраг знают, а мы здесь – как слепые котята в тёмной комнате. Шаримся, тыкаемся, а найти ничего не можем.

– Это правда, господин,– подтвердил Скофа.– Местные уж больно хорошо прячутся, и следы заметают как по науке.

– Да просто надо было всех харвенов сразу, как пришли, вырезать. И не было бы никаких проблем,– со злобой произнес Лиаф, стукнув кулаком по ладони.