Когда говорит кровь

Когда говорит кровь
Михаил Александрович Беляев

Что действительно важно для человека? Его имя? Богатство? Боги? Семья? Для Первого старейшины всё это стало ставками в игре, в поле для которой превратилось самое огромное и могущественное государство на берегах Внутреннего моря. Война с племенами на далёком варварском севере, в которой он рискнул самым ценным, подходит к концу. И вскоре плоды победы должны одарить его самой вожделенной из наград – властью, что была доступна лишь царям прошлого. Он долго шёл к своей заветной цели. Приручая страну, сословия, народы. И вот, после стольких лет, кажется, что её можно схватить рукой. Вот только сможет ли она ухватить желаемое?

Михаил Беляев

Когда говорит кровь

Когда говорит кровь

Глава первая: Охота на зверя

В лесу было холодно. Едва проснувшееся солнце ещё не успело одарить мир теплом, и деревья кутались в густую дымку, среди которой изредка мелькали нечеткие контуры пролетавших птиц или мелких зверей. За пределами леса весна, уже как полмесяца вступившая в свои права, вовсю согревала мир, окрашивая его яркими цветами первой зелени. Но здесь, в тени могучих сосен, к которым жались голые вязы и клены, зимние холода не желали сдаваться и отступать. То тут, то там, попадались маленькие, скукожившиеся и почерневшие сугробы, а на лужах виднелась тонкая корка льда, в которой отражалось серая густота неба.

И всё же, даже здесь было видно, что время холодов окончено. Что пройдет всего пара дней и всепобеждающие шествие весеннего тепла доберётся и до этого тенистого края, окрасив его в буйные цвета зелени.

Но пока лес спал, скованный последним утренним морозцем. Сквозь него, словно стараясь не потревожить покой этого древнего исполина, нестройным гуськом пробирались пятеро мужчин, одетых в кожаные доспехи и красные шерстяные плащи. Они шли медленно, стараясь не шуметь, лишь изредка переговариваясь полушепотом и показывая друг другу пальцами на пролетающие мимо тени.

Их растянутый строй замыкал высокий и крупный мужчина с выбритой наголо головой. Он ступал осторожно, недоверчиво посматривая на почву и время от времени трогая её древком копья. Мох, перемешанный с перегнившей листвой и хвойными иголками, немного пружинили под ногами, поглощая звуки шагов. Земля в этом лесу была столь мягка, что казалась, будто нога ступала не на едва оттаявшую после зимы почву, а на дорогой пышный ковер, коими иногда выстилают полы в домах богатеев. Для привыкших к камням и вытоптанным дорогам ступней Скофы, эти ощущения были непривычны и неприятны. Они бередили и смущали старого воина. Ему постоянно казалась, что эта мягкость предаст его и обернется губительной пустотой. Ямой или норой какого-нибудь зверька, а то и замаскированной ловушкой, на дне которой его сапог встретят заточенные колышки.

За последние дни уже больше дюжины солдат, ушедших на охоту, вернулись назад на носилках с разорванными ступнями. А несколько из них и вовсе вскоре умерли – проклятые местные жители иногда смазывали свои ловушки каким-то ядом. И предназначался он для вполне конкретного зверя.

Солдата передернуло. Он повел плечами, словно пытаясь стряхнуть навалившиеся тяжелые воспоминания. Ему доводилось видеть, как умирают от такой отравы. Яд с этих треклятых колышков полз по венам медленно, причиняя невообразимые страдания, от чего несчастные парою кричали часами на пролет. Сначала слабо, сквозь зубы и волю, но потом всё сильнее и сильнее. Так, что и на другом конце лагеря можно было услышать их истошные вопли, полные нестерпимой муки. А вот замолкали они всегда резко. От точного удара в затылок. Последней милости, которую дарили им врачи, неспособные больше ничем облегчить их страдания.

Ни целебные настойки, ни пиявки, ни каленое железо, ни даже ампутация. Ничего не помогало попавшему в такую яму. Яд упрямо полз к сердцу, прокладывая себе путь через всё тело, пока железный колышек, забитый в основание черепа, не прекращал страдания несчастных.

Мысли старого вояки превратились в липкий комок страха, который покатился от загривка вниз по спине. Сама по себе смерть его не то чтобы сильно пугала. За годы службы и войны как-то привыкаешь жить с ней рука об руку. Да и как не привыкнуть, когда она становится ежедневной рутиной, следуя из марша в бой, и из боя в лагерь?

Но вот к смерти после победы, ему привыкнуть так и не удалось. Она не поддавалась его пониманию. Неужели столько боли, столько мук и лишений они выдержали, лишь для того, чтобы сдохнуть вот так – корчась от боли на деревянном столе, пока лагерный лекарь вбивает тебе колышек в затылок? Ну уж нет. Ни этот лес, ни залезшие в норы проклятые дикари, так просто его не получат.

Сам того не желая он начал ступать еще осторожнее, аккуратно трогая древком копья почву, перед тем как поставить на нее ногу. За двадцать один год службы его не смогли убить ни мечом, ни стрелой, ни болезнью, ни иной напастью. Он тонул в реках, замерзал в метель, падал с крыш и стен, ломал кости, голодал. Даже горел один раз, хотя и не долго, так что всего пара блёклых шрамов на спине и ребрах осталась. И после всего пережитого, было бы жутко обидно умереть вот так, от простейшей ловушки, выкопанной накануне грязным дикарским выродком в этой забытой всеми известными и неизвестными богами глуши.

Впрочем, совсем уж глушью эти земли не были. По крайней мере, раньше.

Их армия пришла сюда в поисках следов воеводы Багара Багряного, последнего харвенского вождя, что вместе со своим уцелевшим в бою войском упрямо не желал сдаваться. Край вокруг был глухой и обширный, а потому солдаты облюбовали удобный для постройки лагеря изгиб реки, которую местные звали Молчаливой. И по ее руслу они обнаружили полторы дюжины деревень харвенов из племени червыгов. Сами поселки показались им зажиточными, с большими упитанными стадами, обширными полями, которые местные жители начинали готовить к посевам, а их амбары, кажется, были не совсем вычищены за минувшую зиму и войну. Да и молодых мужчин тут почти не было. Так что как не крути, а соседями для армии захватчиков они казались весьма удобными.

Как только воины начали воздвигать лагерь, командующий тагмой, листарг Элай Мистурия, приказал привести к нему всех местных старост, чтобы объяснить правила, по которым отныне будут жить их поселки. А правила эти были просты: они должны будут передать четверть всех своих запасов и снабжать войска по мере необходимости. Взамен им гарантировалась сохранность домов, идолов, оставшегося скота полей и их самих. Ну и само собой, за бунт им пообещали острые колья и виселицы. Пока толмач переводил слова Элая Мистурии, старейшины слушали его молча, покорно кивая головами и поглаживая животы и бороды, а когда он закончил, то клятвенно заверили, что зла и неповиновения от них не будет. Да и некому, по их словам, было уже воевать – все пригодные мужчины ушли на войну, да так и не вернулись. В их селах жили почти только женщины, дети да старики. И ради их спокойствия, они пообещали отдать все, что потребуется армии Великого Тайлара – родной страны Скофы, что пришла в этот край за долгожданным возмездием.

Единственное, о чем попросили тогда старосты, так это дать три дня на сборы – чтобы проверить амбары и скот и собрать вместе положенную дань. И листарг их дал. Война кончилась, дикари были разбиты и сметены, так что особого резона лишний раз злить местных у него не было. И пока тайлары разбивали палатки, ставили частокол и сооружали загон для невольников, в деревнях вовсю кипела работа.

Два дня деревенские вроде как были заняты обещанным делом – грузили на телеги мешки, вязали скот, сновали по амбарам. Вот только на третью ночь вся река в один час вспыхнула пожарным заревом.

Когда поутру разведчики обошли окрестные селения, то нашли лишь пепел и обугленные остовы. Вместо сбора обещанной дани, проклятые дикари выскребли дочиста амбары, забили скотину, которую не могли забрать с собой, а потом подожгли свои дома и ушли в глухие леса, раскинувшиеся на многие и многие версты по обоим берегам реки, именуемой на языке тайларов Мисчеей.

Листарг их тагмы Элай Мистурия, сразу же приказал прочесать окрестные леса и предать мечу каждого пойманного варвара… да только с таким же успехом, он мог потребовать принести ему звезду или притащить Козлонога. Это была земля харвенов. Их лес. Тут они знали каждый кустик и каждое деревце и за все три дня, что тайларские воины шастали по лесам, они так не смогли найти ни варваров, ни следов их скота, ни амбарных запасов.

Конечно, для тагмы это было неприятным, а для листарга еще и унизительным событием. Но больших проблем все же не создало – их обозы и так были полны пшеницей и ячменем, в реке водилась рыба, а леса вокруг были богаты на различную дичь, так что воины сразу занялись охотой. Но не прошло и одного шестидневья, как уходившие за мясом солдаты начали получать подарочки от местных. То тут, то там они попадали в ловушки. Сначала просто с кольями и шипами, а потом и с ядом…

В лагере все ждали, когда уже дикари осмелеют окончательно и от ловушек перейдут к настоящим нападениям. Ведь всегда можно залезть на деревья и истыкать стрелами заглянувших в их лес чужаков. Но пока им на это не хватало смелости. Пока не хватало.

Сам того не желая, Скофа с опаской посмотрел вверх, ожидая увидеть там неприметную тень с луком наготове. Но над его головой нависали лишь густые сосновые ветки, через которые пробивались серые пятна неба.

Солдат тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Слишком глубоко он ушел в свои мысли. А в лесу, особенно в таком диком как этот, потеря бдительности могла обойтись слишком дорого и без всяких засад варваров.

Осмотревшись, старый солдат сглотнул подступивший к горлу комок. Впереди не было видно ни одного красного плаща. Все это время силуэты его спутников мелькали где-то впереди, но в какой-то момент он, похоже, так глубоко зарылся в свою голову, что просто перестал обращать на них внимание.

«Великие горести. Вот тебе и сходил на охоту»,– подумал солдат, напряженно оглядываясь по сторонам.

Лес вокруг был совсем глухим, и могучие сосны жались друг к другу, сходясь лапами-ветвями над его головой. Похоже, осторожность сыграла с ним злую шутку: он так боялся наступить в ловушку, что сам загнал себя в другую, не менее опасную западню, свернув не туда и слишком далеко уйдя вглубь этого чужого леса.

Конечно, можно было бы закричать и позвать на помощь. Вряд ли его спутники могли уйти далеко, да и его пропажу они уж точно заметили. Вот только услышать его могли не только собратья по оружию. Этот лес точно не был пустым. А что могли сделать харвены с пленным тайларином, он знал слишком уж хорошо. Да и о диче тогда можно было забыть. А возвращаться с пустыми руками ему хотелось в последнюю очередь. Их отряд должен был принести мясо для всего знамени – пятидесяти воинов, которых в противном случае ждет еще один день на ячмене и морковке с остатками солонины.

Еще раз оглядевшись по сторонам, он увидел в трех шагах по левую руку от него несколько сломанных совсем недавно веток кустарника. А еще через пару шагов на коре сосны висела красная нитка. Скофа подошел к дереву и снял её, покрутив между пальцами. Вроде шерстяная. Может его спутники свернули именно здесь? Вон и папоротник дальше примят, словно на него наступили. Проклятье, лучших ориентиров у него все равно не было.

Пройдя чуть вперед, раздвигая руками колючий кустарник и ветки деревьев, он обнаружил небольшую тропинку, явно вытоптанную лесными зверями. Это был добрый знак. Такие тропки почти всегда вели к воде, а где водопой – там и добыча. Да и по руслу реки до лагеря точно можно было добраться. Неудивительно, что его друзья решили свернуть именно сюда. Похоже у него появился шанс догнать свой отряд, не распугав при этом добычу и не созвав всех харвенов в окрестностях.

А чем скорее он выберется отсюда – тем лучше.

В лесу воину всегда делалось не по себе. Особенно в таком – глухом и старом, который просто дышал враждебностью и угрозой. В его родных землях лесов было мало – все больше легкие хвойные или дубовые рощи, разделявшие бескрайние поля, холмы и редкие невысокие скалы.

Здесь же все было иначе. По этим чащобам можно было бродить днями, если не месяцами, без всякой надежды найти выход. Стоило лишь раз свернуть не туда, повернув от края в глубины, лишь раз потерять ориентиры, и гибель становилась почти неизбежной.

Этот лес хранил первобытную дикость и человеку, особенно такому как Скофа, тут было не место. Лес отвергал его, и воин постоянно чувствовал, как в его спину утыкается полный ненависти взгляд, от которого даже под теплым солдатским плащом кожу сковывал неприятный морозец.

Насколько знал Скофа, харвены верили, что в их лесах обитают духи-покровители: призраки сгинувших в болотах или заблудившихся путников, ставших добычей для зверей. По местным поверьям, погибшие в лесу становились его частью, и в новой жизни они стремились защитить и помочь живым – указать на кустарник полный сладких ягод или богатую грибницу, вывести на тропинку, отпугнуть хищников или выгнать на охотников дичь. Местные частенько оставляли им подношения на лесных полянах или больших пеньках – лоскутки пестрой ткани, бронзовые ножи или глиняные горшки с кашей, веря, что взамен те присмотрят за ними в лесу.

Существовали ли эти духи на самом деле или нет, Скофа не знал. Но даже если они тут и жили, то на него – пришлого чужака и завоевателя, их доброта явно не распространялась. Для них он был точно таким же врагом, как и для их живых сородичей. А потому, если его и ждали какие-нибудь дары от местных приведений, то они явно были чем-то вроде стаи волков, ямы или глубокой топи, в которую он непременно провалится.

Совсем рядом с ним неожиданно заскрипели ветки и заухала потревоженная птица. Скофа резко повернулся на звук, выставив перед собой копьё. Как человек, рожденный в городе и живший на земле давно покоренной человеком, он просто не привык к таким чащобам. Но рядом с ним никого не было. Похоже, просто ветка подломилась под грузом.

Вытерев со лба испарину, Скофа шепотом обругал себя за малодушие и страх и пошел дальше. Хоть за годы службы он повидал всякого, любой лес для него так и остался чужой и незнакомой стихией. Ему определенно пора было выбираться отсюда. Хоть с отрядом, хоть одному.

По его прикидкам река, у которой был разбит их лагерь, должна была находиться где-то неподалеку. Бродя в поисках дичи, они старались не уходить от нее слишком уж далеко. И Скофа готов был поклясться, что уже пару раз слышал, как вдалеке журчит вода, да и воздух с каждым новым шагом казался ему все свежее.

Даже если он и разминулся со своими спутниками, и та нитка принадлежала или прошлому отряду или вообще какому-нибудь дикарю, то дойдя до реки, он сможет по руслу выйти к лагерю.

Вытоптанная тропинка казалась безопасной, и Скофа ускорил шаг, перестав щупать землю древком копья. Лес вокруг тоже постепенно начинал меняться – деревья вокруг росли чуть реже и поодаль друг от друга, а над соснами стали преобладать еще голые клены. Как раз таким лес запомнился ему в самом начале этого дня. Может, боги всё же решили явить свою милость? А что, не вечно же им насмехаться над старым солдатом.

Неожиданно справа от него раздался треск ломающихся веток. Скофа остановился и медленно повернул голову. Между деревьев стоял огромный, не меньше самого воина ростом, тур. Зверь слегка перебирал копытами и покачивал рогами, громко выдыхая носом воздух, а его единственный левый глаз пристально смотрел на застывшего человека, изучая его с явным любопытством. Кажется, бык еще не решил, как именно ему стоит отреагировать на эту встречу: ринуться вперед, подняв на свои длинные рога наглого чужака, или же уйти, не удостоив его вниманием.

Скофа замер на месте, стараясь не провоцировать лесного великана. Копье в его руке было длинным и крепким, вот только, если бык решит напасть толку от него будет немного. Убить такую махину с одного удара вряд ли удастся, а больше зверь ему сделать и не позволит. Скофа легонько приподнял левую руку, делая успокаивающий жест.

– Тише, братец, тише…– одними губами проговорил Скофа, делая долгие паузы между словами.– Я тебе зла не сделаю.

Бык мотнул головой и потёрся шеей о ствол сосны. Его глаз недоверчиво смотрел на копье в руках человека. Похоже, зверь хорошо знал, что это такое и какой опасной может оказаться эта «палка». Воин пригляделся – на черной шкуре быка, под которой перекатывались могучие мышцы, виднелось несколько длинных шрамов, явно оставленных человеческим оружием, да и от пустой глазницы к порванному уху шла тонкая полоска. Что же, это было хорошим знаком. Зверь, знакомый с людьми и их оружием,– осторожный зверь. Такой скорее уйдет, чем станет нападать, если только не пугать его ненароком.

– Иди, давай. И я пойду. Каждый в свою сторону.

Зверь, похоже, был совсем не прочь последовать его совету. Он уже начал было разворачиваться, как вдалеке раздались громкие человеческие голоса, причем Скофа был готов руку дать на отсечение, что говорили на его родном языке – тайларэне.