Козерог и Шурочка

– Родя встань! – испуганно вскрикнула Дина Леонидовна, глядя на него восхищёнными глазами и подала руку.

Мужчина осторожно принял нахолодавшую ладошку и приник к ней горячими губами.

– Несносный мальчишка! – захохотала женщина, но руку не убрала.

Мимо проходили люди, они улыбались и оглядывались почти до самого выхода из парка.

– Так и будем стоять? – весело поинтересовалась Дина Леонидовна, – или всё же присядем?

Родион Ефимович проворно поднялся на ноги, увлёк женщину на скамью. Скоро он уже знал, что Дина Леонидовна на узловой станции оказалась случайно: возвращалась от дочери из другого города, билетов на прямой рейс в южном направлении не было, вот и пришлось добираться с пересадкой.

– А знаете что, Диночка, – оживился Родион Ефимович, – пока я в одиночестве бродил по городу, приметил одно замечательное кафе. Мы можем посидеть там и мило поболтать. Надеюсь у тебя поезд не скоро?

– Не скоро, – эхом отозвалась она.

Они оставили тележку в камере хранения и, обнявшись, медленно двинулись по узкой улочке. Старинная мостовая была засыпана багряными кленовыми листьями. С резных балкончиков вторых этажей кое-где свисали фиолетовые, лиловые, розовые вьюнки, вспыхивая на солнце радужным светом.

Мимо, едва не сбив, на новеньких велосипедах лихо промчались мальчишка и девчонка. Они заразительно хохотали и непрестанно звонили, чтобы пешеходы уступали им дорогу

– А помнишь, как ты меня учил кататься на своём велосипеде? – спросила женщина – Это было в тот год, когда мы только познакомились. Велосипед был взрослый, и надо было уметь крутить педали из-под рамки. А потом я поехала одна и всё равно упала, а ты дул на мою разбитую до крови коленку, чтобы мне не было больно, а потом облизал подорожник и приложил его к ране, чтобы унять кровь. А потом просил прощения у моей бабушки, хотя и не был виноват.

– Я очень боялся тогда, что твоя бабушка рассердится и отправит тебя домой, и мы больше никогда не увидимся. А я уже успел тебя полюбить всем сердцем.

– Я это поняла ещё, когда мы играли в прятки. Мы сидели с тобой в смородине за колодцем, и ты в первый раз поцеловал меня. Мне было так стыдно… и приятно.

– Мне тоже понравилось, – ответил он с улыбкой, привлёк спутницу к себе и поцеловал в щёку. – Это было примерно так.

– А потом ты признался мне в любви, – зарделась от смущения женщина.

– Но это было не сразу, – поправил он. – Это случилось в твой второй или третий приезд на каникулы. Тогда я украл у сестры какую-то книгу о любви, и проштудировал её от корки до корки, чтобы узнать, как это делают женихи.

– Я помню. Ты тогда сказал: «Сеньора, вся моя никчёмная жизнь принадлежит вам, можете ей распоряжаться, как вам будет угодно».

– Я так сказал?

– Да, ты так сказал. И всё время дрался с мальчишками, которые заглядывались на меня, храбро защищал мою честь и достоинство. Ты был моим ангелом хранителем.

Они подошли к кафе. Дни стояли ещё довольно тёплые, и столики располагались на улице, прямо на тротуаре. От дождя посетителей защищал широкий красный тент. За столиком у фасадного окна сидела две молодые пары. Они были заняты собой и на новых посетителей не обратили внимания. В вазах из толстого искристого стекла помещались розовые и белые флоксы.

– Похоже на парижское уличное кафе, – сказала Дина Леонидовна. – Мы однажды с мужем были там в отпуске.

– Отлично! – воскликнул Родион Ефимович. – Тогда будем пить французское вино, закусывать ароматным сыром, и говорить о нас.

Он помог женщине разместиться за столом, а сам, напевая: «Ах, Парыж, Парыж», отправился разыскивать хозяина заведения. Им оказался толстый и шутливый грек с аккуратными усиками. На нём был белый застиранный фартук, о который он поминутно вытирал волосатые руки. Отдалённо он чем-то и вправду напоминал француза.

– Замечательный выбор! – обрадовался грек и скоро вернулся с заказом, держа перед собой поднос. Семеня короткими ножками, он ловко лавировал между столами, что с его-то фигурой было просто поразительно. Хитро блеснув из-под кустистых бровей тёмными, как янтарь глазами, он с достоинством кивнул кучерявой головой: – Хорошего отдыха, господа! – И ушёл, что-то весело мурлыча себе под вислый нос.

Музыка, до этого игравшая нечто стремительное, цыганское, на какой-то момент стихла и вдруг из динамиков полилась совсем другая мелодия с другими словами.

В старом парке пахнет хвойной тишиной,

И качаются на ветках облака.

Сколько времени не виделись с тобой,

Может год, а может целые века…

– Он всё про нас понял, – грустно заметила женщина, – этот старый мудрый грек.

– Что ж, не будем разочаровывать, – согласился с ней Родион Ефимович, отставил бокал с красным вином и поднялся из-за стола. – Мадемуазель, вашу ручку.

Они кружили в медленном танце, глядя друг на друга влюблёнными глазами. Грек стоял у окна, держа в руках чистый фужер, продолжал забывчиво тереть его полотенцем, и неотрывно смотрел на них. В его глазах была светлая печаль.

– А помнишь, как мы сбежали с тобой в соседнее село в клуб на танцы? – оживился Родион Ефимович, волнительно вглядываясь в её лицо. – Мы тогда всю деревню переполошили!

– Это было после пятого класса, – ответила, кивнув, женщина. – Моя бабушка тогда чуть с ума не сошла, пропала её любимая городская внучка. Глубокая ночь на дворе, а меня всё нет.

– Потом бабушки не стало, – с сожалением сказал он, – и ты перестала ездить.

– Но это ничего не изменило в наших отношениях. Я писала тебе письма.

– Я даже помню, как ты подписывала, – мягко улыбнулся мужчина, – «Навек твоя Диночка».

– Это правда, потому что я никогда тебя не обманывала. – Она открыто поглядела в его глаза. – А вот ты, уйдя в армию, перестал писать.

– Я писал, – возразил он.

– Всего лишь два коротеньких письма, – уточнила она.

– Я не мог написать больше, – поморщился он, и она увидела в его глазах непереносимую боль. – Нас отправили в Афганистан, мы были первые, и это была военная тайна. А потом меня ранило, и я долго лечился в госпитале.

– А я решила, что ты меня разлюбил, – её влажные от вина губы задрожали, в глазах появились слёзы. – Я тогда очень сильно обиделась на тебя и вышла замуж за курсанта военного училища. А потом мы переехали в другой город, на место его службы и у меня началась другая жизнь.

Какое-то время они молча двигались под музыку, должно быть, думая каждый о своём. Первой нарушила затянувшееся молчание Дина Леонидовна, взглянув на свои часики с позолотой, подаренные мужем на её пятидесятилетие.

– Мне пора, проводишь?

Её слова застали мужчину врасплох, хоть он и знал, что этот момент неминуемо наступит. Они встретились глазами, и такая в них была вселенская печаль от предстоящей разлуки и от неразделённой любви, что они поняли друг друга без слов. Родион Ефимович быстро расплатился, оставив деньги на столе под недопитым бокалом, и они ушли. Крошечная гостиница находилась в двух шагах.

Когда они, спустя некоторое время, вышли на пустой перрон, красно-серый электровоз с новенькими двухэтажными вагонами стоял на путях, готовый отправиться по маршруту. В дверях, как часовые, застыли проводницы с жёлтыми флажками.

– Мой вагон, – глухо сказала Дина Леонидовна, остановившись у одного из них, затем резко обернулась к мужчине, глядя снизу вверх, произнесла дрогнувшим голосом: – Вот и всё.

– Минуточку! – неожиданно воскликнул Родион Ефимович и побежал назад, где находился цветочный киоск. Там он влетел внутрь, выхватил из большой вазы с водой все розы, которые в ней находились, и выскочил наружу со словами: – Я оплачу, не переживайте! Но чуть позже!

Дина Леонидовна уже стояла на площадке отходившего вагона, когда мужчина вновь появился на перроне, держа в охапку огромный букет цветов, неловко придерживая портфель кончиками пальцев.

За ним бежала молоденькая продавщица в лёгком халатике. Одна босоножка у неё всё время слетала с ноги, она останавливалась, быстро надевала и опять устремлялась вперёд. Когда босоножка слетела в очередной раз, девушка даже не обратила на это внимания и побежала дальше, припадая на босую ногу.