Чтоб знали! Избранное (сборник)

После вынесения Трибуналом смертного приговора группа осуждённых – за солидное вознаграждение, шедшее на нужды революции, – передавалась священнослужителям из гильотинян. Преступников везли в Храм. Там в дальних покоях была установлена гильотина, специально приспособленная для отправления их обряда. Преступника привязывали к двухколёсной тележке, где он находился в сидячем положении. Поэтому, когда его подвозили к гильотине, не приходилось применять силу, а только нужно было поставить тележку так, чтобы приговорённый к казни оказался стоящим на коленях с всё ещё привязанной тележкой, очутившейся теперь у него на спине. Осуждённого ставили у гильотины, привязывали к ней, а тележку отвязывали. Жертву, находящуюся под дамокловым мечом гильотины, обнажали, срезая одежду. Голова преступника была зажата, руки и ноги связаны, так что приговорённый к смерти не мог сопротивляться при подготовке к экзекуции. Священнослужитель-гильотинянин и его паства громко воздавали хвалу Всевышнему, тем самым заглушая крики, которые в отчаянии нередко издавали приговорённые, и назначенный проводить экзекуцию гильотинянин сбрасывал с себя одежду. Он вводил член в анус жертве, а если жертвой была женщина, то он был вправе выбрать влагалище, и начинал раскачиваться, держа в руке верёвку, которая приводила в движение нож гильотины. Когда палач чувствовал приближение оргазма, он дёргал за верёвку, и голова преступника отсекалась – в этот момент священные спазмы огромной силы проходили в анусе или влагалище жертвы, и в эти мгновения палач соединялся с Богом, извергаясь в обезглавленное тело жертвы.

Высшим нравственным достижением этого обряда, по мнению гильотинян, являлось то, что мгновение торжества правосудия и воздаяния за преступление являлось также и мгновением максимального единения гильотинянина с Богом. Таким образом, не нарушались ни людские законы, ни божественные. Великое наслаждение, заключавшееся в истинном познании Бога, достигалось не преступлением, но актом приведения в исполнение приговора суда.

Таков был обряд в своей первоначальной форме. Но потом среди гильотинян произошел раскол: часть продолжала придерживаться канонического исполнения обряда, а другая часть, реформаторы, хотела внести изменения в его отправления, следуя духу времени. После непродолжительной распри победили реформаторы, и обряд претерпел некоторые изменения или, вернее, дополнения. Необходимость внесения дополнений обосновывалась ростом числа членов этой секты, что вынуждало использовать преступника с большей эффективностью, ибо несмотря на обилие смертных приговоров, их всё-таки было недостаточно для удовлетворения стремления к единению с Богом всех гильотинян. Было решено допустить к исполнению ритуала второго гильотинянина. Он располагался со стороны головы казнимого и держал её за волосы или за уши. Когда голова отсекалась, он поворачивал голову к себе отрубленной стороной и насаживал открывшуюся трубку пищевода, в которой возникали спазмы, себе на член и двигал голову вверх и вниз, влево и вправо, покручивая по и против часовой стрелки, пока не изливался в рот голове. Этим часто пользовались женщины-гильотинянки – они присасывались к губам отрубленной головы, и когда семя священнослужителя извергалось в рот из горла, заглатывали его с фанатическим упоением. Многие из них также стремились достичь языком члена священнослужителя, часто вылезавшего из горла. Впрочем, и мужчины-гильотиняне не пренебрегали возможностью приобщиться к ритуалу таким способом, особенно если это была женская голова.

Нередко после обезглавливания мужское тело откликалось на такое событие прощальной эрекцией, и женщины-гильотинянки быстро переворачивали тело, отданное им гильотинянином, только что завершившим ритуал, чтобы сразу же перевязать член у основания верёвкой и насадиться на охладевающий орган. Эта последняя часть ритуала нередко затягивалась настолько, что мужчины, утомлённые зрелищем, покидали Храм, а женщины оставались с обезглавленными мужскими телами, пока не привозили новых осуждённых на смерть.

После свершения ритуала гильотиняне должны были раз в неделю предъявлять головы преступников членам Трибунала, чтобы те уверились, что приговоры приведены в исполнение. И поэтому по воскресеньям, а именно этот день был назначен Трибуналом как отчётный, можно было увидеть гильотинянина, толкающего пред собой тележку, полную человеческих голов, скопившихся в Храме за неделю. Причём у каждой из них был раскрытый рот, из которого вытекало семя, окрашенное кровью жертвы.

Как и всякая религия или культ, и этот подвергся профанации в тяжёлые времена, когда количество приговоров Трибунала стало недостаточным для выросшей паствы гильотинян.

Реформаторы стали допускать неслыханные ранее отклонения от уже и так изменённой канонической формы отправления ритуала. Они стали использовать обезглавленное тело и отрезанные головы по нескольку раз, то есть когда жертвы уже были мертвы и ни о каких судорогах не могло быть и речи. Таким образом, священный ритуал превратился в обыкновенную некрофилию, причём весьма извращённого свойства. Затем реформаторы усугубили кощунство тем, что стали взимать деньги с гильотинян, отправляющих ритуал. Деньги эти должны были идти якобы на взятки членам Трибунала, чтобы увеличить количество осуждённых, отдаваемых гильотинянам для исполнения приговора.

Среди членов этой секты всегда находились и такие, кто хотел сойти с широкой дороги правосудия на гнусный путь преступления, а именно, начать выкрадывать и обезглавливать невинных людей. Но руководство секты зорко следило за этими попытками и всячески помогало государству преследовать тех, кто делал шаги в этом направлении. Так, один из самых отчаянных ренегатов нашёл способ установить гильотину у себя в доме, и, когда он привёз ничего не подозревавшую жертву, чтобы обновить своё приобретение, нагрянула стража, вызванная заподозрившими неладное гильотинянами, и этого человека арестовали. Так как его настигли на месте преступления в момент, когда он уже привязал жертву к гильотинному столу, то приговор был жестокий – смертная казнь на гильотине, и его самого постигло то, что он посмел уготовить для своей невинной жертвы, но не успел совершить. Осуждённый был выдан его же единоверцам, и те совершили ритуал над отступником, последней просьбой которого было не осквернять его голову, но этим его желанием охваченные жаром борьбы за справедливость гильотиняне дружно пренебрегли. Последние слова этого преступника были весьма малодушны: «Пожалуйста, не делайте мне больно».

Когда Французская революция была разгромлена, гильотину как её символ торжественно сожгли перед статуей Вольтера. Ночью два гильотинянина пробрались к пепелищу и выкрали из золы гильотинный нож, не повреждённый огнём, чтобы продолжать поклоняться этому символу равенства.

Основным направлением открытой общественной деятельности гильотинян была борьба за отмену публичных казней. Аргументом против публичности казней они выдвигали падение нравов, заключавшееся, в частности, в том, что люди хладнокровно наблюдали за обезглавливанием людей: многие женщины усаживались перед гильотиной на стулья и занимались вязаньем, отрывая глаза от него лишь в тот момент, когда голова отлетала от туловища. Кроме того, возникали недопустимые недоразумения, как, например, такое, когда крестьянке с корзинками в руках, проходившей мимо гильотины, отлетевшая голова влетела прямо в корзинку и разбила лежащие там яйца, которые крестьянка несла на продажу. Был и другой случай, когда отлетевшая голова зацепилась зубами за платье проходившей мимо женщины, порвав и испачкав кровью её дорогую одежду. В действительности же совершенно очевидны истинные причины гильотинян, боровшихся за отмену публичных казней, – во время них было невозможно подступиться к приговорённому, и потому публичные казни были для них лишь предметом горестных переживаний из-за утраченной возможности исполнить священный ритуал. Если казни происходили за закрытыми дверьми, гильотинянам было значительно легче становиться законными палачами или платить взятки и уединяться с жертвой для исполнения приговора.

Вскоре гильотинянам удалось вывести общественное мнение на такой путь, который заставил правительство принять закон по отмене публичных экзекуций. Однако это оказалось пирровой победой для гильотинян. После кратковременной эйфории у скрытых от народа гильотин, где гильотинянам приходилось маскироваться под обыкновенных палачей, они поняли, что инерция общественного мнения слишком велика и направлена на полную отмену смертной казни. Ритуальный возглас гильотинян: «Гильотина не болеет!» оказался бессмысленным, ибо хотя она и не болеет, но всё-таки умирает. Так в конце концов и случилось: секта гильотинян тайно просуществовала во Франции до 1981 года, когда смертная казнь была отменена. После этого знаменательного события гильотиняне покинули Францию и переселились в страны, где отсечение головы ещё используется как способ казни[15 - Документы, из которых почерпнуты эти сведения, хранятся в Центральном архиве Франции, в Париже, на четвёртом этаже, в комнате 7, на стеллаже С-53 в папке под номером 11.].

Последовательность событий

Картинной галереей заведовала неслабая баба. Имечко её Луиза. Я коллекционировал картины местных художников, и она меня ценила за незаурядные покупательские способности. Луиза была женщина невысокая, полная худобы, но весьма привлекательно следящая за собой с помощью умелой косметики и красивой одежды. От неё исходил запах холёности. Луиза держалась холодно и по-деловому, да я и не возражал – у неё был маленький рот (чего я не люблю), хоть и с пухлыми губами, что, конечно, в какой-то степени компенсировало этот изъян. Она вежливо улыбалась, а я, поглядывая на её дряблеющую кожу, отвергал её в мечтах о свежем теле. Конечно, я бы не отказался от предложенного, но предпринимать действий не хотелось – возникла бы напряжённость от сближения, нарушающая удобную монотонность деловых отношений.

В той же галерее работала ещё одна пожилая самка-продавщица. То есть под самые пятьдесят или совсем за сорок. Её звали Ким. Темноволосая, что хорошо, но мало, потому что зубы – не по команде «смирно», а по команде «разойдись». И вообще излишне старовата. Но милая, изъявляющая, а не скрывающая свои чувства. Ким не стеснялась шутить. Однажды она сказала покупателю: «Чувствуйте себя как дома, но не забирайте с собой картины, не заплатив». Покупатель разобиделся, позвонил на следующий день Луизе и стал требовать, чтобы она уволила Ким за грубость. Луиза с достоинством ответила, что Ким – замечательный работник и человек с прекрасным чувством юмора и что Луиза очень сожалеет, что он был не в состоянии воспринять её юмор.

Как-то в разговоре с Луизой я упомянул, что я писатель. Она всячески заволновалась на эту тему, и я принёс ей книжку своих рассказов. И вот она звонит по поводу недавно заказанной мною картины и невзначай заявляет, что впечатлена моей книжкой, что она дала её почитать Ким и ещё некой Мэрилин (эх, если бы вроде Монро) и что они все обожают чтение и решили организовать Читательский клуб и пригласить меня на обсуждение моей книжки, что должно явиться торжественным открытием клуба. Я, не скрывая радости, согласился. Как же – я один с тремя женщинами, да ещё заведомо восхищающимися моими выдумками. Назначили клубный вечер на ближайшую субботу. Моя возлюбленная, которой я сказал, что у меня встреча в клубе читателей (я, конечно, не сказал, что это клуб читательниц), взяла с меня слово, что я приеду к ней, как бы поздно вечер ни закончился.

Мы договорились встретиться с Ким у галереи (так как квартира Мэрилин была неподалёку), а оттуда поехать вместе, чтобы мне одному не искать. Мэрилин мне виделась сюрпризной красавицей, у которой я после вечеринки остаюсь на ночь.

Ким предложила мне поехать вместе на её машине, свою оставить, а на обратном пути она меня привезёт к оставленной у галереи машине. Но в связи с моими мечтами я отказался и поехал следом за ней.

Квартира Мэрилин располагалась в роскошном доме и не в менее роскошном районе. Но дверь квартиры открыло шарообразное белобрысое существо с милой улыбкой. Правда, губастенькая. И лет ей было столько же, сколько и остальным.

You can't always have what you want — повторял я себе последнее время строчку из «Rolling Stones», но это не утешало меня, а лишь заставляло мечтать ещё сильнее. Я купил каждой участнице по розе, каждый цветок был завёрнут в отдельный пакет. Получив по розе, женщины пришли в состояние размоченности.

На стене в гостиной картинки. Чьи? Хозяйка, скромно так: «Мои». Художница, значит. Везёт мне на художниц. Моя нынешняя возлюбленная тоже из них. Мэрилин не хочет показывать те, что хранятся в папках-запасниках, стесняется. Луиза помогает скромной подруге и говорит, что работы Мэрилин продаются у неё в галерее. Скучные работы. Показывать стесняется, а продавать – нет. По-женски.

И вот я сижу на диване, и три бабы вокруг меня. Я всё поначалу хотел, чтобы разговор пошёл по философскому руслу, чтобы продемонстрировать свои умственные способности. Вот, мол, вместо того чтобы успокоиться и читать, я продолжаю тревожиться и пишу.

Но они своими вопросами направили разговор в русло бытовое: насколько рассказы списаны с моей собственной жизни, кто мои любимые писатели и прочая скукота. Я наскоро ответил на вопросы и спросил каждую, что она читает, заметив, что это определяет суть человека, как и всё то, что он делает с интересом. Это настроило их на откровенный лад, и когда я подтолкнул их к личной жизни, что, мол, какова она, такого рода книги и читаешь, они радостно подхватили эту тему. (Мне в помощь они опустошали вторую бутылку вина.)

Решили по очереди мне исповедоваться. Первой напросилась «заголиться» Ким. Её рассказ был неожиданно подробен, и она прерывала его несколько раз риторическим вопросом: «Зачем я вам всё это рассказываю?» Но она прекрасно знала зачем. Вскоре и я узнал тоже. Её муж, Билл, за которого она вышла замуж десять лет назад без любви, был совершенно чужд ей с самого начала. Вышла же она за него в поисках стабильности и от усталости, вызванной долгими поисками «настоящего мужчины». («Настоящий» – в этой фразе так и хочется услышать: когда он «на», то у него «стоящий».) Нынешний брак был вторым, и первый теперь ей казался не таким уж плохим, но тогда она не знала, как «работать» над семейными отношениями, чтобы они длились, не хирея. (Ох уж как я ненавижу эту формулировку, которую они так обожают: «работать над отношениями». Хуже нет как пинать дохлую лошадь и воспринимать шевеление туши от пинка как её воскрешение.) Кимский муж совершенно чужд искусству и пренебрежительно относится к её интересам, вернее, он их не знает и знать не хочет. Он даже не знает расписания её работы, не помнит дня её рождения, не говоря уже о дне их свадьбы. Когда Ким недавно лежала в больнице, то Билл даже не удосужился купить еды в дом к её возвращению. Короче, она ищет в себе силы, чтобы с ним развестись. Но она любит дом, в котором живёт, и любит кошек, к которым у неё аллергия. Когда ей пришлось расстаться с семью кошками, которых она держала в доме до недавнего времени и от которых у неё начались такие расстройства лёгочной системы, что она оказалась на грани смерти, то она восприняла эту разлуку как прощание с последними существами, которые проявляют к ней любовь. Это было одной из причин, почему Билл упорно называл её сумасшедшей. Но психотерапевт, к которому она ходила, убедил её, что она вовсе не сумасшедшая, и посоветовал ей присоединиться к группе женщин, подобных ей и регулярно собиравшихся вместе, чтобы было кому излить душу. И так как она теперь не может себе позволить платить психотерапевту по сотне в час, то вот она и избрала для своей исповеди нас. «Зачем я вам всё это рассказываю?» – вновь повторила она и посмотрела на меня. И тут она выдала, продолжая смотреть мне в глаза с показной нежностью: «Вот он заставил меня почувствовать, что я что-то значу, так как он запоминает всё, что я говорю, а значит, он внимательно относится ко мне».

Дура, я не запоминаю, а записываю, и вовсе не потому, что ты мне хоть как-то интересна, а потому что мне интересно, что происходит с людьми, и я это могу использовать для своей писанины, как я это делаю сейчас.

Вслух я только смог подтвердить: «Я всегда внимателен к тому, что мне говорят привлекательные женщины». В последний момент я только хотел отвести от себя подозрение в излишней внимательности к Ким, поскольку, уж во всяком случае, я бы предпочёл Луизу, и я не хотел, чтобы она подумала, что я выбираю Ким. И тут Луизу прорвало:

– А я так счастлива в замужестве, что не перестаю сиять от счастья. Мы уже семь лет женаты, это мой второй брак, и острота ощущений не проходит.

Я толкнул разговор в сторону неизбежного сексуального пресыщения в браке, на что Луиза заметила, что это и хорошо, а то, как сказал её муж, Боб, они бы не выдержали сексуального напряжения и умерли бы от истощения, если б продолжали совокупляться с таким же темпом, как вначале.

Я позволил себе не согласиться, сделав предположение, что можно менять любовника каждый месяц или два и тем самым поддерживать остроту и темп наслаждения без всякой опасности для жизни, но уж зато со смертельной опасностью для брака.

– Ты же любишь флиртовать, – заметила ей Мэрилин, молчавшая в течение исповеди.

– Да, но флиртовать – это ничего не значит.

– Но ты же принимаешь приглашения на ленч, – не унималась кругленькая Мэрилин, которая была разведена.

– Но у меня – закон: если мне мужчина нравится, то я не принимаю его приглашения, а если он меня не волнует, то я иду с ним на ленч.

– Ага! – уцепился я. – Значит, в вас горит желание новизны, и вы просто затаптываете его. И всё ваше брачное благоденствие зиждется на затаптывании желания.

– Вовсе нет, – стала сопротивляться Луиза, – мой муж делает всё возможное, чтобы не ущемлять мои интересы.

И тут же выбалтывает, лишь бы уйти в сторону от секса, что её муж совершенно не воспринимает художественную литературу. Любую. Ему в ней, видите ли, не хватает конкретности. И потому он читает только документальную или научную литературу. Мою книгу он всё-таки прочёл, но неопределённость опять-таки оставила его неудовлетворённым. Я посоветовал, чтобы он читал порнографию, в которой конкретности будет настолько много, что она его удовлетворит.

Я хотел разговорить Луизу до предела и спросил, как она познакомилась со своим мужем.

Луиза послушно изложила. Сначала она вышла замуж за красавчика, который либо играл в бейсбол, либо лежал под машиной. Но, несмотря на это, она умудрилась родить от него сына. Затем последовал развод. Следующим этапом была девятилетняя связь с неким католиком, который после каждого совокупления ходил к священнику каяться и просить отпущения грехов. Луиза с болью в сердце смотрела на каждую проходящую пару, которая радостно держалась за руки и у которых глаза светились любовью, а не стыдом. Она-то мучилась стыдом, неудовлетворённостью, безысходностью отношений. Кто-то надоумил её сходить на приём к либеральному священнику, который снискал славу среди прихожан своим умением разрешать загадки личных жизней. Священник осмелился сказать Луизе и её католику, что самые прекрасные отношения он видел среди людей, которые в браке не состояли. Католика это засмущало, а Луиза воспрянула духом и стала чувствовать себя посвободнее. Но ощущение это было обращено не на её отношения с католиком. В то время Луиза искала работу. В газете она прочла объявление, что требуется человек, который любит музыку и общение с людьми. Она позвонила по телефону, и это оказался магазин, торгующий музыкальными инструментами. Она действительно обожала музыку и неплохо играла на рояле. Её интервьюировал будущий муж, в которого она влюбилась с первого взгляда. Он выбрал её из нескольких дюжин претендентов и стал вести класс обучения с пятью нанятыми на работу. На второй день Луиза подошла к нему и предложила вместе поленчевать. Он поблагодарил, но отказался, сославшись на занятость. На следующий день она предложила ему выпить вместе кофе. Но и на этот раз он что-то придумал. Тогда на другой день Луиза подошла к нему и сказала: «Не хотите ли со мной выпить кока-колы? И это моё последнее предложение». Тогда он согласился, и Луиза за питиём выложила ему свою любовь как она есть. Тот ошалел, как якобы совсем ничего не подозревавший, хотя ему сотрудники уже говорили, что Луиза на него глаз положила.

Я подумал, что если он действительно ничего не замечал, после того, как она трижды приглашала его уединиться, то он просто кретин. Если же он притворялся, что не замечал, то он трус. Однако признание Луизы так впечатлило его, что он полетел к своей невесте в Калифорнию, расторгнул помолвку и женился на Луизе. С тех пор они живут припеваючи – прямо-таки настоящие музыканты.

Луиза вспомнила в одном из моих рассказов фразу, которая якобы указала ей на моё чувство юмора, где герой, глядя на подаренный ему женский скелет, говорит, что любит худеньких.

Я подтвердил, что люблю и худеньких, вставив «и», чтобы избежать бестактности по отношению к толстой хозяйке. Она, взбодрившаяся этим, повела рассказ о своей жизни. Мальчик от первого брака, тошнотворные отношения, где муж учил её на каждом шагу, как жить, включая и то, как нарезать овощи, какой стороной разворачивать рулон туалетной бумаги. Так что после восьми лет она уже не могла находиться с ним рядом – так её от него воротило. Второй брак был предпринят для сына, поскольку муж – учитель: все основания ожидать, что воспитание будет хорошим. Но когда сын вошёл в переходный возраст и стал плохо управляемым, муж отвернулся от пасынка, а Мэрилин отвернулась от мужа. Не осталось больше причин для брака.

– Нет, – заключила она, – отношения с мужчинами у меня закончились.

– Так уж, – усомнился я, – даже мимолётной связи больше не заведёте?

Все засмеялись в поддержку моего сомнения.

Толстушка тоже заулыбалась и согласилась на возможную мимолётную связь, но в далёком будущем, будто в нём шансы на такую связь у неё увеличатся.

Ким пока молчала, перебирая полными губами, за которыми между двумя передними зубами зияла щель. Ноги у неё всё-таки были лучшей формы, чем у всех остальных, да и фигура тоже. Со спины она казалась совсем юной и только при развороте лицо выдавало приближение к полувеку. У Ким, которая при каждом моём появлении в галерее объявляла мне, на сколько фунтов она похудела, руки были поражены временем – дряблая кожа, со старческими пятнами. Да и лицо с морщинами у глаз, с проступившим вторым подбородком и заострившимся носом. При всём при том в ней было что-то, что умеренно, но влекло. Я не имею в виду пизду. То есть я имею её в виду, но и в общем облике что-то оставалось от милой женщины.

И тут она заявила в ответ на завязавшийся разговор об идеальном браке, что в браке ей нужен секс, секс и секс. Что уже четыре года, как она не спала с Биллом. И что нет у неё никаких любовников. Тут я подумал, что она либо лгунья, либо сумасшедшая, как утверждал, по её словам, Билл. Либо в открытую предлагает себя, что не исключает ни первого, ни второго.

Мы то и дело припадали к подносам с закусками, расставленным на кухне хозяйкой, которая честно объясняла свою полноту вкуснотой и обилием приготавливаемой ею еды.

Первой заспешила домой Луиза – она всунула свои красивые напедикюренные пальчики в открытые туфельки, и за ней поднялись все. Пошли благодарности друг другу за прекрасно проведённое время.

Я сказал, что это был мой самый приятный в жизни вечер, проведённый с женщинами… невинно. Женщины понимающе осклабились, а Луиза подошла ко мне и, обняв, поцеловала в щёку: «Это чтобы вечер не был таким невинным».

– Мне нужно будет вскоре пригласить вас на ленч, и я надеюсь, что вы мне откажете, – сказал я ей, припоминая ей поведение с мужчинами, которые вызывают в ней интерес, и в этот момент решился на эксперимент.