завернёшь – но в подлобье закатится.
И лобок, сухостоем заросший,
под которым подушка загадится,
мне увидится страшно хорошим.
И поводьями жилы натянутся
на губами запятнанной шее.
Ничего от любви не останется —
лишь на миг мы казались нужнее.
На лице различив безразличие
утолённой и мокренькой спеси,
покидая условья тепличные,
снова голову член повесил.
«Оказалось-то, что я не ловец…»
Оказалось-то, что я не ловец,
так как зверь-то на меня не бежит.
Кто же я тогда? Наверно, певец,
но который не поёт, а брюзжит.
Ты рычишь со мной в постели, как зверь,
но замужество ты хочешь в улов,
и любому открывается дверь,
ведь пароль не из объятий – из слов.
И тебе в самцов глазами пулять,
озверевших от влагалища, знать.
Кто же ты тогда? Обычная блядь,
но не смеющая цену назвать.
«В России бы давно перееблись…»
В России бы давно перееблись,
а здесь сидят, посасывают пиво,
меж сжатых ног удерживая слизь,
которую б увидеть так красиво.
Они всю ночь про жизнь проговорят,
накурятся живой марихуаны,
но всё ж не смогут брешь проковырять
там, где штанины сходятся нахально.
Так, в бёдрах накопив сто тысяч вольт,
случится то, что нам давно известно —
поедут в магазин и купят «кольт»,
а если подешевле – «смит-и-вессон».
«Мне с женщинами нравится молчать…»
Мне с женщинами нравится молчать,
верней, производить общенье молча,
а то словес обильная моча
желанье заливает что есть мочи.
Но им бы только дать поговорить,
им разговор не кажется развратом.
Со мной в кровати просят их покрыть
не только телом, но ещё и матом.
«Любовь за чтеньем книг в кровати…»
Любовь за чтеньем книг в кровати,
за слушанием Паваротти.
Но всё одно – рассказ кровавый
в крутом телесном повороте.
Земля. Америка. Живое
желанье быть, и быть бы живу.
Есть отопленье паровое,
пинает зиму в хвост и в гриву.
Со мною рядом дева с книгой
напоминает тело юга,
и скоро наслаждений клика
ворвётся в мелкий шрифт досуга.
Сосок глядит из-под одьяла,
и фимиам пизды повеял,
средь свалки наших одеяний
объятиям трусов поверил.
«Так знай же, ты присутствуешь ещё…»
Так знай же, ты присутствуешь ещё
в моих ночах. И несмотря на время,
я чую запах губ и впалость щёк,
которые засасывали семя.
Любая ласка, если длилась, то
всесильно доводила до оргазма.
Без пуговицы, рваное пальто
твоё рождало стыд и зло сарказма.
Я знаю, ты бы в оргии была
незаменима для совместных действий.
Но ты была и в семени сплыла,
ни слуха нет, ни духа, ни известий.