Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…

– Такое начальство в воду не грех…

* * *

Утром Борис уговорил одного из офицеров поменяться местами на лавке и оказался у окна.

Поезд медленно полз вдоль перрона. Встречающих было не много, Анастасию он увидел издалека.

Пышные каштановые волосы уложены скромной причёской. Большие, тёмные, в волнении распахнутые глаза. Родные ямочки на щеках. Она стояла рядом с другом его детства – Семёном Сцепурой, рослым широкоплечим мужчиной в новеньком щегольском пальто.

Борис протолкнулся к выходу из вагона. На перроне обнял Настю, приподнял её и немного покружил. Потом замерли, глядя друг на друга. К действительности вернул гудок паровоза. Борис вспомнил о верном друге, который терпеливо стоял рядом.

– Сменим декорации, – сказал Сцепура, указав на лавочку с вывеской «Продажа съестных продуктов воинским чинам». – Пообедаем в ресторане. Позволим себе буржуазную роскошь не стесняться в деньгах.

Семён широко улыбался.

«Всё тот же лихой разбойник», – радуясь встрече, думал Борис. Так с симпатией отзывался о Сцепуре командир полка: «Дуэлист, гулёна, азартен и удачлив в своих начинаниях… На таких гусарах добрая слава армии и держится…»

В ресторан отправились на извозчике. Приказали ехать к «Медведю».

Город казался чудесным, как прежде. Улицы без войны, величественные фасады зданий, экипажи, нарядные дамы, весёлые лица детей, вывески, куда-то манящие.

Борис не стал всматривался в детали. Незачем. Праздник! Надо выбирать, кем хочешь быть больше: беззаботно счастливым или расстроенным результатами своей наблюдательности.

В пути болтали о каких-то пустяках и скоро приехали.

Лучшие часы жизни никогда не притормозить.

Ресторан встретил безупречными манерами величественных швейцаров, мраморными колоннами, пальмами в кадках.

Прошли в зал. Окинули взглядом обстановку. Поразительно…

Куда-то подевалась прежняя изысканная публика. Исчезли великосветские дамы, щеголеватые предупредительные кавалеры, утончённые барышни. Бесследно испарились, будто не было.

Остановились на входе, как в стену упёрлись.

В ресторане был шабаш.

Столы ломились от дорогих вин и закусок. Внешне вроде как раньше, только изобилие было кричащим.

Публика вела себя шумно. Неожиданно много оказалось людей, одетых безвкусно, вплоть до вульгарности. Бросались в глаза какие-то неправдоподобные военные, ряженые, выставляющие напоказ новенькие кителя и погоны.

На нескольких столах демонстративно лежали туго набитые бумажники, украшенные позолоченными гербами с коронами нескромных размеров. У одних владельцев кошельков был важный вид и надменный взгляд. У других – торгашеские рожи с бесстыдно-жульническими глазками. Первых от вторых отделяла доза принятого алкоголя и степень последовавшей расслабленности.

Дамы кавалеров были им под стать. Про таких мать Бориса говорила «с блеском крупных бриллиантов в немытых ушах…»

В заведении безумствовали герои тыла. Вчерашние биржевые зайцы, копеечные ростовщики, жалкие проходимцы – те, кто внезапно обманом и воровством разбогател на военных поставках. От некоторых просто разило деньгами.

Поначалу захотелось убраться из ресторана, но, приглядевшись, Борис обнаружил в глубине зала несколько столов, где находились компании офицеров с дамами. Намётанным глазом он определил в них настоящих вояк, а не тыловую сволочь.

– Есть близкие нам люди, – сказал Борис. – Составим компанию? Мест свободных достаточно.

– Загуляем! – решительно кивнул Сцепура. Анастасия настороженно посмотрела на него. Семён ответил чистым невинным взглядом:

– Милая Анастасия Павловна, не хмурьтесь. Сегодня без лихости. Никаких роялей с балкона…

Они заняли столик.

Сцепура, заметив смущение Бориса публикой, сказал:

– Дредноут Российской империи дал течь. В таких случаях из тёмных трюмов наверх устремляются крысы, хлам всякий, грязь и жуть…

Принесли заказ. Один из первых тостов Сцепура поднял за славянскую решимость покончить с тевтонским варварством. После стал выпытывать у Бориса, не стяжал ли он славу спасителя Отечества и не объявил ли его кайзер личным врагом?

Борис не поддержал шутливого тона, его расстроил вид бессовестной гульбы разного рода жуликов.

– Знаешь, сколько получают нижние чины нашей армии на фронте? – спросил он Семёна. – В сырых окопах, на сухомятке, под регулярными обстрелами?.. 70 копеек в месяц! Среди них есть хорошие кузнецы, плотники. В мирное время и 50 рублей зарабатывали. Могли жить счастливо, детей растить в достатке, солнцу радоваться. Нет им никакого смысла в этой войне, даже самого никчёмного. Горе одно…

Семён молчал, давая другу высказаться.

– Спрашивал я солдат, – продолжал Борис, – какого лешего, православные, страдаете, себя не бережёте, друзей хороните? Самые образованные утверждали, что за сербов стоим, которых австрияки обижают. Один даже про убиенного «эрцгерца» что-то припомнить пытался. Многие вообще ничего внятного промычать не могли. Будто блажь царю пришла «серую скотинку» на убой вывести…

Да что солдаты? Я – офицер и то перестал понимать, почему мы часто действуем без надобности, без плана, без смысла.

Генералы воинственные рожи строят. Делают вид, будто какие-то хитроумные планы исполняют, фальшивые доклады сочиняют, форму под новые награды дырявят.

От патриотических повизгиваний, с которыми войну начинали, не осталось следа, кроме стыда… Перед теми, кто погиб.

Борис замолчал.

– Прав, – кивнул Сцепура. Он стал серьёзен. – Только беда масштабней. Подавляющему большинству народа в стране ничего не принадлежит… Права нет на свою судьбу влиять, на судьбу детей своих.

Беды извели многих, и развелось к топору зовущих… Усадьбы барские уже вспыхивают. Хозяйства, которые поколениями создавались, за пару часов разоряются в дым и пепел… И не жалко им… Я – не я, Россия – не моя…

Теперь давай не забывать, – продолжил Семён, – что в стране больше двенадцати миллионов вооружённых крестьян. Они ненавидят войну…

Как странно, – произнесла Анастасия. – Совсем недавно, в конце февраля, перед огромной толпой метался Керенский и искренне, с надрывом кричал:

«Поклянёмся, что Россия будет свободна!»

Толпа в восторге ревела:

«Клянёмся!» Будто солнце над страной всходило, новая, счастливая жизнь начиналась… Отчего всё так оборачивается?

Друзья промолчали.

Борис чувствовал – надо спасать радость встречи, уходить от мрачных разговоров – и стал расспрашивать Семёна о курсах при Генштабе.

Оказалось, трёхмесячные офицерские курсы военного времени не были главной причиной отзыва Бориса с фронта, он потребовался для участия в каком-то очень важном собрании.