По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
МЛС. Милый, любимый, свободный? Антифэнтези
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
МЛС. Милый, любимый, свободный? Антифэнтези
Михаил Бурляш
«МЛС» – сборник лагерных историй, в центре каждой из которых – судьба конкретного человека.Для многих «сидит в тюрьме» звучит почти что как «умер», однако в местах лишения свободы кипит жизнь, а чувства и эмоции обостряются до гротеска. Любовь и ненависть, подлость и благородство показаны автором через призму несвободы, которая как под микроскопом выявляет всю изнанку человеческой души.
МЛС. Милый, любимый, свободный?
Антифэнтези
Михаил Бурляш
Иллюстратор Елена Дугина
Дизайнер обложки Петр Гончаров
© Михаил Бурляш, 2023
© Елена Дугина, иллюстрации, 2023
© Петр Гончаров, дизайн обложки, 2023
ISBN 978-5-0059-7686-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Русская тюрьма. ХХI век
По мнению тех, у кого нет «сидящей» родни, сесть в тюрьму – всё равно что временно умереть. Люди не подозревают, что в стенах СИЗО, лагеря, зоны, тюрьмы бурлит своя жизнь. И это не только удовлетворение базисных потребностей пирамиды Маслоу. Отнюдь. Есть тут и духовные подвиги, и настоящая любовь, и бескорыстная самоотверженность, и поиски смысла бытия, и переосмысление собственной жизни, и многое другое. Как, впрочем, и полная бездуховность, апатия, саморазрушение, садизм и звериная агрессия. Здесь есть всё, что встречается в любом человеческом обществе, потому что тюрьма – это модель социума, построенная на обломках человеческих судеб.
Модель эта, конечно, ущербная. Взять хотя бы бытовую сторону. Супермаркеты, спутниковые антенны, интернет, цифровики, планшеты и айфоны кажутся здесь недосягаемой роскошью, вроде как поп-корн или шипучий аспирин в глухой африканской деревне. Есть, конечно, исключения, но они достаются либо большими деньгами, либо большой кровью.
Главная особенность местного «обчества» – не внешняя одинаковость людей в робе, не тёмное прошлое, выраженное номерами статей УК и не жёсткая иерархия социальных слоёв от «обиженных» до блатных. Главная особенность – острота человеческих отношений. Когда сидишь – невозможно «отсидеться». Весь свой срок, 24 часа в сутки – от звонка до звонка – каждый живёт под десятками пристальных взглядов, и так же пристально всматривается сам. Невозможно спрятаться в свою ракушку, невозможно прикинуться ветошью, невозможно притвориться кем-то другим. Здесь каждый на виду, каждый под микроскопом. Человеческая сущность любого зэка видна как на ладони.
Здесь теряются последние иллюзии и в определенный момент наступает «момент истины», прозрение. Понимаешь, чего стоит государство, в котором живешь. Любой человек, даже самый скрытный, становится прозрачным как кусок пыльного стекла. Узнаешь цену словам и поступкам. Узнаешь цену себе.
…А в остальном тюрьма как тюрьма. Всё то же, что и сто лет назад. Старые бараки. Отвратительная еда. Убогие условия жизни. Грубый конвой. Грубый, вплоть до мордобоя, садизма и пыток. Впрочем, это куда повезёт попасть. Говорят, новые Питерские Кресты почище пятизвездочного отеля будут. А вот Ульяновское СИЗО, которое как-то «самовозгорелось» из-за короткого замыкания, унеся жизни четырех человек, было построено аж в 1861 году. Местные чиновники поспешили отчитаться, что «грамотные действия оперативников и сотрудников ФСИН помогли избежать больших жертв». Скажете – Ульяновск глушь? Весной 2006 году горела «Матросская тишина» – практически центр столицы – тоже «короткое замыкание» и тоже с человеческими жертвами. Так что в России горят не только избы…
Впрочем, старые тюрьмы, новые – один чёрт. Люди везде одни и те же. Души не отреставрируешь. Привычкам капитальный ремонт не сделаешь. А главная привычка в любом ИУ одна – зэк это бесправное существо, «контингент», быдло. И отношение к нему соответствующее – хоть заслужил человек это, хоть нет. Это для родных ты сыночек, муж, братик. Здесь ты «осУжденный». Хорошо хоть с фамилией, а не с номером. И спасибо, что клейма уже не ставят, как в царских тюрьмах – только нашивки с фамилией. В общем, российская тюрьма XXI века – это тюрьма с «человеческим лицом». Хотя, конечно, смотря с чем сравнивать.
В конце 19 века в тюрьмах практически при каждой камере были старосты (что-то вроде современных «семейников»). И такими старостами в своё время были люди, чьими именами до сих пор названы улицы всех крупных российских городов – Дзержинский, Урицкий, Калинин. А уж то, что в своё время «осУжденными» были Ленин и Сталин, Достоевский и Горький, а чуть позже – Солженицын и Бродский, Русланова и Жжёнов, Королёв и Курчатов, и совсем недавно – Губерман и Лимонов, Новиков и Кучин, Янукович и Ходорковский – вообще общеизвестные факты.
В общем, как пел на мотив «В траве сидел кузнечик» Михаил Ефремов (тоже нынче сиделец) – «В тюрьме сидят людишки, Платошки, Лёшки, Мишки». Так что, тюрьма как тюрьма – с людишками, с операми, с мерзавцами, с политзаключенными, со стукачами, с невиновными, с блатными – со всякими.
Место, где время остановилось, но жизнь продолжается.
Любовь за решеткой
Русалка
Русалка появилась в столовке всего пару месяцев назад, но уже стала местной достопримечательностью. Она встречала всех входящих загадочной улыбкой на большеглазом деревянном лице, выражение которого говорило «знаю-знаю, я всё про вас знаю».
Руки, хвост и чешуя были мастерски вырезаны из обычной липы, а волосы были слегка подкрашены зеленкой. Однако лучше всего «скульптору» удались округлости и выпуклости. От постоянных прикосновений сотен скучающих рук русалочьи грудь и бедра блестели словно смазанные полиролем.
Автор Русалки – Толик Деревянный – был известен всей зоне благодаря своим золотым рукам. В колонии у него неожиданно открылся талант – умение работать с деревом. С его появлением столовка в ИК начала украшаться невероятными резными фигурами – были тут и улыбчивые подсолнухи, и бегущий олень, и почти живые переплетающиеся змеи, и пиратский фрегат в пол-стены, и вот теперь девушка с рыбьим хвостом, особо полюбившаяся «контингенту».
Толику было слегка за двадцать, в колонии он был уже два года, а до этого провел год в СИЗО. Посадили его за пьяную драку в кафе, в которой он убил армянина. Из-за чего завязалась потасовка, никто не знал, да особо и не интересовался – у каждого здесь были свои истории и свои скелеты в шкафу.
Единственный, кому удалось разговорить Деревянного, был Марат Бочка – столовский завхоз, который неофициально ведал всеми харчами. Именно их приятельство и положило начало превращению столовки в зоновский «лувр», как теперь с иронией называли местный общепит опера. Именно Марат, привечая и подкармливая народного умельца, вытянул из Деревянного его грустную и по-своему типичную историю.
Вот и сегодня они сидели на заднем дворе, смолили «трофейные» сигареты и неспешно трепались о том, о сём. Незаметно разговор свернул к теме слабого пола, столь любимой в чисто мужском обществе.
– Как там твоя Настя? Написала тебе хоть раз? – поинтересовался Марат, лукаво поблескивая карим глазом из-под нависающих густых бровей.
– Шутишь? – усмехнулся Деревянный, – небось, и забыла уже, что я такой есть на белом свете.
– А ничего, что ты из-за неё человека грохнул? – развил тему Бочка.
– Дак, я ж не жизнь ей спасал. Кавалера лишил выгодного. Хотя и не хотел, чтоб так вышло…
– Дружище, да ты никак защищаешь её? И это после того, как она тебе в душу плюнула? – Марат осуждающе покачал косматой головой.
Деревянный пожал плечами и надолго замолчал, прокручивая в голове кинофильм про свою недолгую жизнь. С восемнадцати лет встречался с девчонкой из своего поселка, любил её без памяти, летом чуть не каждое утро букеты ей в распахнутое окно закидывал. Красивая, ладная, голубоглазая, с гладким горячим телом – как у отполированной руками зеков деревянной русалки…
В девятнадцать Толика в армию забрали, в зенитные войска. Мать рыдала и уговаривала батю «выкупить у Родины» единственного сыночка, но тот, насупив брови, твердил как заведенный: «пусть служит, мужиком настоящим станет». Все так и получилось, с усмешкой думал Толик. Стал «мужиком» – только не в армии, а на зоне.
За батю стоило сказать отдельно. Сколько Толик себя помнил, отец был одержим идеей разбогатеть. Раньше ему это не особо удавалось, но последние несколько лет дела шли в гору – батёк устроился на мясокомбинат заготовителем скота и не прогадал. Ездил с помощником по окрестным селам и деревням и сбивал цену сельчанам на коров и свиней, на вольных травках взращённых, собственными ручками вскормленных.
Сначала осторожно, потом всё смелее и наглее обводил вокруг пальца хозяев закупаемого скота и из каждой поездки привозил пачки денег, которые сразу обменивал на доллары и припрятывал. В семейный котел попадали крохи, практически весь навар шёл в «кубышку».
Так и жили до призыва. Толик работал на том же мясокомбинате грузчиком, и все деньги тратил на ненаглядную Настю. Мать зарабатывала шитьем. Отец вечно пропадал в командировках, а когда бывал дома – лежал на своей кровати и мысленно подсчитывал сбережения.
Служил Толик спокойно, даже можно сказать весело – ребята подобрались как по заказу, добродушные увальни. В общем, обошлось без дедовщины. Но дослужить спокойно не удалось. Когда до дембеля оставалось чуть больше двух месяцев от матери пришло письмо, в котором среди прочих новостей она сообщала, что Настя его уже месяц как не заходит и вообще спуталась с каким-то кавказцем.
Толик психовал и не находил себе места. В последнее время Настя действительно звонила редко, а смски от неё становились всё суше и короче. В последний месяц службы он не получил ни одной, а её номер перестал отвечать.
Домой Толик ехал с тяжелым сердцем. Узнать, где найти Настю не составило особого труда. Кафе «Арагви» на окраине райцентра считалось в посёлке чем-то вроде эпицентра разврата и в то же время местом встречи местного полу-светского общества.
В день своего приезда домой, заняв у матери денег, и надев купленные ею же костюм и новую рубашку, Толик взял такси и поехал в «Арагви». Добираться в «эпицентр разврата» на маршрутке ему показалось как-то не комильфо.
«Арагви» встретило Толика запахами дыма, ткемали и подгоревшего мяса. Заняв позицию за столиком в углу, мрачный дембель заказал «стописят» водки с шашлыком и приготовился к наблюдению. Впрочем, долго ждать не пришлось – где-то через час в кафе ввалилась веселая компания, в которой и была его Настя.
В коротком белом платье, в красных туфлях на шпильке, с платинового цвета каре и ярко накрашенными губами она казалась дешёвой пародией на Мэрилин Монро. «Ну вот, ещё и волосы остригла», подумал Толик, и это почему-то показалось ему самым обидным. Он схватил проходящую мимо официантку за край передника и попросил «повторить водку».
За столиком с Настей сидела ещё одна девчушка, похожая на неё как сестра, и два солидных армянина, заметно старше своих спутниц. Один из них с хозяйским видом лапал Настю, а та громко смеялась, закидывая голову назад и широко раскрывая рот. Толик наблюдал за картиной чужого веселья с растущим возмущением.
Настя "Русалка"
Его раздирали противоречивые чувства. Подойти и ударить армяна в глаз? Вылить на изменницу графин с соком? Крикнуть через весь зал «шлюха!» и гордо уйти? Он не знал, что ему делать, и потому сидел и пил водку.
А потом начались танцы…
Михаил Бурляш
«МЛС» – сборник лагерных историй, в центре каждой из которых – судьба конкретного человека.Для многих «сидит в тюрьме» звучит почти что как «умер», однако в местах лишения свободы кипит жизнь, а чувства и эмоции обостряются до гротеска. Любовь и ненависть, подлость и благородство показаны автором через призму несвободы, которая как под микроскопом выявляет всю изнанку человеческой души.
МЛС. Милый, любимый, свободный?
Антифэнтези
Михаил Бурляш
Иллюстратор Елена Дугина
Дизайнер обложки Петр Гончаров
© Михаил Бурляш, 2023
© Елена Дугина, иллюстрации, 2023
© Петр Гончаров, дизайн обложки, 2023
ISBN 978-5-0059-7686-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Русская тюрьма. ХХI век
По мнению тех, у кого нет «сидящей» родни, сесть в тюрьму – всё равно что временно умереть. Люди не подозревают, что в стенах СИЗО, лагеря, зоны, тюрьмы бурлит своя жизнь. И это не только удовлетворение базисных потребностей пирамиды Маслоу. Отнюдь. Есть тут и духовные подвиги, и настоящая любовь, и бескорыстная самоотверженность, и поиски смысла бытия, и переосмысление собственной жизни, и многое другое. Как, впрочем, и полная бездуховность, апатия, саморазрушение, садизм и звериная агрессия. Здесь есть всё, что встречается в любом человеческом обществе, потому что тюрьма – это модель социума, построенная на обломках человеческих судеб.
Модель эта, конечно, ущербная. Взять хотя бы бытовую сторону. Супермаркеты, спутниковые антенны, интернет, цифровики, планшеты и айфоны кажутся здесь недосягаемой роскошью, вроде как поп-корн или шипучий аспирин в глухой африканской деревне. Есть, конечно, исключения, но они достаются либо большими деньгами, либо большой кровью.
Главная особенность местного «обчества» – не внешняя одинаковость людей в робе, не тёмное прошлое, выраженное номерами статей УК и не жёсткая иерархия социальных слоёв от «обиженных» до блатных. Главная особенность – острота человеческих отношений. Когда сидишь – невозможно «отсидеться». Весь свой срок, 24 часа в сутки – от звонка до звонка – каждый живёт под десятками пристальных взглядов, и так же пристально всматривается сам. Невозможно спрятаться в свою ракушку, невозможно прикинуться ветошью, невозможно притвориться кем-то другим. Здесь каждый на виду, каждый под микроскопом. Человеческая сущность любого зэка видна как на ладони.
Здесь теряются последние иллюзии и в определенный момент наступает «момент истины», прозрение. Понимаешь, чего стоит государство, в котором живешь. Любой человек, даже самый скрытный, становится прозрачным как кусок пыльного стекла. Узнаешь цену словам и поступкам. Узнаешь цену себе.
…А в остальном тюрьма как тюрьма. Всё то же, что и сто лет назад. Старые бараки. Отвратительная еда. Убогие условия жизни. Грубый конвой. Грубый, вплоть до мордобоя, садизма и пыток. Впрочем, это куда повезёт попасть. Говорят, новые Питерские Кресты почище пятизвездочного отеля будут. А вот Ульяновское СИЗО, которое как-то «самовозгорелось» из-за короткого замыкания, унеся жизни четырех человек, было построено аж в 1861 году. Местные чиновники поспешили отчитаться, что «грамотные действия оперативников и сотрудников ФСИН помогли избежать больших жертв». Скажете – Ульяновск глушь? Весной 2006 году горела «Матросская тишина» – практически центр столицы – тоже «короткое замыкание» и тоже с человеческими жертвами. Так что в России горят не только избы…
Впрочем, старые тюрьмы, новые – один чёрт. Люди везде одни и те же. Души не отреставрируешь. Привычкам капитальный ремонт не сделаешь. А главная привычка в любом ИУ одна – зэк это бесправное существо, «контингент», быдло. И отношение к нему соответствующее – хоть заслужил человек это, хоть нет. Это для родных ты сыночек, муж, братик. Здесь ты «осУжденный». Хорошо хоть с фамилией, а не с номером. И спасибо, что клейма уже не ставят, как в царских тюрьмах – только нашивки с фамилией. В общем, российская тюрьма XXI века – это тюрьма с «человеческим лицом». Хотя, конечно, смотря с чем сравнивать.
В конце 19 века в тюрьмах практически при каждой камере были старосты (что-то вроде современных «семейников»). И такими старостами в своё время были люди, чьими именами до сих пор названы улицы всех крупных российских городов – Дзержинский, Урицкий, Калинин. А уж то, что в своё время «осУжденными» были Ленин и Сталин, Достоевский и Горький, а чуть позже – Солженицын и Бродский, Русланова и Жжёнов, Королёв и Курчатов, и совсем недавно – Губерман и Лимонов, Новиков и Кучин, Янукович и Ходорковский – вообще общеизвестные факты.
В общем, как пел на мотив «В траве сидел кузнечик» Михаил Ефремов (тоже нынче сиделец) – «В тюрьме сидят людишки, Платошки, Лёшки, Мишки». Так что, тюрьма как тюрьма – с людишками, с операми, с мерзавцами, с политзаключенными, со стукачами, с невиновными, с блатными – со всякими.
Место, где время остановилось, но жизнь продолжается.
Любовь за решеткой
Русалка
Русалка появилась в столовке всего пару месяцев назад, но уже стала местной достопримечательностью. Она встречала всех входящих загадочной улыбкой на большеглазом деревянном лице, выражение которого говорило «знаю-знаю, я всё про вас знаю».
Руки, хвост и чешуя были мастерски вырезаны из обычной липы, а волосы были слегка подкрашены зеленкой. Однако лучше всего «скульптору» удались округлости и выпуклости. От постоянных прикосновений сотен скучающих рук русалочьи грудь и бедра блестели словно смазанные полиролем.
Автор Русалки – Толик Деревянный – был известен всей зоне благодаря своим золотым рукам. В колонии у него неожиданно открылся талант – умение работать с деревом. С его появлением столовка в ИК начала украшаться невероятными резными фигурами – были тут и улыбчивые подсолнухи, и бегущий олень, и почти живые переплетающиеся змеи, и пиратский фрегат в пол-стены, и вот теперь девушка с рыбьим хвостом, особо полюбившаяся «контингенту».
Толику было слегка за двадцать, в колонии он был уже два года, а до этого провел год в СИЗО. Посадили его за пьяную драку в кафе, в которой он убил армянина. Из-за чего завязалась потасовка, никто не знал, да особо и не интересовался – у каждого здесь были свои истории и свои скелеты в шкафу.
Единственный, кому удалось разговорить Деревянного, был Марат Бочка – столовский завхоз, который неофициально ведал всеми харчами. Именно их приятельство и положило начало превращению столовки в зоновский «лувр», как теперь с иронией называли местный общепит опера. Именно Марат, привечая и подкармливая народного умельца, вытянул из Деревянного его грустную и по-своему типичную историю.
Вот и сегодня они сидели на заднем дворе, смолили «трофейные» сигареты и неспешно трепались о том, о сём. Незаметно разговор свернул к теме слабого пола, столь любимой в чисто мужском обществе.
– Как там твоя Настя? Написала тебе хоть раз? – поинтересовался Марат, лукаво поблескивая карим глазом из-под нависающих густых бровей.
– Шутишь? – усмехнулся Деревянный, – небось, и забыла уже, что я такой есть на белом свете.
– А ничего, что ты из-за неё человека грохнул? – развил тему Бочка.
– Дак, я ж не жизнь ей спасал. Кавалера лишил выгодного. Хотя и не хотел, чтоб так вышло…
– Дружище, да ты никак защищаешь её? И это после того, как она тебе в душу плюнула? – Марат осуждающе покачал косматой головой.
Деревянный пожал плечами и надолго замолчал, прокручивая в голове кинофильм про свою недолгую жизнь. С восемнадцати лет встречался с девчонкой из своего поселка, любил её без памяти, летом чуть не каждое утро букеты ей в распахнутое окно закидывал. Красивая, ладная, голубоглазая, с гладким горячим телом – как у отполированной руками зеков деревянной русалки…
В девятнадцать Толика в армию забрали, в зенитные войска. Мать рыдала и уговаривала батю «выкупить у Родины» единственного сыночка, но тот, насупив брови, твердил как заведенный: «пусть служит, мужиком настоящим станет». Все так и получилось, с усмешкой думал Толик. Стал «мужиком» – только не в армии, а на зоне.
За батю стоило сказать отдельно. Сколько Толик себя помнил, отец был одержим идеей разбогатеть. Раньше ему это не особо удавалось, но последние несколько лет дела шли в гору – батёк устроился на мясокомбинат заготовителем скота и не прогадал. Ездил с помощником по окрестным селам и деревням и сбивал цену сельчанам на коров и свиней, на вольных травках взращённых, собственными ручками вскормленных.
Сначала осторожно, потом всё смелее и наглее обводил вокруг пальца хозяев закупаемого скота и из каждой поездки привозил пачки денег, которые сразу обменивал на доллары и припрятывал. В семейный котел попадали крохи, практически весь навар шёл в «кубышку».
Так и жили до призыва. Толик работал на том же мясокомбинате грузчиком, и все деньги тратил на ненаглядную Настю. Мать зарабатывала шитьем. Отец вечно пропадал в командировках, а когда бывал дома – лежал на своей кровати и мысленно подсчитывал сбережения.
Служил Толик спокойно, даже можно сказать весело – ребята подобрались как по заказу, добродушные увальни. В общем, обошлось без дедовщины. Но дослужить спокойно не удалось. Когда до дембеля оставалось чуть больше двух месяцев от матери пришло письмо, в котором среди прочих новостей она сообщала, что Настя его уже месяц как не заходит и вообще спуталась с каким-то кавказцем.
Толик психовал и не находил себе места. В последнее время Настя действительно звонила редко, а смски от неё становились всё суше и короче. В последний месяц службы он не получил ни одной, а её номер перестал отвечать.
Домой Толик ехал с тяжелым сердцем. Узнать, где найти Настю не составило особого труда. Кафе «Арагви» на окраине райцентра считалось в посёлке чем-то вроде эпицентра разврата и в то же время местом встречи местного полу-светского общества.
В день своего приезда домой, заняв у матери денег, и надев купленные ею же костюм и новую рубашку, Толик взял такси и поехал в «Арагви». Добираться в «эпицентр разврата» на маршрутке ему показалось как-то не комильфо.
«Арагви» встретило Толика запахами дыма, ткемали и подгоревшего мяса. Заняв позицию за столиком в углу, мрачный дембель заказал «стописят» водки с шашлыком и приготовился к наблюдению. Впрочем, долго ждать не пришлось – где-то через час в кафе ввалилась веселая компания, в которой и была его Настя.
В коротком белом платье, в красных туфлях на шпильке, с платинового цвета каре и ярко накрашенными губами она казалась дешёвой пародией на Мэрилин Монро. «Ну вот, ещё и волосы остригла», подумал Толик, и это почему-то показалось ему самым обидным. Он схватил проходящую мимо официантку за край передника и попросил «повторить водку».
За столиком с Настей сидела ещё одна девчушка, похожая на неё как сестра, и два солидных армянина, заметно старше своих спутниц. Один из них с хозяйским видом лапал Настю, а та громко смеялась, закидывая голову назад и широко раскрывая рот. Толик наблюдал за картиной чужого веселья с растущим возмущением.
Настя "Русалка"
Его раздирали противоречивые чувства. Подойти и ударить армяна в глаз? Вылить на изменницу графин с соком? Крикнуть через весь зал «шлюха!» и гордо уйти? Он не знал, что ему делать, и потому сидел и пил водку.
А потом начались танцы…
Другие электронные книги автора Михаил Бурляш
Последний отзыв
Интересная книга