Рыжий дьявол

А затем, малое время спустя, новоявленный Лоуренс предстал перед старшинами секты; его должны были посвятить в „непорочные", удостоить „высшей благодати" (а попросту говоря – стерилизовать!). Торжество было назначено на субботний вечер. И в этот час все комсомольцы села, а также оперативники Хижняка окружили землянку и залегли в окрестных кустах.

Они залегли, ожидая сигнала. Было так условлено: когда начнется „посвящение" и к Максиму подойдут с инструментами, он тотчас же крикнет, позовет на помощь…

– А какие у них вообще-то инструменты, – поинтересовался я, – чем они яйца-то стригут? Ножницами, что ли?

– Так в том-то и дело, что я не знаю, – грустно ответил Максим. Не успел ничего разглядеть. Я же думал, что они будут спереди подходить, а они – сзади… Украдкой… Чик – и готово!

– Но как же это все-таки выглядело? – спросил я, чувствуя в горле какой-то странный, мучительный, нарастающий клекот и изо всех сил сдерживая себя. Смеяться тут было неуместно, просто грешно.

– Как это происходило – в деталях?

– Да, в общем, просто… Я снял штаны, сел на какие-то козлы… Опустил яйца в тазик с водою… И все!

– А сигнал подать успел?

– Что-то крикнул… Но слабо. И сразу брякнулся в обморок. Это ведь естественно, верно же?

– Конечно, конечно. Тут и помереть недолго.

Я закурил, закашлялся, закутался в дым. Я долго кашлял, потом сказал:

– На это, действительно, надо решиться. Я бы, например, не смог. Ну, ладно. Так чем же я могу теперь помочь? Дело-то сделано…

– Но я хочу справедливости, – со страстью, стиснув руки, сказал он, – раз это подвиг, напишите о нем! Пусть все поймут! А то что же получается: девушки плюются, парни насмешничают.

Я пообещал, что напишу непременно. И вскоре послал в свою газету корреспонденцию. Поначалу я назвал ее – „Утраченные иллюзии". Но потом, в последнюю минуту перед отправкой, передумал. И, зачеркнув этот заголовок, поставил другой – „Подвиг комсомольца".

К сожалению, „Подвиг комсомольца" напечатан не был и света не увидел. Но все же корреспонденция моя помогла! Редактор передал ее в областной комитет комсомола, и Максима – этого деревенского Лоуренса – впоследствии наградили почетной грамотой и даже деньгами.

Так что подвиг его все-таки не прошел незамеченным, и справедливость была восстановлена.

РЕЗАЛИ ГУСЕЙ – ОНИ УМИРАЛИ, КАК ЛЕБЕДИ

И вот еще одна история, в которой трагическое густо перемешано с курьезным…

Но сначала необходимо сделать коротенькое отступление. В Алтайске, как я уже говорил, выходила районная газета, и у нее имелся определенный круг своих авторов. В этот круг со временем вошел и я и познакомился кое с кем. Особенно любопытным показался мне молодой поэт по имени Сема Дробышев, который писал забавные миниатюры.

В каждой миниатюре заключалась какая-нибудь изюминка, была запоминающаяся деталь. Вот, например: „мое занятие теперь – ремонт воздушных замков". Или еще: „резали гусей – они умирали, как лебеди".

Я несколько раз встречался с Семой, мы были бегло знакомы. Но как он живет и что вообще делает, я не знал. И совершенно неожиданно накануне Пасхи я вдруг получил от него письмо с приглашением приехать к нему домой по случаю его, Семиного, дня рождения.

Отказываться было неловко, да и не хотелось. И в назначенный день вместе с неизменным своим шофером Петром Азаровым я прибыл в районный центр.

* * *

Меня с самого начала слегка удивил адрес, указанный на конверте, – Первомайская, 40. Он полностью совпадал с адресом больницы, где я уже успел побывать. Но, может, тут какая-то ошибка, думал я, какая-то путаница? Проверим на месте…

Ошибки, однако, не было; Сема ждал нас у ворот больницы. Он стоял, катая в зубах окурок, а над ним – освещенная закатом, виднелась вывеска: „Психиатрическое отделение".

– Наконец-то, – воскликнул он радостно, – я уж целый час вас жду!

И повел нас куда-то в сторону – вдоль забора.

– Куда это ты? – спросил я.

– К себе, – ответил он, – увидишь… Тут есть одна лазеечка, я всегда ею пользуюсь.

Вскоре мы достигли этой лазеечки и проникли через нее на больничную территорию. Затем миновали „мертвецкую" и спустились в какой-то подвал.

Здесь находилась котельная. И Сема работал в ней кочегаром.

Помещение это было мрачное, полутемное. У входа в подвал громоздилась груда угля, а в другом его, дальнем конце зияло багровое круглое отверстие пылающей топки.

– Вот тут я, братцы, и работаю, и живу, – широко поведя рукой, сказал Сема. – Как в преисподней, правда?

Освещенный колеблющимися отблесками огня, он сейчас и в самом деле походил на черта… На веселого черта.

Усадив нас на каких-то досках, он захлопотал; постелил на полу чистую тряпочку, выставил закуски. Затем извлек из бочки с водой бутылку охлажденной водки. Мы присовокупили к ней свою, прихваченную в качестве подарка. И так начался праздничный этот пир!

Первый стакан был поднят за поэзию.

– Я почему в первую очередь за нее? – сказал Сема. – Потому, что в этом нашем бредовом мире поэзия – единственная реальность, единственная стоящая вещь… Мы все, как тени, появляемся и исчезаем… А она остается!

Мы выпили. И я возгласил:

– Ну, а теперь все-таки за тебя! Нынче ведь твой день… Сколько тебе, старик, грянуло?

– Двадцать восемь.

– Значит, мы с тобой ровесники!

И мы еще приняли по одной. И Сема сказал:

– А теперь за вас, ребята! За моих гостей!

Бутылка кончилась. Раскупорили новую. И следующий тост предложил уже Петя:

– А теперь, – сказал он, – за нас за всех!

– Верно, – поддержал я его. – За нас, за удачу. За то, чтобы мы хотя бы сумели умереть лебедями!

Мы дружно сдвинули стаканы. И опорожнили их. И тут же наполнили снова. И я было начал:

– Ну, а теперь…

Но Сема перебил меня:

– Ребята, а куда мы гоним? Давайте-ка передохнем, потолкуем. И он закурил. И посмотрел на меня: