пожелтевший лист да вчерашний свет.
А жена твоя всё бранилась: «Дима,
лучше б я сама на базар сходила.
Не мужик, а чёртово решето!» -
и так далее. Даже если в чём-то
и права, она у тебя в печёнках.
Ты сказал: «Проваливай, а не то…»
И пошёл в кровать. И тебе приснилось,
что она воистину провалилась
сквозь вчерашний свет да на Страшный суд;
и стучит в окно ветер злой осенний,
а твоё лицо – жёлтый лист, в росе он
или это слёзы – уже не суть.
* * *
Ой, да выдул стеклодув в небо песенку,
Ой, да выдали, дружок, с потрохами нас.
Приставляли маляры к небу лесенку,
только небо и без них разрумянилось.
Ой, да плыл я по реке без названия
на плоту, полынь во рту, сердце мечется
в тесной клетке, а когда сердце замерло,
солнце на воду легло, искалечено.
Вот и города огни – ну, не города;
так, посёлок, но большой – стеклодув, видать,
постарался. А река дышит холодом.
А на пристани стоит молодуха, глядь,
и прозрачною рукой машет: «Что же ты?
Неужели не узнал, столько бед вдвоём
пережито, столько дней вместе прожито.
Ты плыви ко мне, плыви, непоседа мой».
Я плыву, старуху вижу щербатую,
разворачиваю плот, да какое там:
«Я жена твоя! – кричит. – И судьба твоя».
«Ну, спасибо, – говорю, – успокоила».
Ах, ты речь моя, река, сталь кручёная,
заводила далеко, куда вывела?
Расплескали маляры краску чёрную.
Белоглазая карга сердце выела.
Суккуб
Не калина у ручья, а ракита;
не цветёт, а на ветру облетает.
Ляжет парень на траву, как убитый,
то ли любит, то ли нет, сам не знает,
только хочет он тебя, девку злую,
как увидит, пожирает глазами…
В небе птицы треугольник рисуют,
протыкают облака, исчезая.
Ведьма бросила в ручей коромысло.
Выпил Ваня из ручья, стал козлёнком.
В этой песне вообще нету смысла,