Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни

Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни
Михаил Николаевич Лебедев

В книге коми-русского писателя М.Н. Лебедева (1877–1951) рассказывается о крещении народа коми (зырян) святым Стефаном Пермским и драматических событиях, происходивших тогда на зырянской земле.

Михаил Лебедев

Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни

По благословению Архиепископа Пермского и Соликамского АФАНАСИЯ

© М.Н. Лебедев, текст, 1902

© «Сатисъ», оригинал-макет, редактирование, 1996

I

В то далекое время, когда на московском престоле сидел великий князь Дмитрий Иванович, прозванный впоследствии Донским, в глухом уголку зырянского края жила удивительная женщина, известная под именем «Бур-Ань»[1 - По-русски значит – добрая или хорошая женщина (прим. авт).]. Много добра принесла она своим соплеменникам. Она умела говорить по-русски, а это было очень важно: зырянская страна находилась под властью русских князей, наложивших на нее тяжелую дань; московские и новгородские сборщики податей взыскивали эту дань очень строго, действуя подчас не совсем беспристрастно. Зыряне же не умели говорить по-русски, сборщики не понимали их объяснений, а переводчики не заботились о зырянских интересах, хотя сами они происходили из тех же зырян, но получали жалованье от русских. В результате случалось, что сборщики взыскивали установленную дань вдвойне, разоряя бедных зырян. Вот тут-то и приходила на помощь Бур-Ань и так убедительно говорила с русскими сборщиками, что они невольно ограничивали свои требования и довольствовались законным размером дани.

– Вы слуги русских князей, – говорила Бур-Ань, заступаясь за своих соплеменников, – вам указано собирать дань с нашего народа: вы и собирайте сколько следует, сколько вам велели князья, а лишнего не требуйте.

Ваши князья не желают разорять народ, они по числу людей дань наложили, ее уплатить можно, хотя и тяжела она. А вы вдвойне требуете. Мы послушны княжеской воле и платим то, что назначено, а лишнего не можем платить. Вы не смеете требовать лишнего!..

– Однако, и зырянка эта! Занозистая! Такие словеса говорит! – качали головами озадаченные сборщики и отзывались с досадой на слова Бур-Ани:

– Ну, ну! Не надо нам лишнего! Не надо! У нас, чай крест на вороту есть, не то, что у вас, нехристей!.. Не надо нам лишнего! Не надо! Отдайте только то, что следует!.. И отколи ты такая появилася?..

– Спасибо на добром слове, господа милостивые! – с улыбкой отвечала Бур-Ань по-русски и удалялась в свое селение, усовестивши алчных сборщиков.

Иногда Бур-Ани приносили известие, что с низовьев Вычегды[2 - Приток Северной Двины. По Вычегде стояли главные зырянские селения, сообщавшиеся между собой единственно по реке, потому что сухопутных дорог не было (прим. авт.).] поднимаются в лодках вооруженные люди, по-видимому – новгородские ушкуйники[3 - Люди, занимавшиеся разбоями, появлялись, преимущественно, по рекам Волге и Каме с их притоками, но часто они появлялись и на Северной Двине, откуда поднимались в Вычегду Ушкуйник – название, происшедшее от особенного вида лодки «ушкуя», на которых ушкуйники совершали свои передвижения по рекам (прим. авт.).], не признававшие над собой никакой власти – ни князя московского, ни веча новгородского. Это была большая напасть для зырянского края. Новгородские ушкуйники грабили и опустошали привычегодские селения, мучили и убивали жителей, и вообще, причиняли много зла зырянам, не считая их за людей, потому что они были «некрещеным народом». Бур-Ань знала, с кем имеет дело, но это не останавливало ее, и она отважно шла навстречу ушкуйникам, будучи уполномочена своими земляками разделаться с ними мирно, то есть предложить такое количество шкурок дорогих пушных зверей, которым пришельцы могли бы удовольствоваться и воротились бы обратно без опустошения зырянских селений.

– Я иду к вам без опаски, добрые молодцы, – говорила она удалым ушкуйникам, встречая их узкие лодки, легко поднимавшиеся против течения, – и стыд вам будет, если обидите меня! Недобрая слава пойдет о добрых молодцах, если они обидят слабую женщину!

– Так, так! – кричали новгородские удальцы, окружая Бур-Ань. – Красно ты говоришь, молодка! По одеже-то зырянка, кажись, а по обличью-то да по осанке-то, что твоя боярыня! И по нашему так щепетко говоришь! Что же ты за человек? Уж не княгиня ли здешняя зырянская?

– Я простая зырянка, – с улыбкой отвечала Бур-Ань и подробно рассказывала о себе, о своем народе, объясняла, зачем она пришла и, в большинстве случаев, достигала цели. Удалые ушкуйники слушали, рассматривали ее, удивлялись, что среди зырян нашлась такая «чудная баба», которая мужчин смелее, и, обладая своеобразным качеством «разбойничьей чести», не трогали ее и соглашались на ее условия, если они были выгодны. Тогда Бур-Ань заручалась их честным словом, что они не сделают никому никакого вреда, при условии получить полное удовлетворение, и ушкуйники выходили на берег около какого-нибудь селения, дружелюбно разговаривали с зырянскими старшинами и, получивши условленный откуп, обращались вспять, не делая зла жителям.

В других жизненных обстоятельствах Бур-Ань являлась не меньшею благодетельницею для зырян. Возникали ли между ними какие смуты или неустройства, а это бывало не в редкость, – она водворяла мир и тишину; постигало ли их какое бедствие, например, селения погорят или водою их снесет при весеннем половодии, – она помогала потерпевшим, призывая и других к тому же; чувствовался ли недостаток в съестных припасах, угрожая в будущем голодом, – она заботилась об этом, настаивая на посылке известного числа лодок в Устюг за хлебом; встречались ли между ними какие-нибудь недоразумения, затруднения и прочее, – она и тут давала совет, указание, что и как следовало делать по известному делу, так что и сомнений не могло быть, что она рассуждает неверно. Вообще же Бур-Ань пользовалась громкою известностью в привычегодском крае, всем делая добро и пользу, и зыряне говорили, что она дочь великого бога Войпеля[4 - Главное пермское божество, которого зыряне-язычники считали своим покровителем (прим. авт.).], посланная с небес заботиться о бедном зырянском народе.

Откуда она пришла в привычегодский край – этого никто не знал. Знали только одно, что она настоящая Бур-Ань – добрая хорошая женщина, подобной которой не было на свете (так говорили зыряне), и даже сам великий жрец Пама Княж-Погостский[5 - Жрец, или кудесник Пама, жил в селении Княж-Погосте, бывшей столице Вымских князей, преемником которых он почитал себя (прим. авт.).] приезжал посмотреть на нее. Но Пама остался недоволен Бур-Анью. Некоторые очевидцы их свидания говорили, что Пама желал построить большое капище во имя Войпеля в том селении, где жила Бур-Ань, а Бур-Ань поставить в жрицы, но она не согласилась на это. «Боги, дескать, не нуждаются в наших капищах, в наших жертвах; наши жертвы им не нужны, им нужны добрая жизнь и добрые дела…». Подобное суждение так поразило великого жреца, что он не нашелся, что сказать на это и уехал недовольный.

Наружность Бур-Ани была очень привлекательная. Она имела от роду лет двадцать пять, не больше, и потому красота и здоровье ее были в полном цвете и силе. Лицо ее отличалось миловидностью и каким-то особенным величавым спокойствием, а в больших темно-карих глазах светилось столько ума, доброты и кротости, что сразу становилось понятно, почему она любила людей и почему люди любили ее. По внешнему виду ее нельзя было принять за зырянку, но некоторые особенности ее разговора и движений доказывали, что она чистокровная зырянка. Но, не смотря ни на что, знавшие ее люди утверждали, что она дочь великого бога Войпеля и не хотели верить ее человеческому происхождению.

Живя в небольшом селении Вадор, стоявшем на берегу реки Вычегды, она всех удивляла своими делами, – до того они были необычайны по тому времени. Доброта и любовь к ближнему были качествами, совершенно неизвестными для зырян; между тем, она именно этими качествами и отличалась невольно вызывала предположение, что она дочь великого бога Войпеля, пославшего ее на землю для облегчения участи бедного зырянского народа.

Участь зырянского народа, действительно, была очень горькая. Он был совершенно беззащитен перед всеми, начиная с новгородских ушкуйников и, кончая свирепыми вогулами, набегавшими на «Старую Пермь» из пределов «Перми Великой»[6 - Эти вогулы жили в верховьях реки Колвы, впадающей в Вишеру, которая, в свою очередь, впадает в Каму, – в пределах тогдашней Перми Великой (где ныне Чердынский уезд Пермской губернии); привычегодский же край назывался Старой Пермью.] кроме того, зыряне не занимались земледелием, существуя одной охотой, и нередко распространялся между ними такой голод, что они были принуждены питаться древесной корой, чтобы не умереть голодной смертью; наконец, – и это самое главное – они не знали, кто над ними истинный господин: московский ли князь или новгородское вече? Обе стороны действовали независимо друг от друга, считали зырян своими подданными, и хотя Новгород Великий признавал верховную власть московского великого князя, но на деле выходило иначе и новгородцы не задумывались оттягать зырянскую сторону от Москвы. Но Москва не любила уступок. По воле ее князей была наложена дань, которая и взыскивалась очень строго. Но Новгород поступал так же. Не в его обычае было оставлять что-либо добровольно. И он тоже наложил свою дань. Таким образом, от обеих сторон приезжали тиуны, или чиновники и сборщики податей, и убеждали зырян, что они подданные Москвы или Новгорода. Тиуны и сборщики были поддерживаемы сильным вооруженным конвоем и, волей-неволей, приходилось повиноваться: платить дань и московскому князю, и новгородскому вечу. Иногда случалось так, что после отъезда московских сборщиков тотчас же наезжали новгородские сборщики (или наоборот) и собирали новую дань. Тут уже никаких рассуждений не принималось и со стороны Бур-Ани, потому что сборщики действовали по указанию своих правительств, и зыряне платили дань и тем, и другим, не зная в то же время, кто над ними истинный господин, Москва или Новгород.

Таково было положение зырянского народа в то время, когда в верховьях Вычегды жила удивительная женщина Бур-Ань, а в низовьях появился проповедник Слова Божия, Стефан, будущий незабвенный епископ Пермский.

II

Даже и в настоящее время зырянский край считается (и не без основания) захолустным краем, затерявшимся в необозримых северных лесах, наполненных разным зверьем и птицей. Но теперь он уже не имеет того сурового, дикого вида, когда зыряне были язычниками. Тогда было не то. Леса были мрачны и непроходимы; дорог среди них не было, да и некому было пролагать их; огромные сосны и ели, величественные кедры и лиственницы горделиво высились, являясь истинными стражами-великанами могучего северного леса. Между ними белелись березы, виднелись черемуха и рябина, желтыми пятнами выступала осина. Глухо, темно, сыро было в этом лесу, раскинувшемся на необозримом пространстве.

Деревья росли и валились сами собою от старости, образуя иногда настоящие завалы, усиливавшие непроходимость леса. Сквозь громадные груды валежного леса пробивались новые деревья, медленно разрастались и тянулись в вышину, и на месте упавших великанов древесного царства являлись новые великаны, становясь все гуще и теснее. Человек мог пробираться сквозь эту дебрь только с топором в руках, да и то по сухим борам, где почва была тверже и устойчивее. Боры тянулись широкими полосами верст в 10–20, и вот по этим-то борам, по едва заметным тропинкам, зыряне ходили на охоту, собираясь небольшими партиями. Тропинки эти имели такое значение, что для охотников они были как бы компасом; зыряне знали куда ведут эти тропинки, какие места захватывают и какое зверье и птица обитают по сторонам их. Но существовали в зырянских лесах такие обширные болота, топи и зыбуны, что ни один самый смелый охотник не решался проходить через них. Такие места называли зыряне злыми, недобрыми местами.

И раздолье же было в этих лесах зверью! Тут было всего много: медведей, волков, лисиц, куниц, соболей, горностаев, рысей, выдр, белок, зайцев, были лоси и олени, а из птиц – тетерева, куропатки и рябчики; на реках же и озерах водились гуси, утки и лебеди, прилетавшие в весеннее время и улетавшие с наступлением поздней осени. Леса были нетронутые, девственные. Зыряне бродили в них, но их было так мало в сравнении с неизмеримым пространством лесов, что находилось много таких мест, куда еще не ступала нога человека. Охотники отыскивали зверя без труда, но горе им, если они ранили могучего медведя. Рев его потрясал своды леса, глаза наливались кровью; стремительным движением бросался он на оплошавших охотников, ломал их самодельное оружие, подминал, калечил их самих и с глухим ворчанием рвал их окровавленные трупы, торжествуя свою победу… Подобные несчастия случались нередко, но это не останавливало зырян, потому что в охоте заключалась вся их жизнь.

Без охоты они не могли существовать. Убивая медведей, волков, лисиц, куниц и прочих, зырянин снимал с них шкуры и приготовлял их к продаже или для уплаты дани. В лесу добывал и мясо. После окончания промысла, охотники собирались большими артелями, строили поместительные лодки и, нагрузивши их звериными шкурами и мехами, отправлялись в Устюг. Там они продавали добытое и, купив хлеб, соль, топоры, ножи, наконечники для рогатин и прочие нужные в хозяйстве вещи, возвращались домой. Хлеба было мало, трудна была его доставка, питались, преимущественно мясом добытой дичи и рыбой. Мяса и рыбы было много, их заготавливали в большом количестве впрок, на год, но иногда выпадали года, когда леса пустели: зверь уходил, весной птицы прилетало мало, а свои, лесные птицы (глухари, тетерева, рябчики и куропатки) становились редки, рыба не ловилась, – тогда среди зырян распространялся голод. Старые запасы выходили скоро, новых достать было неоткуда… Начиналась голодная жизнь, которая поддерживалась только тем, что зыряне пекли хлеб из древесной коры, чтобы хотя этим обмануть голод…

По берегам рек и речек, преимущественно же по берегам Вычегды, поросших густым, непроходимым лесом, стояли зырянские селения, располагавшиеся у самой воды. У воды зыряне селились потому, что реки служили им единственным удобным путем сообщения с другими селениями. У каждого семейства была своя лодка, сделанная из цельного дерева. В лодке зырянин ездил ловко и быстро, несмотря на ее вертлявость. Вода не пугала его, он был искусным пловцом с детства и легко мог проплыть несколько верст. Рыболовство требовало ловкости и сноровки, но так как все зыряне промышляли рыбу, то и на воде они чувствовали себя так же уверенно, как и на суше.

Несмотря на обилие леса, жилища зырян были малы и тесны. Состоя из одного сруба, избушка зырянина не имела ни пола, ни окон, ни дверей. Полом была голая земля, только около стен прикрытая звериными шкурами, вместо окон – маленькие отдушины, затянутые бычачьим пузырем, а вместо двери – лосиная или оленья шкура, прикрывающая входной проем. В углу находилась неуклюжая каменка – подобие печи, сложенная из больших камней. Трубы не имелась, печь топилась «по-черному». Эту каменку топили несколько раз в день, если дело было зимой, и тогда все живое должно было выбираться из избушки, потому что дым заполнял ее до земли. После топку избушку закрывали наглухо, и в ней становилось так жарко, что обитатели ее вынуждены были снимать с себя одежду. Но скоро все тепло улетучивалось и делалось снова холодно, ввиду чего топка повторялась. Обитатели опять выгонялись на улицу, – так несколько раз в день. Одни зыряне способны были переносить такую жизнь.

Никем не стесняемые в своих лесах, зыряне, тем не менее, ставили свои избушки вплотную одна к другой и выбирали места для селений около самого речного берега, так что почти ежегодно случались такие «неожиданности», что то или иное селение сносилось водой при весеннем половодии, а в сухое время года порой свирепствовали лесные пожары, при которых часто горели и деревни. Но это не вразумляло зырян. Они упорно снова и снова строились на своих обжитых местах и, конечно, снова терпели те же бедствия. Но бедствия шли своим чередом, не имея никакого влияния на упрямых дикарей, не хотевших отставать от старых привычек и жестоко за это платившихся… Такова зырянская натура.

В один из ясных летних дней того года, в который святой Стефан, просветитель зырянского края, выступил на проповедь, – из небольшой реки Локчима[7 - Приток Вычегды с левой стороны, впадает в нее в 60 верстах выше нынешнего г. Усть-Сысольска Вологодской губернии (прим. авт.), сейчас – г. Сыктывкар – столица респ. Коми. (прим. ред.).] быстро вынеслась на Вычегду длинная узкая лодка и круто повернула кверху, держась того берега Вычегды, у которого течение было слабее.

В лодке сидело шесть человек зырян, усердно работающих веслами, а на средней беседке помещалась высокая красивая женщина, одетая в простой черный шушун[8 - Род сарафана (прим. авт.).], с белою ширинкой или платком на голове и задумчиво глядела вперед, сложивши на коленях свои руки.

Это была Бур-Ань, ездившая в локчимские селения, где произошла какая-то смута между жителями, воспротивившимися платить дань московскому великому князю, и только одна Бур-Ань могла уговорить их не раздражать грозную Москву.

Зыряне работали веслами молча, изредка поглядывая на Бур-Ань, но вот, один из них обратился к ней, выразивши на своем лице самую глубокую почтительность: – А вот, что я скажу тебе, матушка Бур-Ань, русские люди слишком большую власть над нами забрали! Не смеешь против них слова сказать – молчи, хотя они зарежь тебя! Отдай последнюю шкурку!.. Недобрые люди они… недобрые князья русские! Не жалеют нас бедных…

– И мы не жалеем других, – тихо отозвалась Бур-Ань, внимательно посмотревши на говорившего, – И мы не лучше русских. Да вот, хотя тебя к примеру взять: ведь, если бы мог ты русских покорить, то наверно, не пожалел бы их? Ведь правда?

– Правда, правда, матушка Бур-Ань! – воскликнул зырянин, злобно блеснув глазами. – Тогда бы потешился я! Не пожалел бы ни одного русского! Всем головы бы топором бы отрубил!..

– Вот видишь, какой ты человек, а еще русских осуждаешь! – сказала Бур-Ань, укоризненно покачав головою. – А русские не рубят голов. Они только дань наложили. Князья же ихние справедливые люди, не желают нам конечного разорения. Они неповинны в том, что слуги их, эти тиуны да сборщики, нас притесняют. Они добрые справедливые люди…

– А ты-то почему знаешь? – спросил зырянин, но тотчас же подумал, что дочь великого бога Войпеля (какою все почитали Бур-Ань) может все знать и вопрос его более чем неуместен и поспешил прибавить к своим словам:

– Да ты не гневайся на меня, Бур-Ань. По глупости своей спрашиваю. Ведь ты, вестимо, все знаешь…

– Нет, многого я не знаю, вокой[9 - Братец (прим. авт.)], а о справедливости русских князей знаю. На Москве сидит добрый князь, да слуги-то у него всякие есть – худые и добрые. Вот худые-то и обижают нас…

– Худые люди, вестимо, всегда худо и делают, да вот зачем еще из Новгорода сборщики приезжают да новую дань справляют? Разве подобает так – по две шкуры с одного зверя драть?..

– А Новгород не слушается Москвы. У него свой князь есть, да и своего-то князя новгородцы не слушаются. Вот, и собирают они дань, собирают в свою суму, а не московскую, а Москва им указать не может.

– Да, ведь новгородцы-то русские же люди? А русские все под рукою московского князя состоят.

– Это не так, вокой. Московский князь, конечно, сильнее других князей, да те, все-таки, по своей воле живут и не слушают его. Вот и Новгород тоже!

Зырянин помолчал немного и сказал:

– Ненавижу я этих русских! Недобрые люди они! Не жалеют нас, горемычных… да и мы, вестимо, их не пожалели бы, да горе, что сил у нас нет! А то показали бы им себя… на куски всех изрезали бы!..

– Да, горе, что сил у нас нет! – повторили другие зыряне и дружнее налегли на весла, потому что начиналась сильная быстрина, увлекавшая лодку книзу. Глубоко вздохнула Бур-Ань и ничего не ответила на последние слова своих спутников. Действительно, горе большое, что сил нет, да главное горе было в том, что не знали они ни любви, ни жалости, ни малейшего сострадания к ближним – даже к своим же зырянам, не говоря уже о русских, – и заботились единственно о себе, только о себе и не в состоянии была Бур-Ань вселить в них эти чувства. Она была одна, а их много. Она не могла, конечно, с каждым поговорить и каждого научить. Только в своем Вадоре достигла она того, что обыватели его жили между собою мирно и дружно, следуя во всем ее советам, и не даром же жители окружающих селений завидовали вадорцам: они жили в полном довольстве и благополучии, отличаясь большим добродушием. Но Вадор был редкостью. Ни одно из других селений не было похоже на него. В Вадоре жила Бур-Ань, и он жил и управлялся ее умом, но в других местах подобного человека не было, и зыряне не могли отстать от старых привычек, да и трудно это было. Жизнь зырянина представляла собой вечную борьбу за существование, вечную заботу о том, чтобы не умереть с голода, и не до подобных чувств было бедному дикарю, ожесточенному постоянной нуждою. Для него было одно важно: как пропитать себя и свою семью? Как отделаться от русских сборщиков? Думал он еще о том, что хорошо было бы избавиться от платежа дани, хорошо бы не бояться никаких разбойников! – но дальше этих дум дело не шло, потому что перед всяким собранием вооруженных людей зырянин страшно робел и не имел духу оказать сопротивление. Характер его в этом отношении был очень странный: на охоте он смело шел на медведя, подвергая себя большой опасности, но против вооруженных врагов идти не решался и в трепете спасался бегством или же давал откуп дорогими шкурками, чем и обнаруживал свое малодушие… Бур-Ань понимала причину этого, понимала, почему зыряне несчастны, но как облегчить их участь?.. И тем более ей было грустно, что она не могла сделать счастливыми своих соплеменников, несчастных не потому, собственно, что они находились под властью русских князей, а потому что сердце их было недоступно для добрых чувств, дающих облегчение самому обездоленному человеку.

– Да, тяжела наша жизнь, но как же помочь горю? – тихо прошептала она и глубоко задумалась над этим вопросом.