Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

– Из Новгорода Великого мы, из самого Новгорода Великого, – продолжал атаман, лукаво поблескивая глазами. – По Волге-реке мы погуливали, торговлю на лодках вели, барыши большие загребали. А теперича в Пермь пожаловали без спросу у твоей милости княжьей, не во гнев будь сказано тебе, князь высокий… А зовут меня Василь Киприянович, Арбузьев по прозванию, а роду я боярского новгородского. А это мои сотоварищи, помощники мои преусердные… Не знаю, как примешь ты нас, князь высокий?

– Душевно рад я вам, гости дорогие! – горячо воскликнул Микал, поспешно слезая с лошади. – Добро пожаловать хлеба-соли откушать ко мне, как на Руси у вас это водится!

И он взял за руки Арбузьева и повел его за собою, выражая этим свое искреннее желание принять гостей со всем радушием, на какое только был способен.

Новгородцы двинулись за своим предводителем и, идя к княжескому дому, расспросили наконец, с каким врагом дрались пермяне в минувшую ночь, памятную для обитателей городка. Это их всех раздосадовало до крайности, потому что, находясь в нескольких часах пути от подобного кровопролития, они не могли участвовать в схватке со злыми вогуличами, известными по убийству епископа Питирима.

– Только бы подоспеть нам к тому времени, ни один бы вогульчишко цел не ушел! – говорили они, слушая рассказ Бурмата о сражении с ордою Асыки. – У нас уж обычай такой: до последнего человека биться! А там победа аль нет – верно конец скажет…

– А слышь-ка, воевода почтенный, – обратился к Бурмату тот новгородец, который первым увидел труп обезглавленного вогула, привлекшего к себе всеобщее внимание, – никак, посреди вас русские люди обретаются?.. Наверное, помогали вам вогулов бить…

Воевода мотнул головой.

– Не было вчера посреди нас людей племени русского. Одни мы с вогулами билися.

– Да, может, запамятовал ты, воевода почтенный? Мало ли того не бывает. Может, хоть один русак да был среди вас, когда вы вогулов отгоняли?..

– Не было ни одного русака посреди нас, правду я тебе говорю! – с твердостью произнес Бурмат, удивленный настойчивостью новгородца. – А мне ведь поверить можно. Завсегда я в Покче нахожусь.

– Вестимо, поверю я тебе. И все мы поверим тебе, воевода. Только кто же башку снес вогулу тому, который у ворот лежит? Неужто ваш же пермянин поработал так?

– А это, други мои, князь поорудовал, мечом своим широко размахнулся. У него ведь силушка немаленькая!

– Да неужто князь ваш силач такой? Вот уж не думали, не чаяли мы!.. А мы было на человека русского положили… Ишь ты, оказия какая! Право, оказия!..

И все хлопали руками от удивления, не ожидая встретить в Перми Великой витязя, ссекающего одним ударом человечьи головы. Микал сразу поднялся в глазах новгородцев на большую высоту, потому что редкий из них мог похвастать тем, что снес когда-нибудь «башку вражью» единым махом, как это сделал повелитель Перми Великой.

Все русские гости – а их было шестьдесят шесть человек – вступили во двор княжеский, где для них стали готовить столы, чтобы угостить их теми сикасами (кушаньями), какие могли найтись под руками княгини Евпраксии и ее прислужниц в это тревожное утро.

IX

Новгородцы не успели еще как следует попробовать княжеского хлеба-соли, как в Покчу приехал и чердынский князь Ладмер, призамешкавшийся было дома с какими-то делами.

Ладмер уже знал все о ночном событии, потому что утром к нему был отправлен гонец с вестью о битве с вогулами в стенах Покчи, что крайне озадачило и встревожило старого князя. Этот гонец прискакал в Чердын как угорелый, крича во весь голос о поражении Асыки, считавшегося многими непобедимым и неуязвимым. Ликование всех было полное. Зазвонили даже в три единственных колокола в Иоанно-Богословском монастыре, где проживал игумен и шестеро иноков. Но народ не пошел в церковь, не находя в том душевной потребности, – Василий же Арбузьев с товарищами успели до прибытия вестника сесть в лодки и отвалить от чердынского берега, чем и объяснилось их полное неведение о происшедшем в Покче кровопролитии.

– Эх, дядя, – встретил Ладмера Микал, – беда за бедой на нас валится! Просто хоть жизни лишайся!..

– Что ж делать! – отозвался Ладмер, здороваясь с племянником. – Надо, друг мой, духом крепиться…

– Знаю я, робеть нам не следует. Знаю, что плохо нам придется, ежели мы руки опустим. Но силы-то, силы где нам призанять, коли на нас враг понасядет?

Ладмер подергал свою сивую реденькую бороденку, пожевал губами и сказал:

– А сила в Перми у нас найдется, князь дорогой. Была бы голова твоя на плечах по-прежнему. А с нею уж мы не погибнем.

– А может, погибнете скорее еще, – усмехнулся Микал, в глубине души довольный открытою лестью дяди. – Времена теперь приходят тяжелые. Вогулы шевелиться опять начали. С Асыкой едва мы поуправились в ночь минувшую, да и то нам поп немало помог… А без попа неведомо бы еще, кто кого поборол, ибо тьмы вогулов к Покче подступали…

– Слышал я про доблесть поповскую, но мало ли того не бывает, что случай людей спасает? Нельзя же честь победы попу отдавать. Не поп, а ты, полагаю я, Покчу от разорения спас. А попу посчастливилось только случаем попользоваться…

Микал стал возражать дяде, доказывая, что не случай, а единственно беспримерная храбрость отца Ивана помогла покчинцам отогнать неприятеля, но Ладмер просто слышать не хотел о чудесном заступлении Божием за погибающий городок, почти уже взятый вогулами… Ладмер был упрямый старик, принявший православие не по сердечному влечению, а по примеру старшего князя, от которого нельзя было отстать. На христианство он смотрел презрительно, разделяя мнение большинства пермян, что русская вера губит Великую Пермь, поставленную в крайне тяжелые условия во всех отношениях… На Микала резкие отрицания дяди произвели впечатление ушата воды, вылитой ему на голову, что заставило покчинского владетеля как будто даже поколебаться в своем убеждении о происшедшем чуде, удостоверяемом показаниями пленных вогулов.

– Ну, ладно, оставим этот разговор на время недолгое, – сказал он нерешительным голосом, не глядя в лицо Ладмера. – По-моему, одно хорошо, что жару Асыке мы задали. Попомнит он, собака поганая, каково в Покче его приняли. А отца Ивана мне жалко до слез, право слово! Не мог ведь оборонить я его от злодея проклятого… Погиб он смертью мученической… А слышь-ка, дядя любезный, – переменил тон Микал, – прибудет ли сюда игумен чердынский мертвых хоронить, как о том с гонцом я наказывал?

– Прибудет, вестимо, прибудет, коли требуют. Ведь в том и работа его.

– А у нас работа другая пойдет, не поповская. С вогулами сумели мы управиться в ночь минувшую, теперь готовиться надо Москву встречать. А Москва ведь не чета орде вогульской, я думаю.

– Новгородцы помогут нам Москву отогнать, потолковать только надо с новгородцами.

– Для того-то вас, князя чердынского да князя изкарского, и в Покчу я призвал, чтоб с вами да с новгородцами сообща порешить, миром аль войной Москву встречать. А новгородцы на Москву крепко зубы грызут, наверное, не откажутся помощь нам дать по силам своим. А когда князь Мате прибудет из Изкара, тогда мы окончательный совет учиним, чтоб после всем в ответе нам быть, ежели что худо случится…

Разговор этот происходил у них на крыльце княжеского дома, где Микал встретил Ладмера. Когда же они вошли в горницу, то Василий Арбузьев, сидевший тут, озадачил их такими словами:

– А вот и другой князь пожаловал!.. Так что ж, по рукам, что ли, князья почтенные? Давайте супротив Москвы заодно идти. У меня шесть десятков с лишним людей наберется – и все ратники бывалые; у вас, князей, наверное, тьму-тьмущую пермян нагнать можно, только бы охота была. А потому рискнуть непременно надо, князья почтенные, на счастье наше общее. А я уж все силы положу, чтоб насолить Москве загребущей!..

Глаза новгородца загорелись гневом и злобою. Руки судорожно сжались в кулаки, показывая, какие чувства питал он к «Москве загребущей». В голосе его прозвучали угрожающие нотки, заставившие попятиться назад князя Ладмера, который не понимал по-русски и, услыша неприязненный тон Арбузьева, вообразил, что тот набросился на него или на Микала с какими-нибудь оскорбительными или ругательными словами.

– Чего это он? Что ему надобно!.. – пробормотал старик, оглядываясь на племянника.

Микал объяснил ему, в чем дело, после чего Ладмер сразу оживился и внимательно начал прислушиваться к словам русского гостя, речь которого постепенно переводил и передавал ему Микал.

Новгородец переспросил снова:

– Так, значит, по рукам, что ли, князья почтенные? Согласны вы Москву встречать стрелами да копьями? А она ведь скоро к вам пожалует… Аль, может, головы свои под веревку московскую протянете вы с покорностью кроткою?..

– Не поддадимся мы Москве без борьбы, не преклоним пред нею выи покорной! – проговорил Микал, энергично тряхнув головою. – Не хотим мы стать рабами московскими… С радостью мы помощь вашу принимаем, ибо ведь вы, новгородцы, витязи преотменные, умеете в ратном поле за себя постоять… А посему вот тебе рука моя, Василь Киприянович! – протянул он руку Арбузьеву, который крепко пожал ее. – Станем с сего дня друг за друга стоять, как братья родные! Станем сообща против Москвы промышлять, а там уж увидим, что выйдет у нас…

– Вот это ладно, друзья мои! Ладно, ладно! – бормотал Ладмер, тоже протягивая руку новгородцу. – Прогоним мы москвитян из страны своей, ежели сюда они пожалуют!..

– А по такому случаю выпить надо! – возгласил Арбузьев, показывая на стол, где возвышались два жбана с пивом и брагой, красовался узкогорлый кувшин с заморским вином, доставленным в Пермь волжскими купцами, и стояли две медные ендовы и три стакана. – Да будет наш союз удачен и крепок… и да сгинет, прости Господи, окромя храмов святых, Москва проклятая, которая многих людей несчастными сделала!..

– Да сгинет Москва проклятая! – повторили князья и выпили с новгородцем сначала по стакану вина, а потом попробовали пива и браги, отчего в голове у них немножко зашумело.

– Эх, други мои сердечные, князья разлюбезные, – заговорил Арбузьев, утирая концом полотенца бороду, смоченную пивом и брагой, – не подумайте вы, что взаправду я с товарищами своими, по Волге-реке гуляючи, торговлю на лодках вел да загребал барыши большие. Не до торговлишки было нам, по правде сказать, не на такой мы путь вступили, когда из дому своего утекли на Волгу-реку на раздольную, на раздольную речушку вольную… От московской ведь плахи утекли мы, ибо порешил нас князь московский лютой смерти предать за удаль нашу молодецкую да за излишнюю прыткость бесшабашную…

Говоривший вздохнул всею грудью, выпил еще стакан и продолжал:

– В прошлом году это вышло, когда государь московский руку свою на Новгород Великий наложил, поразил его как язва египетская. Наверное, слышали вы, как тьмы московских воинств свирепых вторглись во владения новгородские и начали жителей беззащитных избивать, учинили кровопролитие страшное… Воеводы пример всем показывали, говорили, что щадить никого не надо, ибо-де все крамольники заведомые!.. И застонала страна новгородская!.. А следом за воеводами своими, как коршун за коршунятами малыми, препожаловал сам князь Иван, владыка московский, возжелавший упиться кровью людей новгородских… И выступили полки наши навстречу злым недругам, которые хуже татаровей были, ибо никому пощады не давали, даже ребят грудных за ноги хватали да о каменья головой разбивали!.. Но плохо пришлось нашим ратникам, измена все дело сгубила. Сначала на Коростыне несчастье приключилося, а потом чем дальше, тем хуже пошло. Не благословил, вишь, владыка нареченный наш, Феофил, полк свой в сечу идти: богопротивно-де на царя православного руку поднимать… А воины владычные его послушалися, в сторону от нас отошли, наперед о том не сказавши, а москвитяне той порой на нас нагрянули да рать нашу по полю рассеяли, точно и не было ее!.. А кого москвитяне в полон взяли, тем Холмский-князь, воевода Иванов приказали носы да губы отрезать – да и послали их в Новгород истерзанными, на страх новгородцам прочим…

– Ой ли, да неужто так было воистину? – переспросил Микал, думая, что ослышался. – Неужто москвитяне так зверствуют?

– Москвитяне, брат, не то еще делают! – усмехнулся Арбузьев, выпивая опять стакан вина. – Они и Христа Самого снова распяли бы, если бы Он, Всемилостивый, снова на землю бы спустился…

– Да ведь веры православной же они. А вера православная даже врагов любить повелевает, как о том попы да монахи нам рассказывали…

– А вы слушайте больше попов да монахов ваших, они вам не то еще расскажут! Потому как кто для вас попов да монахов поставляет? Ведь тот же епископ зырянский, который под московской рукой состоит? А епископ зырянский, вестимо, за Москву горой стоит… Ну, и попы с монахами тоже…

– А пожалуй, и взаправду оно так. Как я не смекнул о том раньше? – почесал голову Микал и передал об этом Ладмеру, который был доволен, что суждения новгородца слово в слово сходились с его собственным мнением.