Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

– На Изкар идут москвитяне! У Низьвы-реки уже стоят… Там они человека одного поймали, который в селении Кам-горте жил. И стали они его спрашивать: как бы на Изкар полегче попасть? А человек тот немым прикинулся, ничего в ответ не сказал. А ночью убег он от москвитян и князю Мате обо всем доложил. А князь Мате тебя о том оповещает, князь высокий. Пускай-де готовятся в Покче, и в Чердыне, и в Уросе врага встречать, либо Изкару помогу давать, ибо неведомо еще, пойдет ли вся рать московская на Изкар, аль часть только на него насядет, а остальные на Покчу пойдут, либо на Чердын, либо на Урос, куда им лучше покажется…

Посланец был крайне взволнован и перепуган, рассказывая о приближении неприятеля к Изкару, являвшемуся единственным оплотом Верхней Перми. Настроение его мало-помалу передалось и Микалу, не скрывшему своего смущения от Арбузьева, который дружески хлопнул его по плечу и сказал:

– Э, полно, князь! Не горюй, не печалуйся прежде времени! Ведь это от тебя не уйдет. Успеешь еще потужить, поплакать в Москве, в гостях у Ивана Московского, куда тебя увезут беспременно, ежели ты в руки москвитян попадешь. А посему дело надо делать скореича, чтобы не угодить нам в руки вражеские… По-моему, так надо делать…

И Арбузьев раскрыл свой план.

По его мнению, следовало приступить к решительным действиям, не дожидаясь почина со стороны московских воевод. В распоряжении его, Арбузьева, имелось шестьдесят шесть добрых молодцев, в которых он верил как в самого себя; кроме того, человек двадцать из обитателей Малого Новгорода, преимущественно здоровая сильная молодежь, присоединились к его отряду, являвшемуся, таким образом, довольно внушительною силой, не уступающею москвитянам в ратной доблести. У князя Микала уже стояло в Покче, в полной готовности к бою, более тысячи добрых ратников, большинство которых метко стреляли из лука, что служило показателем их способности к воинскому делу. В Чердыне у князя Ладмера тоже набралось бы до тысячи душ ополчения, да в Уросе половина того числа, благодаря чему, в общей сложности, можно было составить рать численностью не менее трех тысяч человек, которые по первому знаку готовы были идти туда, куда им прикажут.

Арбузьев основательно рассудил, что с таким воинством нелишне будет рискнуть схватиться с врагом, не дожидаясь его нападения на городки, взятие которых, безусловно, решило бы судьбу Перми Великой. Конечно, за валами и частоколами не в пример легче было сдерживать натиск неприятеля, но зато в каждом городке пришлось бы держать по особому отряду, достаточному для того, чтобы защищать городские укрепления. А это разобщило бы силы пермян и позволило бы москвитянам разбить защитников по частям, по мере приближения к тому или другому городку, обороняемому каждый своим отрядом. Поэтому Арбузьев предложил Микалу двинуться всею массою к Низьве-реке, навстречу наступающему неприятелю, оставив в Покче, Чердыне и Уросе по маленькому отряду стражи для ограждения их от всяких случайностей. К тому же продолжающие прибывать ратники, спешившие из отдаленных поселков, могли оборонять городки, сравнительная безопасность которых была таким образом обеспечена.

Микал подумал и согласился, находя, что в случае неудачи первой попытки пути к отступлению не будут закрыты и что, в конце концов, они могут еще запереться в городках, подготовляемых к долгой осаде. Решено было идти навстречу москвитянам и сразиться с ними посреди лесов, не давая им времени взять Изкар, куда они двигались, по словам посланцев князя Мате.

В Чердын и Урос были посланы гонцы с приказом выступать всем ратникам, во главе с воеводами, к Покче, для дальнейшего следования на Низьву-реку, где стояло вражеское воинство. Приближалось время решительных действий, рисовавшихся воображению пермян страшным и неотвратимым роком, нависавшим над их головами. О Боге христианском все забыли, ибо трудно было представить помощь Бога христианского, если против Перми Великой шли люди под знаменем этого Бога, возлюбившего и возвеличившего народ московский. Даже сами удальцы новгородские забыли помолиться перед походом, к большому удивлению Бурмата, считавшего их добрыми христианами.

– Ну, люди! Перекреститься не хочется им!.. А про наших и говорить нечего… Отшатнулись все от Бога истинного!.. – скорбел воевода и тайком усердно молился, один из всех сохраняя теплую веру в Господа.

Через сутки к Покче стали подходить толпы чердынских ратников, предводительствуемых воеводой Мычкыном, за которым прибыл и сам Ладмер, пожелавший лично проводить своих воинов в поход на страшных недругов. Пускаться с ними на москвитян Ладмер отказался, сославшись на свою старость и дряхлость, что было вполне справедливо. Из Уроса прибыли немного позднее, причем тамошний воевода, Зыран, привел ратников вдвое боле того, чем ожидалось, что крайне обрадовало Микала и Арбузьева.

– Совсем как заправское воинство! И счетом не мало тут будет – почти ведь три тыщи наберется! – воскликнул новгородец, оглядывая разносоставное скопище пермяков, зырян и отчасти других народцев, сошедших к стенам Покчи. – А там еще Мате нас поддержит!.. Ну, брат, держись, Москва!..

– Эх, кабы взаправду нам Москву победить!.. – вздохнул Микал и, присоединив покчинцев к подошедшему ополчению, выступил из Покчи, имея под руками воевод Бурмата, Зырана и Мычкына, начальствующих каждый над своим отрядом.

Арбузьев пошел впереди, горя нетерпением увидеть москвитян и наделать им всяческих пакостей в отместку за зверства их, сотворенные в новгородской области.

К Мате был послан гонец с предложением немедленно примкнуть со своими силами к общей рати, если тому не помешают москвитяне. А это было дело возможное.

XIII

Князь Федор Давыдович Пестрый благополучно довел свое войско до пределов Перми Великой, считавшейся такою страною, за которою уже начинались места «незнаемые», незаселенные, а может быть, и край света недалеко от нее был, о чем, впрочем, никто не мог сказать ничего определенного. Конечно, поход ему дался не даром: много невзгод пришлось вынести и ему самому, и помощникам его, и всем ратникам рядовым, мерзнувшим зимой на стуже, достигавшей такой жестокости, что даже дыхание спирало; весной же немало терпели от воды, переполнявшей болота и реки, которые, слившись воедино, образовали безбрежное море, покрывшее наполовину все леса, странно выглядывавшие из этого громадного водяного пространства.

Дружинники сначала роптали, говоря, что они «не гуси-лебеди по такому водополью плыть», но потом, смастерив самодельные лодки-плоты, ободряемые ласковыми окриками «большого воеводы», заботившегося о них как о детях родных, весело заработали шестами и веслами, лавируя по лесным рекам, направление которых указывали им опытные проводники-зыряне.

Эти зыряне, – а их было пять человек – происходили из жителей привычегодского края, считавшегося бесспорною волостью московскою. К Москве они относились, положим, без особенной приязни, но обещание хорошей платы за верную службу заставило их искренно стараться на пользу москвитян, идущих покорять их соплеменников – зырян и пермяков, осевших в верховьях Камы и Печоры.

В самый разгар весны московское войско добралось до водораздела, образуемого притоками Камы.

Здесь Пестрый решил переждать убыли воды, чтобы двинуться дальше по лесной тропе, сокращавшей путь более чем в три-четыре раза против того, если бы плыть по извилистым речкам, делавшим громадные околицы.

Ратники построили шалаши на возвышенном месте, развели огромные костры и целых две недели благодушествовали, поедая привезенные с собой припасы, которых было великое множество. Некоторые ухитрились даже соорудить заездки для ловли рыбы, плескавшейся в тихих заводях, представлявших укромные уголки для метания икры, оплодотворяемой для дальнейшего потомства. Тут много было поймано стерлядей, лещей и окуней, которыми, конечно, прежде всего полакомились начальные люди, принимавшие приношения подчиненных как должное, принадлежащее им по праву.

Отсюда, по спаде воды, князь Пестрый повел свою рать по сухому пути, указываемому проводниками-зырянами, бывавшими раньше в этих дебрях во время зимних охотничьих промыслов. Потянулись отдохнувшие ратники в неведомую даль, бодро топоча ногами по мягкому моху, зеленеющему под гигантскими, поседевшими от старости деревьями. Загудели человеческие голоса под сводами векового леса, нарушая его величавое спокойствие. Заржали московские лошади, навьюченные съестными припасами, захваченными с собой Пестрым в таком количестве, что продовольствия могло хватить вплоть до Петрова дня, если бы даже до тех пор все время пришлось мыкаться по безлюдным, необитаемым местам. Но вот через две недели перед глазами москвитян блеснула река, сдавленная с обеих сторон стенами темного непроходимого леса. Вода в реке казалась черною, вероятно, по причине большой глубины, довольно редкой в подобных лесных истоках. Проводники радостно воскликнули:

– Сед-ю! Сед-ю!.. Черная река называется! – пояснили они москвитянам, вопросительно глядевшим на них. – Отселя на плотах можно плыть, на Каму-реку скоро вынесет… А дальше пути мы не ведаем, не взыщите с нас, добрые люди!..

– Что ж, и на том спасибо, что доселя довели вы нас, – сказал Пестрый и отпустил всех проводников, наградив их за верную службу.

Закипела спешная работа по изготовлению больших прочных плотов, на которых можно было бы сплавить и лошадей со всяким скарбом и припасами, значительно полегчавшими после перехода по сухому пути… На другом берегу были замечены какие-то люди, несомненно уже обитатели Перми Великой, рубежом которой считалась речка Черная. Это заинтересовало Пестрого, пожелавшего поглядеть на пермян, нужных, кстати сказать, и для допроса о том, каким путем легче идти к пермским городкам и что делается в Перми Великой. Охотники для поимки «языков» нашлись. Это были пятеро отчаянных головорезов, живо переплывших реку на двух связанных бревнах и устремившихся за невзрачными лохматыми людьми, прятавшимися в чаще деревьев. Но результат получился неутешительный. Пермяне, как зайцы, метнулись в глубину леса и скрылись из глаз преследователей, криками и стрелами заставлявших их остановиться. Обескураженные воины принуждены были вернуться ни с чем.

Пестрый улыбнулся и сказал:

– А прытки, одначе, люди здешние! От таких молодцов утекли!.. Ну, да и то принять в расчет должно: они ведь от смерти спасались, потому как стрелами вы осыпать их начали. А стрелами ведь беглецов не останавливают, но завсегда добром кричат. А у вас на то сметки не хватило, стало быть? Эх вы, ребята несмышленые, храбрецы пересоленные!..

«Храбрецы пересоленные» только покраснели от таких слов большого воеводы и молча отошли в сторону, сознавшись в душе, что действительно поступили не совсем правильно.

Сведения об удобнейшем пути, таким образом, добыты не были, но в среде ратников нашлось много людей, проходивших с князьями Руно и Звенцем через Великую Пермь в 1468 году, при возвращении с набега на черемисскую землю. Они доложили начальникам о том, что помнят кое-какие места, посещенные ими при названном походе, ознаменованном удачными стычками с казанцами и подвластными им народцами. На Каме они могли бы указать начало пешеходной тропы к пермским городкам, являвшимся целью похода князя Пестрого.

– А ладно, – промолвил большой воевода, выслушав уверения ратников. – Погляжу я, что выйдет из вас. А только не позабыли ли вы места здешние, как я их позабыл, не бывавши здесь?..

Пестрый любил пошутить, обращаясь со своими подчиненными, но его видимое сомнение в памяти самодельных проводников-ратников оправдалось впоследствии: пришлось много дней поколесить по лесам в поисках настоящей дороги, которую так и не могли найти вплоть до приближения к реке Низьве.

По Черной московское войско сплыло в Каму, там вышло на берег и целые десять суток пробиралось по лесам и болотам, замащивая трясины жердями и бревнами, по которым свободно проходили и люди и лошади. Воины, вызвавшиеся указывать дорогу, смущенно молчали, потерявшись в страшных чащобах, окружающих их со всех сторон. «Языка» поймать не удавалось, хотя часто ратники разведочных партий видели перед собой низкорослых всклокоченных людей, испуганно шмыгавших между деревьями, откуда их нельзя было достать. Однако, по соображениям одного ученого монаха, бывшего при Пестром в числе пятерых духовных лиц, посланных митрополитом Филиппом, москвитяне двигались по верному направлению, а именно к реке Колве, считавшейся сердцем пермского края.

И вот перед глазами грозных пришельцев стали открываться небольшие расчищенные места, уставленные маленькими лачужками, покинутыми разбежавшимися жителями. Ратники заметно ободрились. Начальники приняли веселый вид, радуясь, что приближались к заветной цели, так долго не дававшейся им в руки. Несомненно, Колва была неподалеку, о чем следовало разузнать теми или другими способами. И вдруг, к удивлению москвитян, в стан их явился худой, изможденный человек, высокого роста, широкоплечий, с болезненным блеском черных глаз, глубоко запавших в свои орбиты. На вопрос «Кто он такой», человек этот отвечал по-русски:

– Племени русского я. Из Новгорода Великого я прибыл сюда к землякам своим, кои в Малом Новгороде живут. Такой городок здесь есть, может, слыхали о нем?

– Как же, слыхали кое-что. Говорят, новгородцев тут много живет?

– Около полсотни наберется, пожалуй… А я к вам по делу пришел. Ведите меня к воеводе вашему. Ему я все обскажу.

Новгородца отвели к Пестрому, отдыхавшему в своем походном шатре. Пестрый оглядел новгородца с ног до головы и спросил:

– Какое же дело твое, добрый молодец? Говори все без опаски, люблю я правду слушать…

– Хочу я помочь вам пермян покорять, укажу вам дорогу к городам ихним…

– Чего ж ради помогаешь ты нам? Неспроста же к нам ты качнулся?

– Обидели меня сотоварищи, из Малого Новгорода прогнали. Подрался я, вишь, со старостой Коротким, скулу ему набок повернул. А он на вече жалиться стал, понавел туману на всех, просто хоть четвертуй меня за дела неподобные, о коих я и слыхом не слыхивал. А крикуны вечевые даже обрадовались, не любили, вишь, меня за слова язвительные… ну, и присудили на вече: выдворить меня из Малого Новгорода на все четыре стороны… яко татя какого непотребного…

– А ты и захотел им за то отплатить, а? – усмехнулся боярин и укоризненно покачал головой.

Незнакомец горячо воскликнул:

– Человек бо я есть, воевода славный! А человек завсегда человек… возгорелось сердце мое на обидчиков… Потому как три недели с лишним по лесам я скитался, всякою дрянью питался, ни часу покою не знал! А пермячишки эти проклятые как зверя меня травили… Ну, и не могу я обиды стерпеть, покажу вам дорогу к городкам пермянским… и все как есть обскажу, ежели позволишь ты речь мне держать…

– Говори, я слушаю тебя, – наклонил голову Пестрый и, брезгливо поморщившись, приготовился внимать новгородцу, который не нравился ему тем, что в отместку за обиду, нанесенную ему вечем Малого Новгорода, не задумался предать свою новую родину.

Новгородец, которого звали Иваном Шувалом, подробно рассказал ему о современном положении Перми Великой, об укреплении пермских городков, наполненных тысячами защитников, о прибытии в Покчу партии повольников с боярчонком Арбузьевым во главе, вступивших в союз с местными князьями, порешившими биться с Москвою на жизнь и на смерть, что было подтверждено у них клятвою. Затем Шувал сообщил о том, что вера православная среди пермян только на ниточке держится, ибо все к Войпелю поганому вертаться замышляют, даже князья туда же глядят… Вообще, положение было серьезное, обещающее большие трудности, особенно при том условии, если пермяне оказались бы храбрыми людьми, исполненными твердой решимости сопротивляться русским до последней крайности.

Князь Федор Давыдович слушал и молчал, прикидывая в уме, как лучше действовать далее, чтобы без лишних потерь покорить Пермь Великую под нозе государя Ивана Васильевича. Присутствие Арбузьева с товарищами сильно обеспокоило его. Кто знает, какую штуку выкинут эти отчаянные головы, преисполненные к Москве злобы и ненависти? Не потерпеть бы, прости Господи, неудачи из-за забубенных головушек, так некстати затесавшихся в пермскую землю…

«Да нет, не может того быть, – решил Пестрый, слишком уверенный в своих силах, чтобы сомневаться в благополучном конце порученного ему дела. – Не поддадимся же мы здешним воителям, хоть и новгородцы им помогают!..»

– А какой городок других покрепче будет? – спросил он у Шувала, осененный новою мыслью.

– Покрепче всех Изкар будет, на горе высокой он стоит, каменным валом обнесен. Говорят, стойкий городок, настоящее гнездо разбойничье…