Патрология. Период Древней Церкви. С хрестоматией

Тертуллиану принадлежит множество творений, общим числом не менее сорока; до наших дней из них дошло 37. Направленность их весьма разнообразная.

Ряд трудов Тертуллиана представляют собой классический «набор» тематик предыдущего периода апологетов: апологетические (например, «Апология», «К язычникам», «О свидетельстве души», «К Скапуле»), антигностические (например, «Против Маркиона», «О плоти Христа», «О воскресении плоти») и антииудейские («Против иудеев»). Немало принадлежит Тертуллиану и произведений общенравственного характера: «О покаянии», «О молитве», «О зрелищах», «К супруге» и другие.

Есть, однако, у Тертуллиана и такие сочинения, на которые следует обратить более пристальное внимание, в которых особенно ясно отражена оригинальная (хотя отнюдь не всегда положительная) роль этого учителя древности в решении проблем своей эпохи. Среди таковых следует выделить богословские трактаты «Против Праксея» и «О прескрипции против еретиков».

Произведение «Против Праксея», написанное Тертуллианом в монтанистический период жизни, посвящено полемике с ранними монархианами-модалистами – учением, ставшим впоследствии печально знаменитым под именем савеллианства. В этом труде Тертуллиан развивает свою триадологию. Как появление модализма, первой триадологической ереси, так и богословие самого Тертуллиана (а вместе с ним и его александрийского антипода – Оригена) свидетельствуют о том, что именно начало III века задает тон в новой для Церкви богословской проблематике – триадологической. Именно с этой точки начинается подспудная подготовка к грандиозным триадологическим спорам, которые разразятся в Церкви спустя столетие.

«О прескрипции против еретиков» – это произведение важно для понимания внутренних процессов, которые отторгли этого знаменитого учителя Церкви за церковную ограду; но важно оно также и для понимания той традиции преемственности, которая связывает Тертуллиана с его младшим современником и великим святым – Киприаном Карфагенским (см. об этом ниже, п.п. 17.3.1; 17.3.3). Данный труд посвящен теме Предания Церкви и содержит элементы экклезиологии, ярко характеризующие Карфагенскую школу богословия того времени (см. об этом ниже, п. 16.4).

16.4. Важные особенности богословия

При характеристике богословского облика Тертуллиана, не столько послужившего на пользу строительства Церкви, сколько наглядно иллюстрирующего узловые церковные проблемы своего времени, первостепенное значение представляет его триадология, а также учение о Предании Церкви, рассмотренное в экклезиологическом контексте. Учение Тертуллиана о богопознании, характеризуемое максимальным ригоризмом, оказывается в конечном счете связано как с его триадологией, так и с экклезиологией.

16.4.1. Триадология: субординационизм Тертуллиана

Фактически с именем Тертуллиана, а также его немногим младшего современника Оригена догмат о Святой Троице впервые выходит как самостоятельная богословская проблема, требующая осмысления, на всеобщее церковное обозрение. Эта триадология Тертуллиана, характеризуемая обычно как субординационизм (термин достаточно общий для именования принципиально разных позиций, например, Тертуллиана и Оригена), имеет свои специфические неповторимые и ярко выраженные черты.

С одной стороны, мы видим у Тертуллиана вполне характерное впоследствии для Запада и для всякого вообще западного богослова утверждение единосущия Отца, Сына и Святого Духа, выраженное ясными и точными выражениями.

«Они (Отец, Сын и Святой Дух) имеют единую сущность, единое положение и единое могущество, ибо Один Бог» (Против Праксея. 2:2);

«Единство, производя из Самого Себя Троицу, не разрушается Ею, но сохраняется» (Против Праксея. 3:3);

«Я не откуда-то извне, а из самой сущности Отца произвожу Сына, Который ничего не делает без воли Отца и получает от Отца всякую власть» (Против Праксея. 3:4);

«Бог так желает обновить таинство, чтобы по-новому Он считался Единым через Сына и Духа» (Против Праксея. 13:31).

С другой стороны, Тертуллиан (как, впрочем, и Ориген, подходивший к этому вопросу совершенно иначе, см. об этом далее, с. 21.4.1) ставит перед собой задачу осмысления взаимоотношений Лиц Святой Троицы и человека, творения. В контекст этой проблемы он вписывает и внутритроичные отношения. Результатом такой постановки вопроса становится ложная идея, поставляющая бытие Сына и Святого Духа в зависимость от домостроения человеческого спасения. Согласно Тертуллиану, Божественные Лица Сына и Святого Духа, хотя и единосущны Отцу, но в своем реальном бытии отнюдь не предвечны, но получают его в истории: Сын перед созданием мира, а Дух – перед сошествием на апостолов и образованием Им Церкви.

Мы <…> верим в Единого Бога при сохранении того распределения [Лиц в Боге], которое мы называем «домостроительство [икономия]» <…> Таинство домостроительства <…> располагает Единицу в Троицу, производя Трех – Отца, Сына и Святого Духа» (Против Праксея. 2:2);

«Святая Троица спускается от Отца через соединенные и связанные ступени, ничем не нарушая монархии и поддерживая состояние домостроительства» (Против Праксея. 4:8).

В чем-то закономерным следствием такой ошибочной позиции становится следующий и еще дальше уводящий от церковного богословия шаг: процесс разворачивания в истории Святой Троицы переносится на жизнь человека – члена Церкви. Человек становится не просто синергийным соработником Богу в деле своего спасения, но участником, соучастником онтологии внутритроической жизни; проще сказать, Святой Дух не просто сходит на человеков и образует Церковь, но, словно подобно Сыну Божию, Сам «воплощается» в церковных членах. Очевидны логические следствия такой идеи: понимание святости церковных членов как фиксированного, совершенного состояния, невозможность для них падения и, соответственно, покаяния и т. п. Все это – типичные черты монтанизма, ереси, в которую и удалился, отпав от Церкви, Тертуллиан в последний период своей жизни.

Ниже мы увидим, как эти же тенденции проявят себя в учении Тертуллиана о Церкви и богопознании.

16.4.2. Учение о Предании и экклезиология

Учение о Предании Церкви, в котором Тертуллиан следует в русле богословия свщмч. Иринея Лионского, отражено в его трактате «О прескрипции против еретиков». Совершенно согласно с учением святого Иринея и предшествующих апологетов, Тертуллиан выделяет следующие признаки Предания:

– Полнота Откровения, сохраняемая Церковью во Христе и Святом Духе;

– Непрерывность, идущая от древности.

Такой важный признак Предания, как согласие отцов, выделяемый свв. Феофилом Антиохийским и Иринеем Лионским, выражен у Тертуллиана существенно менее явно, лишь в редких намеках.

Приведем как иллюстрацию этих тезисов некоторые наиболее яркие, порой до сатиры ироничные выражения Тертуллиана.

«Равное безумие – с одной стороны, признавать, что апостолы все зна ли и не проповедовали ничего несогласного между собою, и, с другой стороны, настаивать, что они не все всем открывали, ибо одно-де они передавали открыто и всем, а другое – тайно и немногим» (О прескрипции против еретиков. Гл. 25. Хрестоматия, с. 481);

«Заблуждение, конечно, царило до тех пор, пока не было ересей. Для своего освобождения истина ждала каких-то маркионитов и валентиниан: а тем временем проповедовалось ложное Евангелие, вера была ложна, тысячи тысяч людей крещены неправильно, столько дел веры исполнено неправильно, столько чудес совершено неправильно, столько даров получено неправильно, столько священнических обязанностей и церковных служб совершено неправильно, столько наконец мученичеств увенчано неправильно! А если все это не было неправильно и втуне, то как же <…> могли быть христиане прежде, чем найден был Христос? Как ереси могли существовать прежде истинного учения? Но, конечно, во всех делах оригинал предшествует копии» (О прескрипции против еретиков. Гл. 29. Хрестоматия, с. 490);

«Истина появилась раньше лжи <…> Наше учение никак не позднее, – напротив, оно прежде всех: таково свидетельство истины, всюду имеющей первенство» (О прескрипции против еретиков. Гл. 31, 35. Хрестоматия, с. 491–492);

«[Еретики] не от Христа получили то учение, которому последовали по своему выбору» (О прескрипции против еретиков. Гл. 37. Хрестоматия, с. 492).

Учение Тертуллиана о Предании интересно прежде всего не само по себе, а теми экклезиологическими выводами, которые делает из него сам автор. Эти экклезиологические выводы и составляют, собственно говоря, его оригинальность; они же окажут существеннейшее влияние на экклезиологию святого Киприана Карфагенского.

Главным таким выводом является идея радикального, даже юридического (по крайней мере, выражаемого в юридических образах) полагания Предания (со всем тем «объемом», что в него входит – Священным Писанием, догматами и т. д.) достоянием одной лишь Церкви Христовой. Сам термин «прескрипция», стоящий в заглавии книги Тертуллиана, имеет строго юридический характер и означает в буквальном переводе с латинского языка «отвод дела» – юридическое недопущение одной из сторон до судебного разбирательства, недопущение до спора. Этот юридический термин (равно как и характеризующие его многочисленные юридические образы, которыми насыщено данное произведение) Тертуллиан применяет к еретикам, ко всем вообще, находящимся за пределами Церкви Христовой: их аргументы не могут быть услышаны, их апелляция к Священному Писанию не имеет никакого веса на том простом основании, что само Писание, равно как и вообще все то, к чему апеллируют еретики, им вовсе и совершенно не принадлежит. Все это есть достояние одной лишь Церкви, следовательно, она одна вправе и распоряжаться своим достоянием. Такова простая мысль Тертуллиана, составляющая суть трактата «О прескрипции <…>», а вместе с тем – важный экклезиологический подход этого автора к тем вопросам, которые намного позднее, уже в XX веке, будут сформулированы как проблема «границ Церкви».

«Их [еретиков] не должно допускать к рассуждению о Писании. Если же силы их в том, что они могут обладать Писанием, то нужно посмотреть, кому оно принадлежит, дабы не был допущен к Писанию тот, кому это не подобает» (О прескрипции против еретиков. Гл. 15. Хрестоматия, с. 487–488);

«Порядок вещей требовал бы прежде выяснить то, о чем теперь единственно нужно рассуждать: кому принадлежит сама вера, которой принадлежит Священное Писание? Кем, через кого, когда и кому передано учение, которое делает людей христианами? Ибо там, где обнаружится истина учения и веры христианской, там и будет истина Писания, истина толкования и всего христианского предания» (О прескрипции против еретиков. Гл. 19. Хрестоматия, с. 488–489);

«Если они [еретики] проповедуют другого бога, то почему пользуются делами, писаниями и именами Того Бога, против Которого проповедуют?» (О прескрипции против еретиков. Гл. 30. Хрестоматия, с. 491);

«Еретиков не должно допускать к прениям о Писании, ибо мы и без Писания доказываем, что они не имеют отношения к Писанию» (О прескрипции против еретиков. Гл. 37. Хрестоматия, с. 492);

«Им по справедливости можно сказать: Кто вы? Когда и откуда пришли? Что делаете вы у меня, если вы не мои? По какому праву, скажем, ты, Маркион, рубишь мой лес? По чьему дозволению, Валентин, ты обращаешь вспять мои источники? Какой властью, Апеллес, ты передвигаешь мои границы? Что вы, прочие, сеете и пасете здесь по своему произволу? Это мое владение, мне оно принадлежит издавна, у меня прочные корни – от тех самых владетелей, кому все принадлежало. Я наследница апостолов. Я владею так, как они распорядились в своем завещании, как препоручили вере, как утвердили клятвой» (О прескрипции против еретиков. Гл. 37. Хрестоматия, с. 492–493).

Cравним тертуллианову идею о радикальной непринадлежности церковного достояния внешнему миру с мыслью св. Иустина Мученика о том лучшем, чем владеют язычники, заключающей в себе, при всем огромном сходстве постановки вопроса, иной смысл:

«Все, что сказано кем-нибудь хорошего, принадлежит нам, христианам» (Вторая апология. Гл. 13. Хрестоматия, с. 371–372).

Впоследствии, уже в V веке, блаж. Августин Иппонский, полемизируя с той традицией, которая восходит к Тертуллиану, скажет следующее:

«Все можно иметь вне Церкви, кроме спасения. Можно иметь таинства <…> Евангелие <…> веру в Отца и Сына и Святого Духа, и проповедовать ее, но нигде, кроме Церкви, нельзя обрести спасения» (блаж. Августин Иппонский. Толкование на Символ веры. Гл. 10).

Приведенные примеры показывают, что экклезиология Тертуллиана, несмотря на изрядную практическую и теоретическую ценность, имеет многочисленные подводные камни, одним из которых – и важнейшим – является понимание Тертуллианом процесса богопознания и, шире, – вообще динамики отношений человека и Бога в истории.

16.4.3. Учение о богопознании

Вытекающее из экклезиологии учение Тертуллиана о богопознании наполнено духом самой яростной богословской акривии, в его интерпретации превышающей понятие богословского акцента (см. выше, п. 4.3.2) и доходящей до крайних степеней ригоризма. Границы Церкви Христовой являются, по мнению Тертуллиана, водоразделом, делящим мир на белое и черное – и это деление простирается как на сообщества, так и на самого человека.

«Что имеют [общего] Афины и Иерусалим?.. Что еретик и христианин?» (О прескрипции против еретиков. Гл. 7.);

«У еретиков <…> все чуждо и враждебно нашей истине» (О прескрипции против еретиков. Гл. 12. Хрестоматия, с. 486);

«Мы веру утверждаем по лицам, или лица по вере? Никто не мудр, никто не верен, никто не велик, если он не христианин» (О прескрипции против еретиков. Гл. 3. Хрестоматия, с. 485);

«Какой раб надеется получить пропитание от чужого, – не скажу уж, – от врага, – господину своему? Какой воин получает подарки и жалованье от владык, с которыми нет союза, – чтобы не сказать – от врагов, – как не явный изменник, перебежчик и мятежник? Даже и та женщина искала драхму под своей крышей; даже тот стучавший ударял в дверь соседа; даже та вдова взывала не к врагу, а к судье, хотя и суровому. Никого не может наставить то, что развращает; никого не может просветить то, что затемняет. Будем же искать в нашем, у наших и из нашего, – и лишь то, что можно искать, сохраняя Правило веры» (О прескрипции против еретиков. Гл. 12. Хрестоматия, с. 486);

«Что это за шкуры овец, как не внешний образ имени христианского?» (О прескрипции против еретиков. Гл. 4. Хрестоматия, с. 485).

Суть всего учения Тертуллиана о богопознании может быть выражена простой и чрезвычайно яркой максимой:

«Ничего не знать против правила веры значит знать все» (О прескрипции против еретиков. Гл. 14. Хрестоматия, с. 487).