Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983

В тридцатых годах вёл также издательскую работу. Под редакцией Лифшица выходила серия «Классики эстетической мысли» – издания работ Винкельмана, Лессинга, Гёте, Шиллера, Вико. Редактировал также большую серию немецкой литературы в издательстве «Academia» и был главным редактором этого издательства, редактировал серию «Жизнь замечательных людей» (1938–1941). Член редакционной коллегии «Литературной газеты» в 1938–1941 гг[9 - Фамилия Лифшица появляется в новом составе редколлегии «Литературной газеты», печатаемом в номере, в середине 1939 г.]. Читал ряд курсов по истории эстетических учений и марксистской теории искусства, в частности, заведовал кафедрой теории и истории искусства в Институте философии, литературы и истории им. Чернышевского в Москве.

В 1941–1945 гг. участвовал в войне против фашистской Германии в качестве литработника. После войны вернулся к педагогической работе по философии, сотрудничал в журнале «Новый мир» и других органах печати. В настоящее время работает в Институте философии Академии наук СССР в Москве.

Мих. Лифшиц

22 сентября 1963 г

Дорогой Владимир!

Вы уже должны были получить ответ на Ваши вопросы, касающиеся «Антологии», в которой работает Лидия Яковлевна

. Она просила обо всём написать Вам. Суть дела в том, что их антология охватывает домарксистский период (III том), хронологически до 1848 г., но практически – поскольку у разных периодов это по-разному – в зависимости от содержания (однако, разумеется, в пределах XIX века).

Ваши работы могут быть интересны для сборников, о которых я Вам писал. Но размер – 4 п.л. – слишком велик. У нас идея – сделать эти сборники более доступными читателю, хорошими по изложению, не ведомственно-учёными. Подумайте над тем, чтобы выкроить что-нибудь более сжатое и сильное. Кроме того, было бы интересно что-то вроде «письма из Праги» – в свободной форме, а по содержанию – обзор научно-литературной, эстетической, философской, общекультурной жизни, но в лучшем, как говорится, антикитайском направлении.

С работами Гольдштюкера

и Свярбея

хотел бы познакомиться, но как это сделать, не зная чешского языка? И что это за работы – напечатанные, ненапечатанные?

Что касается Хватика

, то я не зря о нём спрашивал у Вас, так как он оставил у меня некоторые сомнения, что Вы ему не нравитесь; я понял, но он выказал себя дружески настроенным по отношению к Вашей приятельнице (как я понял) Ружене Гребеничковой и её мужу-философу, которого я не знаю. Он отзывался о ней весьма одобрительно. Сам я (с Хватиком) ровно ничем не ангажировался, кроме разве того, что накормил его обедом в нашей «Праге», где мы были втроём с С. Плотниковым

. Ваше предупреждение будет принято к сведению. Что я «в моде», как Вы пишете, в высшей степени льстит мне, но беседовал я с Хватиком, не зная этого. Хотя я не умею «делать друзей», но «не делать врагов» меня учит жизнь, и в этом деле я всё ещё только начинающий ученик.

Насчёт Солженицына и прочего, о чём Вы мне пишете, я совершенно с Вами согласен. В жизни, конечно, много разного; лучшее, как мы верим, должно победить. Нравится ли Вам «Тёркин на том свете»

? – Мне да.

Сборник «Теория литературы»

я начал читать, но не имел времени продолжать. Гачев

– совершенно сырой молодой человек, с большим «динамизмом».

Что из него выйдет – не знаю. Отец его, погибший в 1937 г., болгарин-коммунист, был со мной в приятельских отношениях. Гачев-junior – парень способный, но то, что я прочёл в его статье – больше, как говорит поэт, «пленной мысли раздраженье»

. Охота схватить целое есть, de l’audace[10 - Отвага, смелость, дерзость (франц.).] – как у Дантона, но на практике – всё невпопад. Палиевского

не читал, он человек способный, но вся эта группа птенцов под крылом у Эльсберга

– тайные экзистенциалисты ? la Бердяев, а я этих двуликих не люблю. Возможно, что Гачев лучше. Хуже всего жуткая чепуха вступительной статьи Эльсберга и Борева

. А впрочем, всё это – всё равно что дождь: никакого значения в смысле вменяемой содержательной марксистской мысли не имеет.

Гегелевский конгресс будет не в Праге, а в Зальцбурге

. Я на него, конечно, не поеду, но не тоскую от этого. Достаточно того, что поедут Овсянников

и Егоров

, которые сумеют с достоинством представить советскую мысль. Жаль только, что меня – не спросив на то моего согласия – пропечатали в правительственном извещении о конгрессе как возможного участника дискуссии, наряду с Лукачем, Ингарденом

и ещё кем-то. Придётся Зеленому

написать, что на меня рассчитывать нельзя, разве что пришлю какой-нибудь краткий рефератик.

Рад слышать, что домашние дела у Вас в порядке. Мои, сравнительно, тоже. На днях собираюсь стать во второй раз дедом. Старшему внуку уже четвёртый год. Всё идёт своим чередом. Относительно лекарств у меня есть одна просьба. Единственное средство, способствующее сну для меня, это Андаксин (Andaxin). Он всё время был у нас – теперь что-то исчез. Если

Вам будет удобно, поищите, пожалуйста, несколько коробок, надеюсь, что это не разорит Вас. Я в обмен могу прислать нужные Вам книги. Не мешало бы также иметь шариковые ручки Hardmuth, у нас они почему-то не производятся.

Привет Владимире и детям.

Приезжайте к нам.

Л.Я. кланяется.

Ваш Мих. Лифшиц

26 ноября 1963 г

Дорогой Владимир!

Большое спасибо Вам за хлопоты насчёт моих лекарств. Передайте, пожалуйста, мою благодарность Ружене Гребеничковой, это очень мило с её стороны, что она помогла Вам в этом деле. Что касается ноксирона, то он мне не нужен, спасибо. Это очень лёгкое снотворное, которое меня не берёт. Андаксин имеет то достоинство, что это не снотворное, а успокаивающее, седатив, а мне нужно именно это. Но Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я его достану другим путём, может быть, мне его достанут знакомые венгерцы.

За статью Вы меня благодарите слишком рано. Я сказал, что попробую, а у такого старого обманщика, как я, от слова до дела – расстояние большое. Одним словом, если ничто, никакая помеха безусловного характера, а такие у меня обычно бывают, не вклинится, то я что-то Вам пришлю, сильно враждебное по отношению к модернизму.

Ваши вопросы я как-то пропустил мимо ушей, извините меня за это, хлопоты всякие, наверно, забили голову. О Кафке, который теперь занимает умы марксистов, я мало могу сказать. Я читал его, правда, не всё. Мне кажется, он производит сильное впечатление, и это впечатление нельзя целиком отнести за счёт гипнотического влияния болезненной натуры, которое часто играет роль в подобных случаях. На меня он произвёл впечатление художника, отметку же ему я ставить не могу; дело лучше разберётся со временем. Ясно, однако, что в литературе, даже в рамках деформации, обычной для модернизма, есть больше простора для реального содержания. Это потому, что фокус живописи давно позади, а литературная проза прожила[11 - Слово «прожила» зачёркнуто, сверху написано другое, которое разобрать не удалось.] свой апогей совсем недавно, она – более позднее искусство. Вот почему я по внутреннему чувству, которое меня не обманывает, за Кафку и против Пикассо. Я имею в виду Пикассо после 1906 г., ещё больше – после Первой мировой войны и ещё больше – после его неоклассики середины двадцатых годов. Самое лучшее, что он мог бы сделать, самое умное и благородное – это согласиться с тем, что интервью, записанное Папини

, – или подлинное, или верное по духу. Живопись после 1906 г. всё более превращалась в магию, слишком связанную с рекламой и бизнесом.

Другое дело – Кафка. Я не говорю уже о тех обстоятельствах, которые сопровождали его творчество и появление его произведений в печати. Здесь нет игры и рекламы, мистификации и мистики. То, что обычно находят у Кафки – какие-то приметы будущих тоталитарных режимов, угаданные на основании мелких признаков, не кажется мне столь существенным. Если я не ошибаюсь, то в центре его мира стоит один действительно важный феномен – узость, малость всего человеческого, выступившая на поверхность в период превращения большинства людей в римских колонов

и вольноотпущенников гигантской централизованной силы. Его человек, имеющий все признаки человека, – существо настолько измельчённое, стиснутое обстоятельствами, втянутое в конвейер жизни, несмотря на внешнюю респектабельность мелкого чиновника или пенсионера, что все человеческие отношения, которыми люди привыкли гордиться, которые они обычно идеализируют, имеют здесь слишком тесные границы. Всё становится до ужаса просто. Это как если вы провожаете близких, совершили весь ритуал, а поезд не идёт. Почему не идёт? Неважно – то ли путь закрыт, то ли электростанция не работает. Прошли уже все сроки, все слова сказаны, все возможности исчерпаны. Вы начинаете тихо ненавидеть виновников вашего ожидания, притворяетесь перед ними и перед самим собой, но в конце концов – есть же границы! В старой литературе прощание, даже трагическое, совершалось по всем правилам, благородно, идеальная оболочка человека была ещё сильна. А в мире Кафки всё слишком тесно, слишком прямо, примитивно, словом – в духе цивилизации двадцатого века, разделённой на миллиарды мелких её потребителей. И вот почему здесь открывается некоторая правда, недоступная литературным формам более раннего времени, хотя на этот счёт многое уже сказали и Монтень, и Ларошфуко, и Паскаль. Что касается литературной стороны дела, то повторяю, что Кафка кажется мне художником: он свои гофмановские фантазмы и аллегории излагает простым и ясным языком реальности. Схватить этот контраст и есть именно дело художника.

Как видите, я не против Кафки, я чувствую симпатию к нему, к его честности, даже, если угодно, к его «реализму». Но едва ли в этом роде возможна целая литература, она произвела бы тошнотворное впечатление уже у ближайших подражателей. Мы никогда не знаем, не можем знать заранее, каковы пути истинного искусства, знаем только, что всё ценное в нём идёт от реального содержания, а не от рефлектированной, отражённой в себе слишком условной формы. В качестве знамени Кафка не годится.

Что Вы спрашивали относительно Гароди – я не помню. Если это касается его последней книги «Реализм без берегов»

, то она до меня ещё не дошла. Полагаю, однако, на основании её названия и рецензии Дэкса в «Леттр франсез», что это обычное ликвидаторство. Гароди может всё – он может при случае доказать, что марксизм никогда не противоречил догмату о непорочном зачатии и потому коммунисты должны идти рука об руку с католиками (у него есть книжка, в которой нечто подобное доказывается). За эту идеологию «без берегов», конечно, уважать не будут. Забавно, что Дэкс обрушивается на Лукача, который теперь уже не ревизионист, а что-то худшее, чем «сталинист», сверхдогматик.

Кстати о Лукаче. Он прислал мне свою «Эстетику»

– первая часть её представляет собой два массивных тома, настоящий романский собор. В сопроводительном письме он говорит, что это «плод нашей совместной работы». Посмотрим, каков плод. Судя по оглавлению – содержание богатое, и я думаю, что там есть много интересного, но объём меня пугает. Он прислал также свою статью о культе личности, напечатанную в итальянском журнале «Нуови аргоменти»

. Я был рад констатировать, что она вполне ортодоксальная, вплоть до очень уважительного отзыва о деятельности Н.С. Хрущёва. Дай-то бог, чтобы все недоразумения поскорее уладились. Мне рассказывали, что венгерское руководство относится к Лукачу сейчас хорошо, благожелательно. Бедный старик потерял свою опору, прекрасную женщину – Гертруд