Поход в неизвестность

– Первое это Вы. Поход к берегу в первую очередь не безопасен для Вас самих. Что нас там ждет? Вы женщина и эта дорога Вас может уничтожить. Мы сейчас слишком далеко от берега, чтобы испытывать судьбу. Вы не представляете, насколько опасен для Вас может быть этот переход. Весной, по моим расчетам все станет на свои места, все оживет, произойдет подтайка ледяного покрова, разрывы воды и мы продолжим свой путь на полных парусах. … И … Еще…

– Что еще?

– Я отвечаю за вверенное мне имущество. Оставив однажды судно, я его потеряю, и возможно навсегда. Тем самым замараю честь и достоинство офицера.

– Петр Григорьевич. Когда начинает идти речь о жизни и о смерти всей команды, вы не можете ни меня, ни имущество судна ставить на первые места.

– Это уже исходит из моих уст, как дополнительное оправдание нашего дальнейшего здесь нахождения.

– А что будет с группой Ордынцева?

– Хорошо если они остались там, на суше. Будем ждать. Время все расставит на свои места. Но если это не так?

При дальнейшем ухудшении нашего положения я теперь могу Вам сказать, что буду вынужден отказаться от продолжительных поисков их на далеком от шхуны расстоянии. Здесь велик риск потерять и остальных, ушедших на эти самые поиски. Сейчас нельзя поступать ни в коей мере неразумно, выдавая свои действия за ложный героизм.

–Извините Петр Григорьевич, мне нужно тоже, как и Вам, все взвесить, все обдумать.

ПО ТУНДРЕ К СПАСЕНИЮ

Глава 7

Настала еще одна полярная ночь этих людей, попавших в ледовый плен случайно или по злой воле судьбы. Верное решение не было найдено ни сразу, ни уже потом, когда погода стала улучшаться. Штурман не давал повода к утешению согласно своим наблюдениям и почти все теперь невольно завидовали своим друзьям, тем, кто ушел на берег ранее. Но что же стало с ними?

Над каждым из них нависла темная туча, которая опускалась все ниже и ниже, чтобы поглотить их навсегда, на огромный промежуток времени, называющимся вечность.

Непогода началась одновременно и там, где дрейфовало судно и там, где люди уже вышли к нему обратно, и там, где остались под скалой. И хотя место на берегу было немного уютнее, чем на открытом пространстве, защищено больше от ветра, злой рок догонял каждую свою жертву отдельно и прежде, чем с ней расправиться, еще долго ее мучил, медленно отмораживая конечности, то останавливая биение сердца, то вновь его каким то зловещим образом запуская, то перехватывая дыхание, а то затуманивая разум.

О «Екатерина Великая»! Если бы твою участь мог предвидеть хотя бы даже приблизительно ее конструктор, ее владелец, ее команда вместе с капитаном, то она бы не начала строиться и никто не ступил бы на нее ногой. Но пока у всех этих людей оставались только опасения о предстоящих сложностях их начавшегося плавания. Ответ скрывался за сплошной пеленой снега, уходящей к горизонту к за не имеющими конца мрачными нависшими тучами. А ветер все, колючий, промозглый, внезапный, словно затравленный пес, без конца набрасывался на людей, желая быстрее отделить от них душу, отделить ее от тела, и унести в гущу черных облаков и там разбросать их по разным звездам. Сделать то же, что он совершал со многими первопроходцами как до шхуны «Екатерина Великая», так и после нее.

Прошло несколько дней, как Рузинцев, околевая без движения в палатке, отдавал себя господу. Его товарищ, старший матрос, ничем ему помочь не мог, хотя прилагал к этому все усилия. Продукты были уже на исходе и разделенный паек уходил неравномерно. Больной в последнее время отказывался от пищи, бредил. От его ноги шел сильный запах гнилого мяса. Перелом оказался открытым сразу в двух местах. Началась гангрена и нужных лекарств, которые могли облегчить его участь, – не было. Имея винтовку, уже позже, Веретяйло, отойдя несколько миль от берега на юг в тундру, удалось подстрелить двух куропаток, но Рузинцев от приема пищи по-прежнему отказывался. От сильной метели они были укрыты между двух скал, но не от мороза, который стал еще крепче. Когда же больной, обессиленный от болевых ощущений, наконец засыпал, Веретяйло отходил ближе к берегу и подолгу вглядывался в бесконечную мерзлую гряду на север, но движения людей, долгожданной от них помощи так и не последовало. Те не большие пруты веток, безжизненно торчавшие из-под снега, не давали возможности, при их использовании на огонь, хорошо обогреться или приготовить пищу. У Рузинцева стыли ноги, руки, обморозилось лицо. А еще через несколько дней он не приходя в сознание умер. Тело его Остап обложил камнями, чтобы песцы не могли над ним глумиться и ступая по рыхлому глубокому снегу ушел не в сторону шхуны. До нее он знал, что уже не дойдет, – слишком далеко. Время возвращения команды истекло. С обмороженными руками и ногами он не мог уже принести там реальной пользы и исправно выполнять свои обязанности, а мог быть уже только обузой. Теперь он оставлял за собой следы, считая пройденные метры, путался сбиваясь, и начинал считать заново. В глубь материка его вело присутствие самосохранения. Что-то чувствовала душа, не тянуло ее в северные необозримые просторы застекленевшей глади, видел он уже в ней приближение конца своих дней, наступления темноты вечной и ранней в свои даже еще не полные тридцать лет.

Тащили ноги его подальше от того берега, от скал и ждал он помощь, любую помощь от людей. И если не успеют они ему уже помочь, то хотя бы другим, тем, кто над глыбами соленой воды и толщей льда со слабой надеждой верит в свое спасение. По дороге неожиданно сломалась лыжа и несколько дней до прихода метели отчетливо просматривался на рыхлом снегу одинокий след от его унтов. В дороге питался сырым мясом подстреленной птицы и шоколадом, разделенным предварительно на равные дольки, оставшемуся от пайка. Закрывая от изнеможения глаза, он передвигал свои отяжелевшие ноги с каждым разом намечая определенную точку, после которой думал, что больше уже никуда не пойдет, но дойдя до нее, до этого самого места, постояв немного, продолжал двигаться. Садиться не хотел, боялся заснуть и не проснуться. Потом снова считал пройденные шаги; десять, двадцать, сто, вот уже двести, двести пятьдесят. Теперь он открывал глаза, от белизны все расплывалось, но определялся вновь по направлению и снова шел. На ночевку раскапывал в снегу углубление и спал, спал пока инстинкт к выживанию не заставлял его двигаться дальше, не дожидаясь утра. Счет наступающим дням и приходящим сумеркам матрос терял. Время от времени перебирал в памяти то, что с ним было и, радуясь новой прожитой минуте в своей жизни, невольно от холода приходил в себя и уже не с безразличием думал о том, что умрет. Но время это еще не настало, раз он, хоть и понемногу, мог переставлять свои окаменевшие ноги. Через несколько дней позади его увязалось мохнатое черное животное, похожее на северную собаку. Всмотревшись в него воспаленными усталыми глазами, Веретяйло понял, – это росомаха. Зверь, который дожидается своей жертвы, и к моменту, когда она обессилит, совершает нападение.

– Значит я слишком слаб, – думал матрос, раз она за мной увязалась.

Пробовал отогнать ее выстрелом. Не помогло. А попасть в нее уже не мог. Продолжали слезиться от снега глаза, в руках слабость.

– 

Если бы не перелом у Рузинцева. Остался бы жив. Уже бы добрались к шхуне! – так он думал.

Это только спустя несколько дней он поменяет свое мнение. И еще долго будет звенеть, свистеть в его ушах морозный ветер и под ногами хрустеть этот рыхлый вязкий снег, лежащий повсюду толстым слоем и зовущий его с каждым шагом все настойчивее в свои крепкие объятия.

– А-А-А-А-А! – и ветер эхом разносит его глухой одинокий крик. В изнеможении, он, наконец, взбирается на холм и садится. Сил больше нет, их не осталось. Все. Он больше никуда не пойдет. Останутся его белые кости лежать по теплу на бархатном покрывале моха, освободив его от белого одеяла. А потом их снова занесет и потемнеют они от времени. И будет его родитель вспоминать из русского города, из Твери, со слезою на глазах. И уйдет и того поколение в небытие. Уйдет и другое. Будут новые неудачники и новые герои. И среди них земля тоже укроет свои тайны, укроет во мглу, скроет в земле, в пучине вод и уже после души их встретятся в поднебесье и будут долго вспоминать ушедшие лета, летая над прожитыми местами, и о своих в них победах и неудачах….

Глава 8

ПОИСК СУДНА

Остап открыл глаза. Долгое время он лежал в бреду и ничего не помнил. Стало отчего-то тепло. Пахло мясом, травами. Вокруг было много шкур и разговор, разговор на не знакомом языке. Это были малые народности севера, но кто, ненцы, юкагиры? Разобрать сложно.

Все пришло в движение, когда Веретяйло стал приподниматься. Пекло во рту, кружилась голова и тошнило, ног не было слышно совсем, только выше колен у паха ужасно болело так, что порой было трудно себя сдерживать, чтобы не закричать. Один из людей в яранге показывал на него, говорил что-то остальным. Вошла молодая, вся в оленьих шкурах женщина. В руках держала настой из трав. Она влила туда расплавленный жир и стала все это втирать старательно в тело Остапу, в ноги и в руки, в почерневшие конечности. Боль стала притупляться. Сейчас он вспомнил за ребят. Им можно было бы помочь. Стал показывать людям знаками, смеялся, плакал.

Пытался изобразить палкой на обратной стороне шкуры свой корабль и берег, умокая ее в чан с оленьей кровью и рисуя. Туземцы сначала не понимали, потом кто-то радостно стал всем объяснять. Старики закивали головами.

После долго промеж собой разговаривали.

Есть Остапу совершенно не хотелось, единственное, что он мог себе позволить, выпить через силу несколько глотков бульона. Ему налили отвар на травах, очень горький. Стало немного легче. На следующий день он с трудом приподнялся, предложили теплые вещи из шкур, помогли одеть, по его настоянию усадили на нарты, запряженные собаками. Через два дня он с двумя аборигенами, с плотно завязанными местным лекарем на его отмороженных руках и ногах какими то повязками в растворах трав, уже искал пологий выход к морю на лед. И скоро это сделать удалось. Через час собаки весело выскочили на зеркальную морскую поверхность, останавливаясь время от времени для преодоления ледовых навалов. А после снова резво бежали по указанному направлению моряком. Погода на этот раз стояла хорошая. Был штиль, хорошая видимость.

Больше недели ими продолжались поиски шхуны и людей, вышедших к ней. Но все было безрезультатно. В конце, на девятый день, все были уже изрядно вымотаны. Местные жители показывали пальцами на возврат к стойбищу. Их волновало состояние здоровья матроса. Тот время от времени терял сознание, бредил, кричал и когда приходил в себя, горел безумным желанием снова искать свою команду. Но вокруг была только одна и та же белоснежная огромная простыня, не расправленная на этот раз заботливой рукой хозяйки природы. Все безрезультатно.

Настал момент, когда о продолжении поиска судна уже не было речи. На обратном пути, не доехав несколько миль до яранг людей, давших приют, матрос Веретяйло Остап Акимович умер от заражения крови, результатом которого стала гангрена вследствие полученного ранее обморожения.

ГЛАВА 9

ДОРОГА В ВЕЧНОСТЬ

Собаки проваливались в рыхлый снег, натыкаясь на валуны. Ветер в буквальном смысле начал валить с ног, когда путники, по их расчетам, оставили за собой большую половину пути. Дышать становилось невмоготу. Немного облегчало лишь то обстоятельство, что ветер долгое время не менял своего направления и дул в спину, помогая тем самым движению. Коренастый Илья Ерофеевич беспрестанно подталкивал нарты, после чего возвращался к собакам. Таким образом помогал преодолевать им ледяные глыбы на пути. От тяжелого труда его лицо покрывалось испариной, борода с усами обросли ледяной коркой, на щеках, на носу, на руках образовались белые пятна от обморожения.

– Ничего, не возьмешь! Чу! Чу! – выкрикивал он собакам.

– Душков! За мной! Не отставать! Немного осталось. Завтра к вечеру должны выйти. Будем в теплой каюте чай попивать горячий! А позже смотреть вперед нужно внимательней. Огоньки должны будут просматриваться!

Боцман кричал, но ветер уносил его слова далеко вперед и Душков мог уловить только обрывки слов.

– Что, что, – продолжал выкрикивать на ходу Илья Ерофимович, – а работать с компасом меня научили! Эх, звезд бы на небе бог послал, ничегошеньки не видно, Идем на ощупь!

– Я, я больше не могу, – твердил его подчиненный. Мы не найдем судна! Мы идем в другую сторону!

Вид у Душкова стал рассеянный, даже чудаковатый, нерешительный. Он часто отставал от упряжки. Человек он был мнительный, не волевой, но до сих пор послушный и знающий свою работу. Отрицательные качества в его характере стали заметны уже после выхода именно на этот маршрут. Там же, на шхуне, распознать это было сложно. Опыта подобных походов у него не случалось, да и на большой воде он оказался непонятно как. Ходил на речных судах по Неве. Жаловать, так, особо никто не жаловал. Привилегий больших не даровали. Человек незаметный. Семьи не было, хотя в его двадцать семь можно было и обзавестись. Немного увлекался поэзией. Любил очень Пушкина. Его иногда в команде и называли поэт. Из всех родных в живых оставалась только мать, уже в значительно преклонном возрасте и надеяться она могла только на сына, единственного. Досмотрит, докормит. Любили они друг друга очень крепко и не чаяли друг в дружке души. Не отпускала она его в это плавание. Но больно Виниамину перемен хотелось, покорять недоступные места на севере России, о которых так много говорили и писали в газетах, хотелось и себя закалить, испробовать в предприятии этом, характер выработать, чтоб было о чем вспомнить, да может внукам рассказать. Хотелось, чтобы заметили его, наконец, уйти и от нищеты позорной, получив после плавания, согласно договора, изрядную сумму и зажить, как господа, заново, ни в чем себе не отказывая. А могло бы случиться и так, что покорив со всеми Ледовое море и забравшись в воды Тихого океана он найдет для себя там такое! Эх! Но видно не суждено в этой жизни ему в далеких краях ногою своею стать.

– Илья Ерофимович! Нас звали для того, чтобы мы выполняли свои обязанности, а не помирали! Никто не говорил, что помирать придется ведь, а?!

– Перестань Душков ныть, за собаками лучше смотри, они наши спасители, не будет их, – не будет и нас.

– Не могу Ерофимыч. Сил не хватает. Вы человек, другое дело, крепкий, жилистый. У Вас получится, Вы доберетесь до шхуны.

– А нас то, насильно, никто и не толкал. Кто за славу, а кто и за чайную награду. Из любопытства сюда никто не попал. Вишь, ветер сегодня уже в другую сторону. Вбок дует, все вперед норовит зайти.

– А мы, – запыхавшись, еле поспевая, кричал Душков, – мы, может, и не туда идем?!

– Туда! Я недавно банки наши видел. Остались еще с того привала, как туда, к берегу шли, а это значит, идти осталось не многим более суток.

Банок никаких боцман не видел. Видеть их было нельзя хотя бы потому, что их бы уже несколько раз занесло огромным слоем снега. Но Душков верил, верил и шел переставляя свои ватные ноги по снегу, под которым его еще надежно держал лед, но он, тот лед, на самом деле зыбкий, не умеющий жить вечно, а, как и человек, подвластный законам природы, пока еще гуляющий в безбрежных просторах Арктики и словно игрушками, забавляющийся пришедшими на него людьми, притягивающий их к себе все ниже, словно магнит и носящий их на себе, пока северное солнце его, наконец, не расплавит и не спрячет незаметную крошечную ношу в ледовое море, хранящее в себе тайны поколений, на свое холодное могильное дно, укрыв километровым слоем горькой соленой воды.

– Отдохнуть, отдохнуть надо, Илья Ерофеевич!

– Надо. Давай собак распрягать, мы без них не согреемся Вот так! Теперь немного снега и кусков льда выложить против ветра. Хорошо. Так закроет сторону нашего парусинового домика. Хватай конец, привязывай к упряжке!