Либертанго

– Ну да, я – саботажник! – обрадовался Макс. – Хотя – с какой стороны смотреть. Вот я тебе расскажу: у нас, в смысле – у русских, был такой шпион в Германии, мой тезка, между прочим – Макс фон Штирлиц. Ну, там, вообще: война, немцы, Гитлер – ты в курсе, нет?

– Где уж мне, – сказала Ципи. – У меня дедушка, между прочим, погиб в концлагере.

– Понятно. Итак, Штирлиц: он там работал в своем гестапо, фашистам изнутри гадил. А в армии немецкой и вовсе не служил никогда.

Макс отлично знал, что Штирлиц работал не в гестапо, и вообще был литературным персонажем. Но это не имело значения: для него Штирлиц был живее иных «живых».

– Так вот скажи-ка мне, Ципи: ты бы упрекнула такого разведчика в саботаже?

– Погоди. Ты хочешь сказать, что для тебя Израиль и фашисты – одно и то же?

– Я хочу сказать, что любая структура, навязывающая живому, от рождения свободному человеку искусственную функцию – будь то государство, армия… даже семья! – мой личный враг.

Макс слышал собственные слова будто со стороны. Но рассудок не отпускал, цепляясь за повисший без ответа вопрос:

– Так скажите мне всё-таки, фройляйн Ципора: можно ли упрекнуть Штирлица в саботаже?

– Но у него же, наверное, была миссия: он выполнял задание русских?

– Вот именно – миссия! Он выполнял задания Центра. Пока его беременную радистку потолочной балкой не припечатало. И остался Штирлиц без связи с Центром, и пришлось ему действовать на свой страх и риск, да еще радистку эту спасать…

Похоже, началась стадия смысловых галлюцинаций. Максу явилась абстрактная вертикаль: внизу он сам, над ним витает его чреватая младенцем душа, а дальше, еще выше, где-то в бесконечности – Дух. Душа – его радистка, единственная связь с вечным Духом, и ей предстоит либо умереть родами, либо выпестовать их дитя – надежнейшего из всех возможных связных. А Дух – необъятный, находящийся вокруг и, одновременно, внутри всего, его – покуда еще бесславного разведчика в тылу врага – Центр, его Родина – либо окажется утерян навек, либо низойдет и пребудет с ним, даровав бессмертие.

– Короче, – сказал Макс, с трудом прорываясь сквозь эти видения, – если кто и может упрекнуть меня в саботаже, то лишь Господь Бог. Жаль только – связь нарушена, непонятно, что вообще теперь делать…

Вырвавшись из-под гнета абстрактной вертикали, Макс узрел наконец конкретную горизонталь дивана, на котором сидит, между прочим, симпатичная девушка. И, возможно, скучает. А он тут грузит ее телегами. Зарядив баночку, он передал ее Ципи, на которую всё еще «не действовало».

– Вкусный, всё-таки, запах, – выпустив дым, сказала она. – И вообще, всё такое странное…

Ципи оглядела помещение и уперлась взглядом в «козырек» над шкафом.

– Антресоль не свалится? Чего это она на цепях висит?

– Это кровать.

– Кровать??? Ты там спишь? И как туда залезают?

– Вон лесенка.

Подойдя к лесенке, Ципи подергала поручень.

– И прикольно там спать?

– Каждая ночь – как последняя.

– Я должна туда залезть.

– Давай-давай… А говоришь «не действует».

Закарабкавшись, Ципи на четвереньках подползла к краю, подергала одну из цепей.

– Ка-ак рухнет…

– Не рухнет: двоих выдерживает, проверено.

– Двоих-то – конечно… – Девушка обвила руками цепь и прижалась к холодному металлу щекой. – А одной тут всё-таки страшно…

– Что ж, – обреченно произнес Макс, – придется тебя выручать…

Он взялся за поручень и поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы.

В это мгновение разразился телефон. Часы показывали полночь.

Закончив на сегодня дела, Лана наре?зала кубиками арбуз и устроилась на кровати с тарелкой и вилкой. Наташа вернется после одиннадцати – надо не увлечься и ей оставить. Арбуз вкусно есть не спеша, отправляя в рот ломтик за ломтиком. Самое приятное – разливающийся в животе холодок. Никакими напитками, даже со льдом, этого не получишь. Израильский арбуз – он без косточек – не такой, конечно, ароматный и сладкий, как в детстве, в Киргизии. Но всё равно вкусный. А мама еще готовила соленые арбузы – в банках, на зиму…

Накануне, в среду, по пути с французского заезжал Макс, и они отправились на его новую квартиру. А утром разъехались каждый по своим делам. И чтобы встречаться два дня подряд – такого не бывало. Лана уже привыкла, что по понедельникам и средам он занимается французским, а после этого, часам к восьми заезжает к ней в общежитие.

Правда, однажды в один из «французских» дней Лана ждала-ждала. Все сроки вышли – часов девять вечера – и тут звонит: виноват, говорит, к друзьям после работы на минутку заскочил и плотно завис, даже французский пропустил, так что приехать сегодня не сможет. И что-то невероятное стал городить: мол, у друзей на чердаке живут крысы и голуби, которые между собой воюют, и что голуби – они хуже крыс, даром, что символы мира. И мирские символы теснят духовные по всем фронтам, а сам он – Макс – последний их – духовных этих символов – оплот…

Лана, конечно, обиделась немного, сказала, чтобы завтра позвонил, когда все духовные символы из его головы повыветрятся. Но на самом деле рада была, что всё-таки позвонил. Вообще, Макс (надо отдать ему должное) – явно не тот человек, который голову в песок станет прятать, как Руслан тогда. Если что, у него хватит духу закончить отношения по-честному, а не исчезнуть ни с того ни с сего, даже не объяснившись.

С Максом, конечно, не соскучишься: вечно что-то удумает. То заявился по-шпански одетый – не знала даже, что и сказать. Или взять хоть этих голубей с крысами – ну кому еще такое взбредет? А какую он снял квартиру! Только он, наверное, в подвале мог поселиться, чтобы на цепях подвешенным спать. Хотя там уютно. Как, впрочем, и на прежней его квартире. То есть – в его комнате. В самой-то квартире бардак был страшный. И народ подозрительнейший крутился: наркоманы какие-то, не пойми вообще кто. Хотя любопытно, конечно: совсем другие люди, в обычной жизни таких не встретишь. Жаль, что Макс не очень-то стремился меня с ними знакомить – стеснялся их, что ли? Или меня стеснялся? Про Лифту рассказывал, как там люди живут. Я бы с ним сходила, но он не предлагает. Не навязываться же… А сам всё ищет чего-то, покоя найти не может. Однажды, вообще! – звонит – на ночь уже глядя: готова, спрашивает, к забегу в ширину…

В дверь постучали. Лана оставила тарелку с арбузом и пошла открывать.

На пороге стоял Руслан.

– Привет.

– Здравствуй. – Лана была ошарашена, но пыталась это скрыть.

– Я без предупреждения, зато с серьезным разговором, – кривовато улыбнувшись, сказал Руслан. – Можно зайти?

Посторонившись, Лана пропустила гостя в комнату. Войдя, Руслан принялся озираться: он был очевидно смущен.

– Садись, не стой посередине, – Лана указала на стул, а сама села против Руслана на кровать. – Хотел что-то сказать? Забыл, наверное, поговорить два года назад?

Лана держалась холодно. Руслан явно нервничал.

– Понимаешь, – начал Руслан, – я тогда не мог… Нужно было во всём разобраться.

– И как – разобрался?

Руслан помедлил и, наконец, с трудом выговорил:

– Я понял, что хочу быть только с тобой.

– И что – ведьмы уже не боишься?