На крыльцо выскочил Петя Чел:
– Кто бьет стекло?! – заорал он. – Здесь же собаки! Порежутся – всех поубиваю!
Из дома вывалился Саня:
– Пе-тя! – Саня облапил виновника торжества. – Кто обижает – говори мне. Я ему сразу – в табло!
– Спасибо, Санёк. – Петя высвободился из медвежьих объятий. – Ты – молодец. Вот только… девчонки на тебя жалуются: говорят, ты неадекватненький.
– Да я – чо?.. – завиноватился Саня. – Я ничо. А чо я?.. Лови ее!!! – внезапно завопил он и прыгнул в дверной проём вслед за какой-то девушкой.
Петя посмотрел на Макса. Тот лишь развел руками.
– Я, собственно, скорее о Саньке? беспокоюсь, – сказал Петя, понизив голос. – Девчонки-то наши за себя постоят. А те ведьмочки, что мне жаловались – вообще чёрт их знает, на что способны…
Из дома донесся глухой удар и послышались крики. Все, бывшие на крыльце, ринулись внутрь.
Вокруг дыры в центре комнаты сгрудилась толпа, вниз светили фонариком.
– Этот, амбал…
– Гнался за кем-то и вдруг исчез…
Макс протолкался сквозь толпу и заглянул в дыру. Двумя метрами ниже угадывалась огромная куча – «культурный слой», наросший за годы использования дыры в качестве мусорки.
– Саня! Ты как?
– О-о-о, – донесся из подполья глухой стон. – Отпиздили… меня отпиздили…
– Идти можешь?
– О-о-о!
Стоны под полом перемещались. Все высыпали наружу, и вскоре из-под крыльца, из какого-то разлома, матюгаясь на чём свет стоит и припадая на ногу, показался Саня. С плеча его бахромой свисали лохмотья кожи, текла кровь: видно, падая, ободрался о зазубренные края дыры.
Продолжая стенать и матюгаться, Саня присел на камень. Макс вынес из дома его футболку и спустился с крыльца. Саня покорно надел футболку и, опираясь на Макса, встал.
– Отпиздили, – прокряхтел он. – Как же меня отпиздили…
Макс попрощался с Андреем и Ольгой, но те не обратили внимания. Они стояли на крыльце – он и она – и, казалось, даже не разговаривали. Просто смотрели друг на друга.
Весь путь из Лифты наверх Саня ковылял, опираясь на Макса, вдавливая его в землю на каждом шаге. Уже на выходе в Иерусалим Саня вдруг вспомнил про плетку, которая, вероятно, осталась в подполе Петиного дома.
– Вот и мы внесли лепту в здешний культурный слой, – сказал (а может быть, лишь подумал) обессилевший Макс. – И даже стали его частью.
Час 9. Слоновий бок
Полностью рассвело. Кругом по-прежнему вода, но при свете дня всё иначе. И настроение другое.
Ну что, к берегу?
Но я же всё уничтожил! Вообще всё: планомерно уничтожил, одно за другим. У меня ничего нет. Меня самого уже нет!
Доплывешь до берега, там разберешься. Сначала выспишься.
Высплюсь? Там сейчас и тени не сыщешь.
Ты доплыви сперва.
Доплыть не фокус: пара часов, и – берег. Дальше-то что?
А у тебя выбор? Вечно тут болтаться собрался? Ты посмотри на себя: ты же огурец… соленый!
Ага, скажи еще, дерьмо не тонет.
Молодец: блевал – смеялся, теперь вообще шутки в тему. Сам видишь, больше здесь искать нечего. Да и не думаешь ведь, что на берегу всё по-прежнему? После всего этого? Ты же теперь другой. Весь мир, всё изменилось.
Надеюсь, хоть что-то изменилось…
Еще как! Это будешь совсем другой ты. На совершенно новом берегу.
А если всё по-прежнему?
Будешь здесь болтаться – не узнаешь.
Да? Ну ладно. Выбора всё равно нет.
__________
– Разувайся и клади ноги на торпеду, – по-немецки и жестами предлагает дальнобойщик.
Я еду. Как долго я ждал, чтобы вложить в эти слова – «я еду» – реальное содержание. Чтобы почувствовать настоящее время, увидеть мир от первого лица.
Европа теперь без границ. А с израильским паспортом и виза не нужна. Огромное пространство, и всё – мое! Я еду. По Европе. По автобану. Прямо сейчас. Смакую эту мысль, пытаясь как следует осознать.
Водитель грузовика – восточный немец – английским не владеет. Но объяснить, что мне нужно, я сумел, а отсутствие общего языка лишь обостряет ощущение заграницы.
Курс: Франкфурт-на-Майне и дальше – на Амстердам. Ехать из Веймара в Амстердам через Франкфурт – крюк в несколько сотен километров. Такое может позволить себе только автостопщик – человек, который не платит за проезд, и, главное, не торопится. То есть – я.
Сложив ноги на приборную панель, расслабляюсь: впереди несколько часов беспечной езды, до самого Франкфурта.
Месяц назад, прилетев в Берлин, го?рода я не видел. Родители ждали, поэтому с самолета – сходу на электричку, затем – на другую… Пресловутая немецкая точность давала сбои: электрички опаздывали, одну вовсе отменили. Словом, обыкновенный, столь нелюбимый мною общественный транспорт. Нелюбимый, как всё общественное.
Доро?гой до Веймара в окне поезда всё виделось игрушечным: чистенькие машины, сочная зелень, пестро одетые люди. Немецкие кукольные домики расчерчены коричневыми балками. На холмах – бутафорского вида средневековые замки.
События в тот день происходили слишком быстро – реальность менялась, сознание едва поспевало. Помню, пытался осознать произошедшее, убедить себя: «Европа. Это Европа. Я в Европе». Последняя ночь – накануне отлета, всего лишь за несколько часов до того – виделась в дымке, словно очень давно. Краешек прежней жизни, а затем бессилие, слезы, разруха… Где теперь это всё?
Я и Лана. Весь день провели вместе. Ели, занимались любовью и бездельничали – на вид всё как всегда. О моём отъезде (уже назавтра, самолет в семь утра) по-прежнему ни слова, только косвенно: Лана хотела забрать кое-какие вещи, в основном книги и музыкальные диски. Я пытался вручить ей какие-то, что ли, кастрюльки… Мы спорили, иногда она соглашалась, пихала что-нибудь в сумку.