Экзотика

Я никогда не был графоманом. Наоборот, меня всегда беспокоила моя слишком низкая писательская продуктивность. Но бывали моменты, когда создание текста превращалось для меня в настоящую манию, одержимость. Так однажды писал я рассказ – не так как сейчас, набивая фрагменты на планшете и отправляя их на «облако» или в виде письма самому себе по электронной почте, или наговаривая на диктофон – а по-старинке – авторучкой на бумаге. Кто-то (а разве в такие самозабвенные моменты обращаешь внимание на что-либо, кроме текста?) постоянно намеренно или непроизвольно мешал мне, задевал, что-то говорил под руку, брызгал слюной в ухо. И я не нашел ничего лучшего, как переместиться на вокзал и продолжить работу там. Вокзал, конечно, не самое подходящее место для творческого уединения, но тогда я был как в тумане или во сне… Устроился на скамеечке за каким-то столиком, сижу, значит, работаю, и вдруг ручка перестала писать. Я опять как в тумане бреду наощупь к ларьку, покупаю связку авторучек, десять бутылок пива, возвращаюсь на вокзальную скамейку и продолжаю:

Они встретились как-то случайно, влюбились друг в друга и не виделись потом очень долго. Общались по телефону и клялись друг другу в любви. А любовь – это стихия непредсказуемая и неуправляемая. Как-то ему предложили перегнать раллийный Форд-Фокус в другой город, километров за восемьсот. Он согласился и пригласил меня с собой. Перед отъездом мы зашли в офис заказчика, и он увидел там портрет своей возлюбленной. Он спросил у заказчика: «Кто это?». «Моя жена» – не без гордости ответил тот. Мой друг позеленел и всю дорогу искал смерти, то съезжая с обочины в кювет на полном ходу, то пытаясь спрыгнуть с моста, то взлетая с разгону на крутые холмы. В мои планы безвременная кончина из-за его душевных страданий не входила, и я сошел, когда раллийный Форд превратился сначала в 408-й Москвич, а затем в Запорожец-мыльницу. На прощание я рассказал ему такую притчу без морали:

Я искал ее повсюду – на самом вокзале: в зале ожидания, у касс – и вокруг: на подъездных путях, у пакгаузов. Злился, паниковал, плакал от отчаяния. Потом, наконец, она звонит. Вся радостная такая: «Милый, я подъезжаю! Я уже близко. Скоро ты увидишь мой поезд. Я в третьем вагоне. Целую!». Я бросаюсь на платформу, где собралась толпа. Стою, жду. Вдруг вижу – едет поезд, но с противоположной стороны. Мать твою за ногу! Звонить уже некогда. Бегу в конец платформы, расталкиваю матерящуюся толпу, еле успеваю пересечь рельсы, едва не попав под прибывающий поезд, кидаюсь к третьему вагону, вскакиваю на подножку, захожу в вагон, смотрю – вагон полупустой и ее там нет! Едва успеваю выскочить обратно на платформу, пока не закрылись двери. Отдышавшись, звоню ей. Она, со слезами в голосе:

– Где ты? Опять променял меня на нее?

Я ей, чуть не срываясь на крик:

– А ты где?!! Тебя в третьем вагоне нет!

– Как это нет?! Мы только что проехали Солнечное. Ты сказал, что будешь ждать там.

Я бросаюсь к человеку, проходящему по платформе, кричу ему прямо в рыло: «Что это за станция?!». Он только пожимает плечами и идет дальше. Тут меня осенило. Поднимаю голову на табличку и вижу: SUNNYBROOKE. В сущности, то же Солнечное. Только по другую сторону Атлантики…

Некий К.Амакулид (по другой версии П.Амакулид) – писатель, философ и историк буддизма – убедил меня в необходимости вступить в буддистскую секту. Его дару убеждения я отдаю должное. Обряд посвящения состоял из трех ритуалов – бритья головы, кручения молитвенных барабанов и трапезы, во время которой подавались тонко нарезанные ломтики мяса яка под соусом из крови яка. Впрочем, если силой убеждения подавить брезгливость, это блюдо можно признать съедобным. Интереснее другое. В читальном зале не помню уже какой библиотеки у одного русского очкарика я позаимствовал археологический атлас (типа, взглянуть). Атлас оказался, надо сказать, весьма своеобразным: на каждой странице – богатые коллекции археологических находок – не изображений, а именно подлинных находок. Трехмерных. Там было все – наконечники стрел, золотые украшения, принадлежащие различным культурам. Каждая коллекция располагалась на листе карты с нанесенными на ней в виде выпуклых красных кнопок обозначениями мест находок. Я, признаться, собрался стырить атлас. И надо такому случиться – кой черт меня дернул! – не устоял перед искушением и нажал на красную кнопку, обозначавшую палеолитическую стоянку где-то чуть южнее Санкт-Петербурга. Тут же сработала сигнализация, прибежали охранники, и я оказался в двусмысленном положении.

В статье о художнике Илье Кабакове я наткнулся на тезис, что боязнь отрыва «пера от бумаги» – непрерывность рисования – есть непрерывность экзистенции. Точно такая же непрерывность экзистенции возникла у меня с одной моей любовницей, которая просила не вынимать член во время акта. «Иначе – говорила она, – он действует как насос, накачивая в меня воздух». Этот тезис она доказывала тем, что смачно пердела пиздой, подобно профессиональным танцовщицам в экзотических барах Таиланда и Камбоджи, выпуская накаченный в нее воздух, всякий раз, когда у нас нарушалась «непрерывность экзистенции».

Что же еще? Ах, да… В песчаном карьере я расследую какое-то происшествие или преступление – не тот ли дорожный инцидент, когда пьяный русский водитель грузовика в Австралии перевернулся в кювет, вылез, смеясь и матерясь, залез на свой перевернутый грузовик с гитарой и, в ожидании полиции и скорой, дал искрометный концерт в стиле психобилли перед собравшимися зеваками… В карьере я проваливаюсь куда-то, где нахожу окаменевшие структуры в египетском стиле – колонны в форме папируса. Мне бы задержаться, но я иду дальше. У меня назначена встреча в ресторане. С женщиной? Да, определенно. Я нахожу ее там абсолютно голой. Да и сам ресторан, как только я повнимательнее присмотрелся, оказался борделем. Но каким! Многоэтажным, с фонтанами и бассейнами, райскими птицами и бог знает какой еще экзотикой. Закончив свои дела с дамой (такого характера, какой предполагала специфика места), я прошелся по зданию. В одном из залов ко мне пристроился странный тип педерастического вида в пестром восточном халате, наброшенном на голое тело, который, нагло улыбаясь ярко накрашенными губами, приблизился ко мне вплотную, развернулся и начал толкать меня свой мерзкой жопой, да так сильно, что чуть не выбил мне тазобедренный сустав! Я дал ему заслуженного пинка и опрометью бросился прочь в поисках выхода…

[К фрагменту о тете]: Дали в своем дневнике гения делится воспоминаниями о тете, которая гордилась тем, что ни разу в жизни не испортила воздух. Моя же только этим и занималась – не в буквальном смысле, конечно. Я имею в виду ее безумные коммунистические проповеди.

Было это на берегу Тюленьей Бухты. Первое, что меня поразило, это изобилие крупных, необычных раковин, лежащих на дне прямо на мелководье. На другой стороне бухты – тюлений пляж – место моего назначения. Пляж был пуст. Но как только я высадился и успел лишь полюбоваться пеликаньей охотой, на берег выползли два тюленя. Тела обоих были заключены в прочные перламутровые раковины, а вместо голов – черные слизистые поверхности моллюсков, которые время от времени разверзались клыкастыми пастями. Один из «тюленей» встал на задние ласты, а передними начал изо всей силы лупить меня по плечам так, что я еле устоял на ногах.

Джон (назовем его так, хотя по сути это – джойсовский НСЕ) барахтается с белокожей ослепительной белизны блондинкой на зеленой лужайке прямо посреди жилого комплекса. А народу вокруг никого. Я взглянул в окно второго этажа дома напротив. Там две лесбиянки имеют друг друга пальцами в задницу. А мне нужно бы в соседний дом, слева – только вот зачем? Ах да, там библиотека, мне там что-то нужно. Пришлось идти через лужайку мимо Джона и его блондинки как раз тогда, когда к ним подошла бронзового загара девочка лет тринадцати в золотых трусиках. Стягивает трусики, а под ними – о боже! – золотой пояс верности, замкнутый золотым же замком. И золотым ключиком она открывает замок и сбрасывает пояс… Не это ли пресловутый грех НСЕ? В библиотеке никого, кроме старого библиотекаря, который с порога заверил меня, что я ничего здесь уже для себя не найду – библиотека опечатана, все отправляется в архив на вечное хранение. Я в недоумении. Возможно, ошибся адресом. Выхожу наружу. Рядом павильон – вроде как выставка. Поднимаюсь по ступенькам ко входу и вижу объявление: «мы сами ничего не выставляем; что вы изобразите, то мы и выставим». ОК, но я возбужден, надо как-то снять напряжение. Стемнело. И вот начался фейерверк. Ищу несгоревшие ракеты, но мне не достается ни одной. Что делать? Остается онанизм! Но надо ведь где-то укрыться, или прямо здесь, на людях??

Порой случалось странное – обычно это бывало после одной-двух таблеток атаракса на ночь, запитых пивом. То я оказывался в Киргизии (в которой никогда не был), приезжая туда… на метро. То вообще происходило нечто невообразимое. Например, мне сообщают, что меня разыскивает человек, с которым я, якобы, когда-то работал или учился, и через своего эмиссара – знакомую нам обоим женщину – настойчиво требует, чтобы я вступил в его сатанистскую «секту черного козла». Женщина передает мне от него кольцо с изображением черного козла. Я понимаю, что стоит мне принять это кольцо, и я навсегда попаду в сети к этому странному субъекту. Я собираю всю волю, чтобы не поддаться соблазну, и отвергаю навязываемый мне подарок.

Я часто подолгу сижу на берегу моря, на скамейке у самого пляжа. Нередко на пляж приходит старик печального вида и лепит из песка фигуру лежащей стройной обнаженной девушки с распущенными волосами. Потом, закончив скульптуру, грустно вздыхает и, сгорбившись, уходит, глядя куда-то в морскую даль. Когда фигуру смывает волной, старик вновь появляется на пляже и принимается за свою работу. Старик этот похож на гриновского героя, грустящего по очень давней, навек потерянной любви, которую он не в силах забыть…

Эти песчаные девушки напомнили мне друга юности – отчаянного онаниста, – который тоже в свое время лепил девушек на песчаном обрыве. Делал он это гораздо менее искусно и с одной конкретной практической целью – поскорее кончить в созданную им «скульптуру». Иной раз, в минуты особенно сильного возбуждения, которое двигало его творчеством, торопясь кончить, он даже не заботился о законченности своего произведения. Как правило, он упразднял голову, конечности и другие несущественные с его точки зрения элементы, ограничиваясь аномально большой грудью (предметом его особого вожделения) и норкой, в которую он стремительно кончал.

Однажды он пригласил меня на свадьбу (он так и сказал: «свадьба»). Какая, к ебеням, свадьба может быть у отпетого онаниста, – подумал я. Однако свадьба состоялась. Этот фантазер по случаю раздобыл женский манекен, просверлил дырку между ног под свой размер, набил ее ветошью, натянул на манекен кружевное белье и представил нам, приглашенным, в качестве невесты. После достойной пьянки наш друг уединился со своей «невестой».

Я все-таки прав, делая эти записи. Меня нередко посещают откровения. Я думаю, что в мире немало людей, которые в большей степени, чем я, наделены этим сомнительным «даром», но иной так и проживает свою жизнь, не зафиксировав ни в какой форме эти странные явления. Хотя мои «откровения», конечно, далеки от тех, что посещали Иоанна Богослова… Вот, скажем, сижу я в открытом кафенио на улице Гомера в Лимассоле, пью крепкий кофе скетто с тиропитой, и вдруг как гром среди ясного неба в голове моей проносится фраза: «хочу трахнуть тебя мульчерной головкой». Как соотносится эта фраза с проживаемой мною действительностью? К кому она обращена? Спросить не у кого. Или вот еще. Лежу, почти засыпаю, и вдруг «думаю»: «ценности забывчивого забытым ебут». Каково, а?

Нет, пожалуй, ничего мудрее древнегреческой формулы ??? ?????? ???????. Но следовать ей в жизни приходится не всегда. Бывает, что я впадаю в крайности, как на той вечеринке на дебаркадере в старинном словацком городке на берегу озера в Карпатах, где все были в светлых одеждах, а я, распалившись, танцевал с открытой бутылкой в руке, обдавая всех присутствующих фонтанами красного вина. Публика ропщет, тихо возмущается, уходит, но никто морду мне не бьет. И тут я замечаю, что сам обгадил свой белоснежный костюм с головы до ног. Особенно пострадали брюки. Что делать? Приглашаю чехов, которые были со мной, и которые были особенно огорчены моей выходкой, вплоть до того, что готовы тут же были искать ближайшую прачечную… Короче, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед ними, приглашаю их в горы. Там мы устраиваемся в уютной корчме, и я всем заказываю пива. Но по прихоти случая пива (пива!) в этой милой карпатской корчме не оказывается. «А вы сгоняйте до ближайшего сельмага на автобусе – там пива сколько угодно, хоть писей пей!» – советует мне корчмарь. Опять палки в колеса. Но делать нечего. Еду, нахожу магазинчик. Выбор, правда, не ахти, но на безрыбье… После обеда все, вроде бы, успокоились, и мы пошли прогуляться в горы. По дороге нам встретился странный человек в униформе, при галстуке, на котором был изображен красный кленовый лист. Поздоровавшись и извинившись, человек спросил:

– Ребята, вы умеете водить машину?

– Да, – ответили мы. – А в чем дело?

– Да дело в том, что мне нужны водители на лесовоз для работы на этом маршруте. – он показал карту.

– Так это же в Чехии. – обрадовались чехи. – Мы согласны.

– Да, в Чехии, но, видите ли… – человек в униформе замялся. – Дело в том, что мне нужны канадцы. Граждане Канады.

– Я канадец. – Я выступил вперед. – Гражданин Канады.

– Замечательно! Я вас беру! – обрадовался человек в униформе. – Готов немедленно подписать с вами контракт.

– Правда я никогда не водил лесовоза. У меня и прав специальных нет. Я вожу только легковые.

– Не имеет значения. Главное, что вы канадец!

– ???

– Уверяю вас.

– Но почему вам нужны именно канадцы? Для работы в Чехии?

– Как же. Ведь я сам канадец. – Произнес он с гордостью. – Кроме того, речь идет о лесовозах!

Против таких стальных аргументов, как вы понимаете, не возражают. Контракт с ним, правда, я не подписал, но, как говорил один из героев де Сада, стоит ли сетовать!

Никак не могу избавиться от некоторых поистине пагубных и опасных привычек – почти что маний. Бывает, напившись, я выхожу на улицу, где изображаю маньяка, наводя страх на женщин и детей. Но особенно беспокоит меня страсть к опасным авантюрам, балансирующим где-то на грани добра и зла. Так однажды я пригласил своих друзей к совершенно чужим людям как к своим новым знакомым. Квартиру я открыл отмычкой из имеющегося у меня набора (наподобие того, которым в свое время пользовался Шерлок Холмс), предварительно убедившись, что хозяев нет дома (каким способом, здесь я сообщать не стану, дабы не разглашать мой фирменный метод). Итак, захожу с друзьями в чужую квартиру – естественно, пустую. Откуда у меня ключ – этот вопрос у них как-то не возникает. Я объявляю, что хозяева будут с минуты на минуту, и отправляюсь за водкой. Минут через пятнадцать звонит мой друг и взволнованно сообщает, что пришел хозяин квартиры, он очень перепуган, позвал соседей и звонит в полицию. Тут я тоже вдруг не на шутку разволновался, запаниковал и, запинаясь, ответил:

– Ну вы уж там сами договоритесь как-нибудь…

Не знаю, чем там все закончилось. Давно не общался с друзьями.

У одного моего знакомого дома странная стена – она сплошь занавешена портьерой. Я раз заглянул за покрывало, а там… прозрачное стекло! Представьте: стеклянная стена между двумя квартирами. И врезанная в эту стену такая же стеклянная дверь на висячем замке. Я выяснил, что вход в смежную квартиру из другого, соседнего подъезда. И что же? Повинуясь стихии темных инстинктов опять пускаю в ход свою отмычку. Замок легко поддается, и вот уже я в смежной квартире за стеклянной стеной. Кругом романтика запустения – засохшая украшенная новогодняя елка под потолок (а на дворе середина лета), добротная мебель, покрытая толстым слоем пыли и, местами, паутиной. Не нужно быть оракулом, чтобы понять, что квартиру не посещали как минимум полгода. И вдруг – сирена. Сигнализация! И буквально через минуту щелкает входной замок. Я опрометью бросаюсь обратно, в квартиру знакомого, запираю стеклянную дверь, замок повесить, конечно, не успеваю, задергиваю портьеру, подглядываю в щелочку и вижу, как в соседнюю квартиру вламываются два здоровенных возбужденных амбала, что-то орут, заглядывают в шкафы, под диваны. Потом один замечает стеклянную дверь и показывает второму пальцем. Шестым чувством понимаю, что мне хана, не прощаясь, вылетаю из квартиры, из дома и бегу, куда глаза глядят. Судьба моего знакомого до сих пор мне не известна… Даже я, не верящий ни в судьбу, ни в воздаяние за грехи, испытываю порой угрызения совести и потребность в раскаянии за подобные выходки.

В моей памяти не столь явственно отпечатались сами посещения футуристического клуба «Желчь», нежели обстоятельства, при которых я узнал о его существовании. Дело было в совершенно безликом дворе безликого района, сплошь застроенного однотипными серыми хрущевками. Я то ли направлялся к кому-то из своих знакомых, то ли вновь внутренний бес толкал меня очередной раз побаловаться моими отмычками, или же подкараулить в подъезде гимназистку и снять перед ней штаны, или еще на какую маргинальную авантюру. Вдруг на двери парадной вижу красочное объявление: «Футуристический клуб ЖЕЛЧЬ приглашает всех любителей авангарда и вообще всех на свои собрания. Собрания проходят по пятницам по адресу…». Дальше объявление обрывалось. Тут я чувствую, что кто-то дышит мне в спину. Оборачиваюсь и вижу – алкаш. Забулдыга. С утра еле на ногах стоит и воняет перегаром. «Адрес там» – говорит он мне и показывает на прозрачную кубическую тумбу в центре двора, в которую вписана пирамида из неизвестного материала. Подхожу ближе, приглядываюсь. Действительно, на одной грани пирамиды написан адрес, на второй – телефон, на третьей начертано имя председателя, на четвертой изображен абстрактный знак, очевидно, герб клуба.

А это – совершенно особый опыт. Сидел я как-то на засранной голубями скамейке на бульваре в жилом районе Даммама среди однотипных аккуратных светло-серых четырехэтажек. От жары меня быстро разморило, и я уже было задремал, как вдруг был разбужен внезапным видением – искрометным танцем двух остро заточенных блестящих кривых арабских сабель прямо передо мной. Сабли быстро кружились, подпрыгивали, ударялись друг о друга, высекая искры, и вдруг рассыпались в сверкающую пыль, из которой выступил худощавый старик с длинной седой бородой, облаченный в черное, назвал себя по-английски King of the East – Королем Востока – и предложил мне пройти с ним через Баввабат Аль-Хакика – Врата Истины, – чтобы сделаться Новым Пророком. Подробности нашей беседы на английском языке, которую старик перемежал вязью звучных арабских слов и выражений, я не помню. Но я, разморенный жарой, как-то легко поддался, и мы действительно достигли с ним конца бульвара, где прошли через какие-то ворота. Однако пророком я, похоже, так и не стал.

Стал (на некоторое время) проверяющим шахт. Собственно, в этом деле я не слишком разбирался, ездил по горняцким городкам, посещал управления шахт, подписывал (почти не глядя) различные документы. Прибыл я так в очередную дыру, подмахнул пачку документов, отобедал, чем бог послал, и собрался уже в обратный путь, как вдруг дотошная администраторша смерила меня взглядом и говорит:

– Так вы что же на шахту не поедете?

– А имеет ли смысл? – хотел отбояриться я с непринужденной улыбкой.

– Положено. – ответила та чуть ли не презрительно и подвела меня к стенду, где хранились каски и сомнительная обувь – одноразовые белые кроссовки из мягкого пластика для посещения шахт. Я выбрал каску с тремя фонарями – одним центральным (самым ярким) и двумя боковыми.

– До шахты 30 километров, через полчаса на площади будет ждать алюминиевый автобус. Не перепутайте – алюминиевый!

Добраться до площади от управления оказалось не так-то просто, несмотря на то, что эти два объекта разделяло всего несколько десятков метров. Дело в том, что к площади от управления вела узкая улочка, вся в рытвинах и ямах, заполненных вязкой глиной. Я надел любезно предоставленные мне пластиковые кроссовки, но все время скользил по глине. Пару раз упал и измазался как свинья. Приводить себя в порядок было негде, да уже и некогда, и я махнул рукой, подумав, что там, куда я еду, опрятность не вполне уместна. Выхожу на площадь. Там в большом количестве толпятся одетые подобно мне шахтеры и шахтерки, стоят, собравшись в кучки, громко разговаривают. Кто-то сидит прямо на глиняных кучах и хрипло смеется. Я прошелся по площади, загляделся на местную достопримечательность – чугунный памятник шахтеру с отбойным молотком – и не заметил, как на площади появилось пять автобусов. Один уже отъезжал, заполненный до отказа. Я бросился к нему с криком «подождите!». Водитель остановился, впустил меня, ворча и матерясь, тут же закрыл дверь и газанул. Я отдышался и спросил, долго ли ехать до шахты.

– Какая шахта?! – рассвирепел водитель, а мужики в касках хрипло загоготали. – Мы едем в обратную сторону. На шахту – АЛЮМИНИЕВЫЙ автобус. Знать пора! Но можешь не торопиться, парень. Он все равно уже ушел. Следующий – только завтра.

Новый взрыв грубого смеха завершил этот фарс. Материалы, как и информация, в наше время действительно значат больше, чем когда-либо раньше (если вообще что-либо имеет значение в этом мире), но в этой конкретной ситуации фактор материала оказался просто ключевым. Теперь перед посадкой в транспортное средство я, прежде всего, интересуюсь материалом, из которого оно сделано.

Давно в нездоровых умах группы акционистов, с которыми я почему-то имел тогда дело, созрел план отправки праха Маяковского в космос. Мой полет еще не вырисовывался даже в самых смелых фантазиях. Они пытались заинтересовать и мобилизовать под этот странный проект Роскосмос, но чуть было не огребли на этом скользком пути больших неприятностей. Тогда на «гаражном» производстве была заказана, спроектирована и сделана малая ракета, теоретически способная развить первую космическую скорость. Заправив немыслимым вонючим топливом, ее погрузили вместе со стартовым столом на низкорамный трал и, накрыв плотным брезентовым покрывалом, ночью окольными путями, избегая полиции, вывезли за город, на заброшенное бывшее совхозное поле. С помощью автокрана и нанятых рабочих быстро установили и приготовили к запуску. В момент начала акции был торжественно вынесен якобы содержащий прах Маяковского черный куб, на гранях которого горизонтально, вертикально и диагонально было начертано «Владимир Маяковский». Куб поместили в камере в вершине ракеты. Дальше все пошло нештатно. После нескольких осечек с зажиганием ракета вспыхнула, разбрызгивая вокруг себя снопы горящего топлива. Двух участников акции накрыло огнем. Их тушили и потом пришлось серьезно лечить от ожогов. Наши смехотворные потуги погасить пламя подручными средствами оказались безуспешными. Кто-то, очевидно, увидел это все с близлежащего шоссе и вызвал пожарных, которые профессионально завершили сорвавшуюся акцию. Затем было следствие, вызовы в полицию и прочее, о чем здесь не хотелось бы повествовать. Как бы там ни было, прах Маяковского от земли не оторвался в отличие от него самого, давно уже шагающего по звездам…

Я неплохо знаком с топографией Обводного канала в Санкт-Петербурге. По крайней мере, я так считал до тех пор, пока не стал участником двух удивительных событий. Оказалось, что в одном месте к каналу ортогонально подходит другой узкий канал. Вернее, совсем даже не канал, а прямая узкая улица, постоянно залитая водой настолько, что по ней равно можно проехать на вездеходе с высокими мостами и проплыть на плоскодонной лодке. Что мы и сделали с моим приятелем Максимовым. Максимов всегда был домоседом, страсти к путешествиям я за ним не наблюдал. А тут вдруг посреди лета его потянуло на воду. Короче, проплыли мы с ним на надувной лодке с мотором по этой улице (названия не помню – улица имени кого-то) до Обводного. Улица, как выяснилось, в Обводный не «впадает», слепо заканчиваясь за несколько десятков метров от него. Лодку пришлось перетаскивать. Благо, спуск к Обводному в этом месте оказался удобным, а вода прозрачной – совершенно противоестественно для обычно загаженного Обводного канала. Тут я обнаружил, что забыл документы. Максимов обещал дождаться меня, и я пошёл пешком в обратном направлении по параллельной «сухой» улице. Неожиданно мне позвонили из лодочного клуба и попросили срочно прийти. Туда нагрянула пожарная инспекция, начался кипеш и все такое… Лодочный клуб находился на той же «мокрой» улице, по которой мы только что плыли с Максимовым. Но мне прежде нужно было съездить за документами, так что в клубе я появился только часа через полтора. Мне еще повезло, что меня подобрал благотворительный автобус, развозящий бомжей по ночлежкам (я даже и не подозревал о существовании такого в Петербурге). Мало того, что подобрали, довезли почти до дома (мне стало неловко – ведь я не бомж – и я попросил выпустить меня), так еще и дали двести рублей, отказаться от которых было совершенно невозможно. Вечерело, когда я, входя в лодочный клуб, еще с улицы почувствовал царящее там общее возбуждение. Оказалось, что пожарники только напугали всех и ушли, после чего заседание клуба мгновенно перешло в пьянку, в которой, естественно, принял участие и я, совершенно забыв про Максимова и лодку. Мне бы позвонить ему тогда, но я так торопился… Но ведь он тоже не звонил. На тот момент я еще не знал, что телефона у него нет. Он забыл телефон, что и привело в последствии к драматической развязке. Вспомнил я о Максимове где-то посреди пьянки поздно ночью, бросился звонить. Он, конечно, не ответил. Я стал судорожно вспоминать наши планы и сквозь мутную пелену пьяного сознания вспомнил, что хотели выйти в Залив. Меня передернуло. Я тут же стал расталкивать вусмерть пьяных одноклубников, крича им в лицо, что Максимов пропал, нужно срочно звонить в МЧС или куда там ещё. Слегка протрезвевшие от такой новости одноклубники, едва сообразив в общих чертах, о чем идет речь, дружно заорали, что никакого МЧС не надо, что это – дело чести клуба лодочников самим спасти своего товарища. Тут же, на шатающихся ногах, бросились на набережную, к катеру, погрузились, долго раскочегаривали и, наконец, поплыли в белую ночь. Я уже не помню, как вышли в Залив… Согласитесь, искать на катере человека без связи по всему морю – дело не вполне благодарное. Однако утром мы его нашли – трясущегося и полубеспамятного – на одном из маленьких фортов у самой дамбы. Порванная лодка валялась рядом. Все были счастливы и даже спели хором гимн клуба лодочников.